Сейчас она была едва-едва больше котёнка, и Роларэн прижимал к груди здоровую — не как Равенна, — полноценную Тварь Туманную, чувствуя, как в ней уже зарождается то чудовище, которого каждый до такой степени боится. Увы — они до такой степени глупы, что даже не ощущают подвоха…

Смешно.

Он прошёл мимо, чувствуя, как кожу, будто бы бумагу, разрезают острые когти. Но крови почти не было — Тварь Туманная не хотела наесться, она искала заботливые руки, если не своих сородичей, то хотя бы постороннего эльфа.

Рэн помнил, как вдыхал жизнь в Равенну — его первый опыт, что после так ярко подтвердился попыткой воскресить родную дочь.

Теперь этого не пришлось делать.

Он вышел в коридор, мрачный, холодный, но уже посветлее пыточной, и, сжимая Тварь Туманную, рассматривал её на вытянутых руках. На губах застыла странная, но счастливая полуулыбка — Роларэн чувствовал себя живее, чем несколько минут назад. Он вновь прижал зверя к своей груди, погладил по тёплой, мягкой шерсти.

— Ты наш второй шанс, — голос звучал хрипло.

Как хотелось бы забыть о мёртвой Каене на холодных камнях. О звёздах над её головой, о том, как Туманы обрушились на Златой Лес. О криках, о том, как пламя маленьких свеч сорвалось вниз бесконечным потоком, как вспыхнули особо ярко Златые Деревья…

Роларэн не оборачивался. Его следы вспыхивали пламенем — но он не мог заставить себя посмотреть назад. Крики в замке с торжества сменялись болью и жутью, но он будто бы ничего не замечал и не слышал. Ничего не существовало. И мирка этого тоже не было, не было закрытых границ и испуга в глазах подданных — чьих? И королей, королев, ничего больше не было. Златой Лес пропал, растворился в пустоте.

Он шёл по наитию, мысленно похоронив и Шэрру, и все свои надежды. И пальцы тянулись к кулону — хватило ли бы этого для смертельной дозы? Хватило ли бы этого для того, чтобы он сумел умереть?

Рэну казалось, для того будет вполне достаточно и его собственной боли. Его мёртвая дочь, которой он обещал вернуться — да только как? Она сама — вновь из-за него, — разрушила все шансы на возвращение.

Если б он тогда не женился. Если б подождал ещё несколько сотен лет…

…Ноги сами принесли его на могилу супруги. Златое Дерево тянуло свои листья к хозяину, и Тварь Туманная радостно заурчала в темноте, забираясь под плащ и ткнувшись носом куда-то в пылающую огнём руну с её именем — Шэрра. Дикое, странное сочетание событий и глупых вспышек красок перед глазами; Рэну чудилось, будто бы всё вокруг горит.

Его дерево громко шелестело, и листья его рвались куда-то к небесам. Магия полыхала в нём — она заставляла ветви сыпать искрами, обжигая все соседние, давно уже мёртвые Златые Деревья.

Сегодня он убил свою дочь.

Сегодня он убьёт свою родину, своего отца и мать свою — покойный Златой Лес, который слишком задержался в телесной форме.

Рэн знал — есть пожары, которые нельзя залить водой. Туманы загорались, и в оранжевых диких всполохах он наконец-то рассмотрел силуэт над расколотой пополам могиле. Запыленную, покрытую длинными ожогами, с трудом затягивающимися, способными навеки оставить шрамы на совсем ещё молодом лице, но живую — с мутным-мутным взглядом карих глаз, потерянную, с дикой улыбкой, застывшей маской на её лице, не коснувшейся только нахмуренного отчего-то лба…

— Ты знаешь, — Роларэн спустил на землю Тварь Туманную, и та запрыгнула на могилу, прислоняясь пушистой головой к ладони Шэрры. — Ты знаешь о том, кто моя дочь.

Она промолчала. Улыбка на лице погасла, но в глазах не засияли слёзы. Она оставалась до такой степени холодной и равнодушной — словно мёртвая изнутри.

Роларэн понимал, что каждый из шрамов был нанесён рукой Каены. Каждая безумная рана, каждое слово, изрезавшее её душу на мелкие кусочки — всё это вина той, кого он называл своей единственной, своей любимой дочерью.

Но Шэрра должна была его понять. Хотелось верить… Ведь она мать. Она мать — пусть даже и не в этой жизни, пусть даже там её роль сыграла просто подделка. Может быть, ей хотелось что-то исправить?

Загодя следовало осознать — ничего не вернуть. Он нашёл живую Шэрру, но позволил ей понять — позволил осознать, о каком втором долге шла речь. Роларэн не нашёл в себе сил предложить ей отказаться и уйти — он обещал Каене. Он обещал ей вернуть, оживить, любой ценой, сколько б всего для этого ни пришлось разрушить.

— Шэрра.

Она подняла на него взгляд. Сжала губы. Руки — дрожали, и ладонь как-то беспорядочно скользила по мягкой шерсти Твари Туманной.

Он опустился на колени у неё ног, чувствуя, что не сможет встать — но его к земле тянули не года, прожитые в безмерно одинокой Вечности, а боль, камнем залёгшая на душе.

Их ореолом окружило бесконечное пламя. Яркие, дикие всполохи охватывали Златой Лес — сбитый со свечек, разнесённый Туманом по миру огонь. Его Златое Древо отравляло ядовитые испарения искрами — само оно не загорелось, не загорелась эта маленькая могилка, но вокруг мир пылал яркими красками. Оранжевое сменялось серебром, и казалось, что в нём можно было утонуть.