Шрифт:
Случай с Пастернаком еще печальней. Или забавней – как посмотреть. Поэт принял Нину Воронель и ее мужа за каких-то других людей и вежливо выпроводил, едва ошибка разъяснилась. Но все же удостоил нескольких слов, и мемуаристка их воспроизводит, – не сомневаюсь, что добросовестно:
«Магнитофон мне необходим, потому что я сейчас пишу автобиографию, а не стихи. И когда я обдумываю свою жизнь, в голову приходят разные мысли, которые не так-то просто сформулировать с ходу. О моих взглядах и воззрениях – как они формировались и менялись… Если бы я их и записывал на магнитофон, а потом прослушивал, многое стало бы ясней. А эти, с магнитофоном, все не идут и не идут…»
Ну как? узнаете Бориса Пастернака? ни за что не спутаете с Шолоховым? с Фединым?
Странный такой дар – запоминать неинтересное. То, чем люди не различаются. В чем они мельче самих себя.
Но дело в том, что это мемуары не о других. Другие тут используются в качестве косметических приспособлений. Ими подводят глаза, румянят щеки, красят губы. Кого, скажем, волнует, что известный некогда поэт Межиров бывал не прочь предложить начинающей поэтессе легкий тет-а-тет? А зато как прелестна в этом эпизоде героиня! как остроумно потешается над собственной наивностью!
И разве можно забыть, «как поэт Алексей Марков, знаменитый в то время на всю Россию особо зверскими антисемитскими стихами, бежал за мной через всю Москву, умоляя о минутной благосклонности»? И что сам Михаил Светлов, автор «Гренады», вскричал на весь ресторан ЦДЛ: «Это очень талантливая жопа!»
Больших сюжетов несколько.
Первый – про то, как юная провинциалка завоевала литературную Москву. Как внимали ее переводам из Оскара Уайльда разные Заболоцкие и Луговские.
«Но в тот памятный вечер они одобрили меня всем скопом – не за стихи, а за молодость, за большие еврейские глаза и за румянец, вспыхнувший на моих щеках (им, старым лошадям, они небось показались ланитами)…»
Литинститут, успешный дебют в печати, Литфонд и слава – все это на фоне бездомной бедности, почему и глава называется «Вариации на тему Золушки». Бедность, кстати, такая, что дальше некуда:
«…Мы жили впроголодь, спасаясь в основном за счет смелой реформы Никиты Хрущева, распорядившегося в народных столовках держать на столах нарезанный хлеб. Мы брали по стакану чая за 32 копейки и заедали его хлебом с горчицей, тоже щедро расставленной по всем столам».
Правда, через сколько-то страниц является поправка:
«После рабочего дня мы шли в какой-нибудь недорогой ресторан, чаще всего в Дом архитектора…»
Другой большой сюжет – героический по-настоящему, без дураков. Верней, с дураками – но чисто конкретными, в штатском, злобными и крайне опасными: они норовили Воронелей посадить, а Воронели улетели. Это увлекательная глава («Вариации на тему исхода») – и поучительная: про то, что ум в соединении с храбростью – большая сила.
Но главное место – и массу страниц – занимают, к сожалению, «Вариации на тему процесса». Подразумевается процесс Даниэля и Синявского, фактически же рассказано, как героиня рассорилась с их женами. Как вы догадываетесь, те сами виноваты, потому что вели себя, если задним числом вдуматься, – кое-как. Само собой, разрыв был принципиальный, а в истории с Синявскими не обошлось и без КГБ. Я обвиняю, не могу молчать, и все такое. Склоки, слухи, очень много грязного белья, буквально:
«…Все эти четыре дня, что мы с Сашей ночевали в Ларисиной чудовищно запущенной квартире, мы удивлялись, почему она оставила в ванне замоченное там фантастическое количество постельного белья, накопленного там, похоже, за целый год».
Обсуждать идею, что Даниэля и Синявского судили и посадили понарошку, с их согласия, специально для того, чтобы один из них впоследствии сделался за границей так называемым агентом влияния, – простите, не стану. (Нина Воронель сообщает, что это «версия почти неправдоподобная и потому соблазнительная». – Курсив не мой.)
Обойду молчанием намек («среди бывших девушек Юлика нашлись такие, которые утверждали»), будто покойная Лариса Богораз участвовала в демонстрации протеста против вторжения советских войск в Чехословакию только для того, чтобы ее отправили в ссылку и таким способом избавили от встречи с Даниэлем.
Скажу только, что это – и многое другое в мемуарах Нины Воронель – представляется мне чрезвычайно странным. На приличия, конечно, наплевать, и насчет репутаций наше дело сторона, – но здравый-то смысл зачем обижать? ему в этих построениях чрезвычайно неуютно.
Как не справиться ему и с мимолетным выпадом в первой главе: «смерть К. И. была внезапной и необъяснимой». В больнице… На восемьдесят восьмом году жизни… Не сказал бы, что внезапность – наиболее подходящее слово.
А впрочем – так уж все устроено. Не будь на свете мемуаров, откуда брались бы сплетни? А без сплетни – зачем нам чужое прошлое? Кого оно, как говорится, оплодотворяет?
Нелли Аркан. Шлюха
Повесть / Пер. с фр. Л.Ефимова. – СПб.: Амфора, 2003.