Тихий и приветливый игумен много потерпел скорбей, как сказано в его биографии, от лиц, находившихся в монастыре под надзором. Число подначальных при Ионафане составляло четырнадцать человек, были среди них и поврежденные в вере, и вольного духа, и буйного нрава люди. Составляя особое общество среди монастырского братства, «закоснелые во зле, они разливали свой яд в сонме братии и нарушали святую тишину монастырской жизни».

Образумить, перевоспитать этих людей игумен Ионафан не имел сил, но не мог и смириться с их существованием. Ведь, как заметил святитель Игнатий Брянчанинов, подначальные «и сами приходят в состояние отчаяния и подают резкий пример безнравственности братиям, соблазняют их беседами злыми, послабляют их в благочестивых подвигах. Как попечения, имеющие цель милосердия, столько похвальные для человека мирского, могут быть вредными для инока уединеннаго; так и пример порока и беседа злая несравненно резче действует на монаха, нежели на человека светского».

Анализируя положение дел с «подначальными» на Валааме, святитель Игнатий Брянчанинов отмечал, что «Валаам, лишенный штатных служителей, военной команды, отдельного приличного места для содержания людей, предавшихся буйным страстям, не может быть исправительным и ссылочным местом…»

Впрочем, все это будет сказано десятилетия спустя, уже после кончины игумена Иоанафана, а пока и игумену, и монахам предстояло своими силами да молитвами ко Господу сдерживать агрессию высаженного на монастырский остров десанта сил зла и тьмы.

В скиту Всех Святых Дамаскин еще более увеличил свои труды, строго воздерживаясь при этом в пище. И порою, и самому казалось, что не по силам ему взятое бремя. Тяжкие труды так изнурили организм, что он уже не мог читать в церкви.

О болезни Дамаскин объявил приехавшему в скит игумену.

– Батюшка, – сказал он. – Как вам Бог возвестит, но я чувствую себя ослабевшим. Не благословите ли оставить послушание?..

– Отче Дамаскин! – отвечал настоятель. – А не падай ты духом! Ты ведь монах… Коли ты и помрешь на послушании, то Господь тебя не оставит.

«С тех пор, – рассказывал престарелый игумен Дамаскин, – я так и положился… Вот уже после этого сколько лет… И настоятелем был…»

Великой мудростью и поучительностью проникнута сцена. Позднейшая ремарка престарелого игумена Дамаскина – подтверждение этому.

Как некогда Евфимий бережно вел Дамиана к стяжанию ангельского образа, так теперь и игумен Ионафан поддерживал пошатнувшегося в мгновение слабости инока Дамаскина. Но какую же для этого требовалось иметь духовную силу самому Ионафану?

Семь лет нес он тяжкое бремя руководства монастырем. Скорби его, как сказано в биографии, прекратила печальная кончина.

Еще при игуменстве Ионафана перешел Дамаскин в «третий род» монастырской жизни.

1 июня 1827 года о. Ионафан благословил его идти на жительство в пустынь.

Вблизи пустыни выстроили в дальнейшем Коневский скит, а тогда здесь была только келья, стоящая на берегу озера. Келья была разделена на четыре комнатушки. В одной Дамаскин занимался рукоделием, в другой – переписывал книги святых отцов, в третьей – совершал молитвенное правило и поклоны. В четвертой комнатке стоял сосновый гроб…

Гроб служил Дамаскину постелью, а одеялом была крышка… Когда Дамаскин согревался «могильною теплотою, то открывал деревянное свое одеяло».

«Трудно представить себе что-либо более простое, что-либо более скромное, – писал побывавший в келье Дамаскина проф. А.А. Бронзов. – И однако эта убогая хижина вмещала в себя великого подвижника, была свидетельницею его трудов, молитв, бессонных размышлений о Боге… О многом бесконечно поучительном она рассказала бы. Как назидателен уже один гроб, в котором подвижник обычно почивал, когда бренная плоть его требовала отдыха? Бессмертный дух о. игумена, казалось, витал среди паломников, зашедших в его избушку, и поучал их… хотя бы одними лишь бездушными предметами, оставленными этим удивительнейшим иноком… и всегда, конечно, будет поучать. Огромный крест у стены – дело рук о. игумена… Посаженные им деревья, уже значительно выросшие, – все это и подобное поучительнее многих слов, многих книг…»

В.И. Немирович-Данченко, рассказывая о келье Дамаскина, приводит рассказ отца Макария…

«Раз он кленовую палочку так взял да и посадил в землю, а она из себя корень пустила. Ишь теперь дерево какое райское вышло. Гущина…. Сила-дерево. А сам-то без рук, без ног. Как кого умудрит Господь! А вот это дерево, по-моему, большая лапа зовется, потому что у него лист этакой».

Отец Макарий поведал В.И. Немировичу-Данченко, что на посещавших его келью паломников Дамаскин производил странное впечатление. Они ощущали, что, говоря с ними, Дамаскин думал о чем-то другом.

– В какую-то сокровенность прозирал…

Замечательно, что, разговаривая с посетителями, Дамаскин думал о чем-то другом. Хотя почему: о чем-то? Понятно – о чем.

Вспоминая свою жизнь в пустыньке, Дамаскин рассказывал, что к обедне он ходил в скит Всех Святых и, взявши антидор, спешил уйти, чтобы не вступить в разговор с кем-либо.

– Иначе, – говорил игумен Дамаскин. – Неделю или две не придешь в то состояние, в котором был до этого в пустыни.