Шрифт:
Новый игумен сразу обратил внимание на Дамаскина и назначил его начальником скита Всех Святых. По-видимому, таким образом
Вениамин рассчитывал приобрести в лице Дамаскина помощника в своих начинаниях, опору в преобразованиях. И он бы и нашел опору в Дамаскине, если бы его начинания и преобразования были понятны тому. Но все то, что делал Вениамин, вызывало у Дамаскина, как и у других валаамских старцев, лишь недоумение и смущение.
Подобно тому, как патриарх Никон взялся за исправления якобы «неправильных» обрядов Русской Православной Церкви, Вениамин сейчас обнаружил на Валааме множество отступлений от общепринятого.
Сохранился целый перечень исправлений, сделанных Вениамином, с которыми Дамаскин был не согласен.
Большинство из них касалось церковной службы и церковного пения, но были замечания, касающиеся и других нововведений.
Очень смущало Дамаскина, что Вениамин завел «по пятницам баню, чего и в столице нет». Не нравилось, что Вениамин приказал отобрать у братии и запечатать книги Святых Отцов, патерики скитские, Цветники и прочие книги, в пользе и православности которых никто не сомневался, но которые раздражали Вениамина своей рукописностью…
Наконец, как и остальную братию, Дамаскина смущало, что Вениамин избран вопреки Валаамскому уставу, запрещающему избирать настоятелей не из числа монастырской братии.
Ложность положения, в которой оказался Дамаскин, усугублялась тем, что в пустыне, рядом со скитом Всех Святых, подвизался бывший настоятель монастыря отец Варлаам, сразу сделавшийся центром кристаллизации монастырской оппозиции.
Жил Варлаам, как утверждается в книге «Валаамские подвижники», жизнью святого человека. Келью покидал только для совершения Божественной службы в скиту Всех Святых. В пустыни же преимущественно занимался молитвою и чтением Священного Писания и писаний отеческих; иногда писал по уставу; пища его была самая простая, грубая; одно кушанье варил он на целую неделю и более…
Здесь приводится и диалог, состоявшийся у Варлаама с Дамаскиным…
– Что это, батюшка, оставляете вы кушанье в котле? – спросил Дамаскин. – Оно у вас ржавчиною покрылось…
– Ничего, – ответил отец Варлаам. – Это не вредно. Котел ведь чугунный. Вот в медном – опасно…
Разговор, кажется, ни о чем, кроме неприхотливости Варлаама, не свидетельствует. Однако, если мы вспомним, что отставной игумен любил рассказывать, как в бытность его на поварне молитва кипела в нем, како пища в котле, диалог приобретает дополнительное значение, и «покрывшееся в котле ржавчиною кушанье» превращается в символический знак, не заметить которого Дамаскин не мог.
Между прочим, святитель Игнатий Брянчанинов, указывая на то, что надобно сделать, чтобы прекратилась смута в монастыре, не забыл и про Варлаама.
«Заштатного игумена Варлаама полагаю непременным вывезти из Валаамской обители, как потому, что он в
Из того же отчета узнаем мы, насколько высокой была температура заварившейся в монастыре свары.
У монаха Порфирия изъяли тетрадь, в которой он утверждал, что игумен Варлаам и его партия (сам Порфирий принадлежал к партии Вениамина), состоящая из семи человек, хотя и священнодействуют и приобщаются Святых Тайн, но, находясь во вражде со многими лицами монастыря, занимаясь ложными доносами, священнодействуют и приобщаются в осуждение – только для одной формы… Более того, утверждал Порфирий, скитяне (насельники скита Всех Святых) занимаются только одной наружностью и далеки от постижения сущности или духа религии…
Выход из ложного положения, в котором он оказался, Дамаскин нашел. Он оставил должность начальника скита Всех Святых и удалился в Назариевскую пустынь.
Впрочем, иначе и быть не могло… Прочно и надежно усвоил Дамаскин основы монашеской жизни, и невозможно было совратить его в противоречащую монашескому смирению монастырскую свару.
Как свидетельствует составленная в монастыре биография подвижника, приняв управление скитом, Дамаскин продолжал свою суровую подвижническую жизнь, и два раза изливался на него «неизреченный» свет от иконы Распятия Спасителя, которая досталась ему от монаха Авраамия, убившегося при ломке плиты на Германовом острове…
Любопытно, что монастырский биограф к скитоначальническому периоду жизни Дамаскина относит тот разговор, что состоялся у него с настоятелем еще до ухода в пустынь.
«Неусыпные, столь разнообразные тяжелые труды, при строгом воздержании во вкушении пищи, изнурили наконец о. Дамаскина до того, что он едва в состоянии был читать в церкви и занемог, и поэтому решился о своей болезни сказать настоятелю». [2]
Но перед этим автор биографии в скобочках делает примечание, что Дамаскин просил освободить его от послушания – начальствования скитом…
2
Речь идет об уже процитированном нами разговоре:
– Батюшка, – сказал Дамаскин. – Как вам Бог возвестит, но я чувствую себя ослабевшим. Не благословите ли оставить послушание?..
– Отче Дамаскин! – отвечал настоятель. – А не падай ты духом! Ты ведь монах… Коли ты и помрешь на послушании, то Господь тебя не оставит, сему дух в Валаамском монастыре, где согласие утрачено, где иноки боятся, подозревают, поносят друг друга. От ссор и личностей возгорелись доносы, как в этом сознались сами доносчики. Что может быть для инока несвойственней тяжбы, говорит святый Симеон Новый Богослов… Напрасно трубят игумен Варлаам и монах Иосия, что они готовы на крест. Это слова неопытности. «Не веруй, говорит Небоявленный Василий, в подвигах великих просиять тем, кои в малых скорбех малодушествуют…»
Такое ощущение, будто Дамаскин слышал эти слова Игнатия Брянчанинова, когда они еще не были произнесены… Он поступил именно так, как, по мнению Игнатия Брянчанинова, должен поступать монах. Поступил так, потому что тут его мнение не расходилось с мнением святителя.