Они прощались очень тепло, предчувствуя долгую разлуку, долгую, если не вечную.

Перед самым уходом Гедальи Герберт вернул Курта в кабинет:

– Попрощайся с господином Резенштерном! Ты все слышал, так что не стану тратить время на объяснения. Ты просто должен запомнить, с кем, в случае чего, тебе нужно будет связаться там, за океаном.

– Мы будем рады встретить вас в Новом свете, – Гедалья протянул Курту руку, – и поверьте, у вас не будет в жизни более преданных и надежных друзей, чем наша семья.

«Сегодня у меня день откровений», – эта мысль сопровождала Курта, пока он шел по мокрой брусчатке в сторону района Санкт-Паули. Дождь лил с утра, не переставая, словно сам господь, смутившись поведением своих созданий, сжигающих написанное пером, стыдливо оправдывался, низвергнув на остывающие угли хляби небесные. Правда, он несколько запоздал, и дождевые потоки лишь превратили серый пепел, в котором смешались типографские краски и бумага – носители гениальных строк великих писателей, поэтов и ученых, – в серую грязь.

Курт шел на встречу со своим другом Йоганном Леманном в пивной бар на Репербан. Йоганн превратил этот бар в нечто вроде собственного офиса. Два-три столика в углу, вдали от репродуктора, заполняющего пространство вокруг себя оглушительной патриотической, в основном маршевой, музыкой, всегда были в его распоряжении. Вот и сейчас, когда Курт разглядел сквозь клубы табачного дыма этот дальний от входа угол, Леманн сидел в окружении нескольких крепких парней в форме СА. Сам он был одет в белые брюки и белую, поверх голубой рубашки, безрукавку. Йоганн явно пребывал в отличном расположении духа и не стал скрывать радости, увидев Курта. Он встал и обнял своего младшего товарища, усадив затем его рядом с собой, и тут же парни в коричневой униформе поднялись и, поприветствовав Леманна вскинутыми руками, покинули заведение. Было понятно, что Йоганн рассчитал время и его предыдущая встреча действительно закончилась.

Леманн подозвал официанта, и через несколько минут к уже стоящим перед ними кружкам с пивом добавились ржаные сухарики в чесночном соусе, крендельки бретцель, посыпанные крупной солью, кубики сыра и две тарелки с вайссвурст – белыми мюнхенскими колбасками, окруженными холмиками тушенной капусты.

– Я тут уже два часа, ужасно проголодался, надеюсь, ты мне составишь компанию. С этими парнями, что были до тебя, поесть не получилось, нужно было произносить слова, не сочетающиеся с пережевыванием презренных сосисок и хрустом этих восхитительных сухариков, а тут все пропитано вкуснейшими и аппетитнейшими ароматами. Мне пришлось в связи с этим проявить необыкновенную выдержку, так что, – Леманн улыбнулся и подмигнул Курту, – за дело. Только не говори, что ты уже пообедал в вашем фамильном замке трюфелями с икрой.

Курт рассмеялся:

– Это так ты представляешь наше Рихтеровское меню? Дед – приверженец самой простой кухни: отварная картошка с селедкой и супчик с клецками, вот и весь обед. Но как раз сегодня я за обеденным столом не присутствовал, так что с удовольствием съем все, что тут нам принесли.

У Курта на самом деле рот наполнился слюной, так аппетитно выглядели угощения, и он на время забыл о том, что Йоганн собирался поговорить с ним о каких-то серьезных вещах. Они выпили, закусили сыром и принялись за горячие, еще дымящиеся колбаски, сопровождая каждый отрезанный кусочек подцепленной на вилку коричневой, тушеной в утином жире, капустой.

Леманн первым очистил свою тарелку, закурил и, одобрительно поглядев на уплетающего за обе щеки Курта, заметил:

– Хороший аппетит – признак душевного здоровья. – Он стряхнул пепел в стоявшую перед ним тарелку и добавил: – Оно тебе понадобится сейчас, потому что мне придется объяснить некоторые вещи, касающиеся наших с тобой взаимоотношений.

Курт замер с вилкой, поднесенной ко рту.

– Нет, нет, ничего такого, что может испортить тебе аппетит. Ты доедай, – и Леманн поднял кружку, в которой плескалось еще на треть недопитого пива, – все позитивно, – и он с наслаждением опустошил ее до дна.

Курт замер на мгновение, но потом решил, что не стоит выказывать какое-то волнение, к тому же он действительно проголодался, а еда была такой вкусной, что он доел все до последнего кусочка и затем, сев поудобнее, приготовился выслушать все то, что Йоганн приготовил для него вслед за замечательным ужином. Но благостное настроение потихоньку стало улетучиваться, этому способствовало то выражение лица, которого прежде Рихтер у Леманна не наблюдал. Йоганн стал очень серьезен, его профиль заострился, демонстрируя мраморную холодность. «Я, наверное, никогда не избавлюсь от оценки созерцаемых мной предметов, людей и животных с точки зрения художника», – подумалось Курту. Он ведь решил, что рисование – не его стезя, но вот от подобных ассоциаций увиденного с его изображением на холсте избавиться не получалось.

– Дорогой мой юноша! – Йоганн начал на одной ноте, он закурил вторую сигарету. – Я старше тебя не намного, на семь лет, но уже с трудом представляю себе, что чувствуют парни в восемнадцать, как они переваривают в своих мозгах всю информацию, доступную их глазам, ушам и… – он постучал себя по носу. – Поэтому я провел с тобой почти месяц в тесном общении и, кажется, понял, кто ты, чем интересуешься, как воспринимаешь действительность и как способен реагировать на эту, открывшуюся перед тобой новую, реальную жизнь.