Шрифт:
– Я не мог промахнуться. Как насчет Христофора Колумба? Есть там сведения о его смерти в 1489 году?
– Но он открыл Америку в 1492-м!
– Черта с два. Он был убит в 1489-м.
– Как?
– Пулей в глотку. Сорок пятого калибра.
– Опять ты, Генри?
– Угу.
– Таких сведений нет, - угрюмо заявила библиотека.
– Никудышный из тебя стрелок, Генри.
– Ты меня не выведешь из себя, - сказал Хассель дрожащим голосом.
– Почему, Генри?
– Потому что я уже и так выведен!
– проревел он.
– Да! Что там с Марией Кюри, черт бы тебя побрал?! Она создала атомную бомбу, которая уничтожила Париж в начале XX века, или этого тоже не было?!
– Не было. Энрико Ферми...
– Это было!
– Не было.
– Я лично ее обучил! Я! Генри Хассель!
– Генри, все знают, что ты замечательный теоретик, но учитель из тебя...
– Заткнись, старая перечница! Я знаю, что это все означает!
– Что?
– Я забыл. У меня была какая-то мысль, но это уже не играет роли. Что ты предлагаешь?
– У тебя действительно есть машина времени?
– Разумеется, есть.
– Тогда вернись обратно и проверь.
Хассель вернулся в 1775 год, прибыл в Маунт-Вернон и прервал фермерские занятия Джорджа Вашингтона.
– Прошу прощения, полковник, - сказал профессор.
Высокий мужчина удивленно посмотрел на него.
– Ты странно говоришь, чужеземец, - сказал он.
– Откуда ты?
– О, такое, знаете, новоиспеченное заведение, вряд ли вы слышали.
– Ты выглядишь странно. Какой-то ты туманный, я бы сказал.
– Скажите, полковник, что вы знаете о Христофоре Колумбе?
– Не так уж много, - признался Вашингтон.
– Как будто бы он помер лет двести или триста назад.
– Когда именно?
– В тысяча пятьсот каком-то году, насколько я припоминаю.
– Этого не может быть. Он умер в 1489 году.
– Путаешь, старина. Он открыл Америку в 1492 году.
– Америку открыл Кэбот! Себастьян Кэбот!
– Как бы не так! Кэбот пришел малость попозже.
– А у меня неопровержимые доказательства!
– воскликнул Хассель, но был прерван появлением коренастого и довольно плотного мужчины с лицом, чудовищно побагровевшим от ярости. На нем болтались широченные серые брюки, а твидовый пиджак его был на два номера меньше, чем нужно. В руке он держал револьвер сорок пятого калибра. Лишь несколько мгновений спустя Генри Хассель сообразил, что видит самого себя. Это зрелище не доставило ему удовольствия.
– О боже!
– пробормотал Хассель.
– Это ведь я прибываю в прошлое, чтобы убить Вашингтона. Если бы я прибыл сюда второй раз на час позже, я застал бы Вашингтона мертвым. Эй!
– воскликнул он.
– Подожди! Потерпи минуточку! Мне нужно сначала у него кое-что выяснить!
Хассель игнорировал собственные возгласы; по правде говоря, он их, кажется, вообще не слышал. Он прошагал прямо к полковнику Вашингтону и выстрелил. Полковник Вашингтон упал, так что в смерти его не могло быть ни малейших сомнений. Первый Хассель осмотрел тело и, не обращая никакого внимания на попытки второго Хасселя остановить его и вовлечь в дискуссию, удалился, злобно бормоча что-то себе под нос.
– Он меня не слышал, - удивился Хассель.
– Он даже не почувствовал, что я здесь, и потом - почему я не помню, чтобы я сам себя останавливал, когда в первый раз стрелял в полковника? Что здесь происходит, черт побери?
Серьезно озабоченный, Генри Хассель прибыл в Чикаго 1941 года и заглянул в спортивный зал Чикагского университета. Там среди скользкого месива графитовых блоков в облаке графитовой пыли он отыскал итальянского ученого по фамилии Ферми.
– Повторяете работу Марии Кюри, dottore, не так ли?
– спросил Хассель.
Ферми огляделся, словно услышал какой-то слабый писк.
– Повторяете работу Марии Кюри, dottore?
– проревел Хассель что было сил.
Ферми холодно посмотрел на него.
– Откуда вы, amico?
– О, я на государственном коште.
– Государственный департамент?
– О нет, просто государственный кошт. Послушайте, dottore, ведь Мария Кюри открыла деление ядра в тысяча девятьсот таком-то году, не так ли?
– Нет! Нет!! Нет!!!
– воскликнул Ферми.
– Мы первые. И даже мы еще не открыли. Полиция! Полиция!! Шпион!!!
– Ну, уж на этот раз кое-что останется в истории!
– прорычал Хассель, Он вытащил свой верный 45-й калибр, выпустил полную обойму в грудь доктора Ферми и застыл на месте в ожидании, когда его арестуют, а потом предадут анафеме на страницах газет. Но, к его удивлению, Ферми не упал, а всего лишь ощупал свою грудь и, обращаясь к людям, прибежавшим на его крик, сказал:
– Ничего особенного. Я почувствовал какое-то внезапное жжение во внутренностях, которое могло бы означать воспаление сердечного нерва, но скорее всего это изжога.