Зина и сама не знала, зачем считает. Считает дни, которых могло и не быть. Нельзя об этом думать, нельзя, иначе…

И она, чтобы снова заснуть, на этот раз уж наверняка, попробовала представить, как гуляет по лесу и солнечные лучики гладят её по плечам. А ноги зябнут — это просто роса холодная, скоро-скоро она высохнет, и…

Двадцать второго июня она тоже собиралась в лес. На целый день. Девчонки зашли за ней, она разволновалась, что ещё не готова — мама куда-то прибрала эти вот самые злополучные парусиновые тапочки. Наконец, вышли. А навстречу — соседка баба Настя, волосы из-под платка выбились, взгляд испуганный: «Девчата, радио слушали? Война!»

Почему-то в тот момент слово «война» совсем Зину не напугало. Не по себе стало от другого, вроде бы и не страшного: сумка соседки понизу набрякла синевато-красным, в пыли пролегла багровая дорожка, осы ползают. И только по дороге — не в лес, нет, в райком комсомола — девушка сообразила: это ж баба Настя попросту банку с вареньем до дома не донесла!

На углу Пушкинской их снова остановили, на этот раз тётя Лиза: «Девочки, война!» Зина попыталась представить себе, какая она — война.

А над головой — солнце, вокруг — веселая зелень и нарядная пестрота домов, под подошвами парусиновых тапочек — утоптанная дорога…

На ум приходили только обрывки занудных рассуждений из «Войны и мира». А потом и вовсе вспомнилось героическое и немножко озорное стихотворение Дениса Давыдова о партизане, зазвучало в такт шагам:

И когда три сотни комсомольцев, знакомых Зине и не знакомых, но всё равно — её товарищей, — прямо здесь, в большом зале райкома, писали одни и те же слова: «Прошу отправить меня на фронт», она вывела на аккуратно вырванном из чьей-то школьной тетрадки листе: «Прошу направить меня в партизанский отряд…»

Оказалась вот в истребительном батальоне. Вместе с некоторыми из тех, кто просился на фронт.

Грозно звучит, по-военному: «истребительный батальон», «патрулирование». На самом же деле — обычное хождение вдвоём-втроем по городу, только долгое-предолгое, иной раз кажется — бесконечное. И одёжка собственная, повседневная, привычная, и обувь своя, разношенная, удобная… Так поначалу кажется, а потом всё равно стаптываешь ноги до кровавых мозолей.

А ещё постоянно ждёшь: не взлетит ли в небо ракета? Это значит, вот-вот начнут бомбить, надо со всех ног мчаться с докладом к командиру, известить, предупредить, чтобы жители спускались в бомбоубежища. А сами… а самим — как повезёт.

В первый раз не повезло им с Тамаркой двадцать два дня назад на Семинарке, возле железнодорожного техникума. Зина уткнулась носом в пахнущую сыростью траву и прикрыла голову руками. Не потому, что так учили, а чтоб от панического страха спрятаться. В небе надрывно гудело, гудело… а потом как ухнет! Земля ходуном заходила, на спину посыпалось — будто горох из порванного мешка. Зина не сразу услышала тишину — да, оказывается, тишину порой труднее услышать, чем крик и грохот. Неуверенно поднялась — и ноги чуть было снова не подкосились: шагах в десяти, как раз там, откуда они с Тамаркой ушли, зияла воронка.

Какое там «не повезло»! Ещё как повезло! «Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!» — в который раз подумала Зина — и снова устыдилась: комсомолка, а как вспомнишь — лезут в голову бабкины суеверия.

Нет, надо думать о хорошем, только о хорошем… и тогда приснится лес.

Приснился. Летний, светлый… но почему-то всё равно было жутко. Зина знала, что не может уйти с этой вот поляны. Она не заблудилась, нет, вот утоптанная тропа, да и люди рядом — вон, в сосняке Тамаркин сарафан белеет. Но там, за лесом — что-то очень плохое, опасное…

— Зинка!.. — её тряс за плечо Пашка, веснушчатый мальчишка из двадцать восьмой школы. Давно пора было думать — «из нашего батальона», но так было привычнее. — Зинка, слушай! — и ткнул пальцем в сторону черной тарелки на стене.

«…Возникла непосредственная угроза городу.

Приняв на себя командование Орловским оборонительным районом, ПРИКАЗЫВАЮ:

Первое. С нуля часов тридцатого сентября считать город Орёл и окрестности на военном положении. Всякое нарушение установленного порядка пресекать всеми имеющимися средствами…»

— А времени-то сколько? — почему-то шепотом спросила Зина, хотя никто уже не спал.

— Пяти ещё нет, — торопливо ответил Пашка. — Подожди, не мешай.

— Что будет-то? — ещё тише, ни к кому не обращаясь, прошептала Зина.

«…Все трудоспособное население…

«…в возрасте от шестнадцати до шестидесяти двух лет, за исключением…»

Клавдия Дмитриевна Шкопинская подняла руку ладонью вперед, прося собеседника помолчать. Привычный жест, не раз помогавший ей установить тишину в классе, был хорошо знаком Саше Кочерову, и парень осекся на полуслове. Хоть и торопился: забежал перед работой к соседке и бывшей своей учительнице узнать, нет ли нового письма от её дочки Лиды — и, если уж совсем честно, нет ли там слова-другого о нем…