Черт, все так запутано. Но я поступаю так, как велит сердце: делать все, чтобы не угодить в его лапы.

Чтобы больше никогда не видеть его, и не ощутить этого поглощения души, через один лишь холодный взгляд.

Я не уверена, что останусь собой, когда в следующий раз посмотрю в его глаза.

Потому что я не узнаю себя, когда это происходит. Под воздействием его взгляда, я всегда становилась другим человеком.

И это пугает меня больше всего. Боязнь неизвестности – самый большой страх, который только может управлять нашими душами.

Макколэй

День похорон отца трудно забыть. И это никак не связано с тем, что я попрощался с человеком, которого ненавидел. Так или иначе, отец был для меня всем, пусть ему было наплевать на своего настоящего сына, а того, что он сотворил своими руками по образу и подобию своему, он считал живой игрушкой.

Причина моего сфокусированного внимания на том дне совершенно иная: и она в ней, в Кэндис.

Не сказать, что я никогда не испытываю эмоций, но я всегда со свойственной мне хладнокровностью отношу любое ощущение в теле к химическому процессу в голове, и беру его под полный контроль, оценивая его нейтрально, не иначе.

Одно из правил Вселенной, о котором твердил отец.

«Любая ситуация нейтральна по своей сути. Мозг сам наделяет ее смыслом, интерпретирует ее в соответствие с имеющейся в нем информацией, установками и программами. Если ты хочешь управлять своей реальностью, ты должен уметь управлять своим восприятием».

А еще он говорил, что почти все люди подсознательно стремятся к страданиям, и окрашивают жизненные уроки в черный цвет. Негативные эмоции всегда сильнее, лишь они способны вытащить нас из зоны комфорта, заставить двигаться, подняться с колен и стремиться к выживанию, путем преодоления препятствий развития своего душевного состояния и физической оболочки.

Но мое сознание устроено и выдрессировано иначе. Я не стремлюсь к страданиям, как и к безграничному счастью. Наверное, это побочный эффект того, что сделал со мной Руфус: слишком сильная работа мозга, превратила сердце в ледяную глыбу, но меня это мало волнует.

Я не вижу ничего кроме своей Цели, ради которой способен свернуть горы и разверзнуть небеса.

Итак, многие годы отец учил меня осознанности и контролю над своим разумом – он считал, что, только научившись управлять им, я исключу непредвиденные ситуации, при которых мой мозг начнет отвергать инородное тело, встроенное в организм. И поэтому… я всегда избегал того, что может вывести мою «идеальную систему» из строя. Этих самых эмоций, намерено подавляя их внутри себя, пока не зачерствел окончательно.

И вместе с гулким ударом сердца, при одном лишь взгляде на нее, я почувствовал… острое нежелание терять контроль.

Глядя на Кэндис, я физически ощутил, как идеально работающий механизм внутри меня пошатнулся, дал сбой. Долбаное короткое замыкание, пустившее ток по венам, что я подавил усилием воли.

Кто бы мог подумать, я едва ли не бежал за ней.

Я, Макколэй Карлайл.

Я настолько сильно хотел догнать ее, что все мысли, и даже бесконечное анализирование своих действий, отошли на второй план. Я не видел ничего, кроме хрупкой черной фигурки, которую хотелось немедля схватить, получить, подмять под себя и ближайшую вечность держать на расстоянии вытянутой руки.

Снова.

И за этот месяц, не было ни дня, чтобы я не думал о Кэндис. Даже часы, проведенные в лаборатории и упорная работа над Целью, не помогли мне избавиться от образов ее голубых глаз, за пугливой гладью которых, скрывался цвет умиротворяющих Карибских вод. Удивительно красивый цвет, кстати.

И когда я признался себе в том, что моя потребность увидеть ее, занимает большую часть моих мыслей, я впервые за долгое время разозлился на самого себя. И эта ярость, словно удар под дых, заставшая меня врасплох, воспламеняющая вены… она мне не понравилась. Эмоции для меня сродни яду, и я не понимаю, как остальные люди терпят это ужасное состояние, когда ты не можешь контролировать ни свои действия, ни свои мысли… я уже не говорю о дыхании, и колких комах в горле, которые можно сравнить лишь с ножами, загнанными поперек гортани.

Я знал, что лучшим исходом для нас обоих будет отпустить ее, выполняя волю отца до конца дней, но на расстоянии, как и все эти пять лет, когда я наблюдал за Кэндис. Конфеткой. Энигмой…

Отпустить. Лишь бы не терять контроль, лишь бы вновь не ощутить, как теряю почву под ногами, а сердце вдруг до краев заливается таким жидким пламенем, что уже язык не поворачивается назвать его «мышцей, качающей кровь».

И нет, мое неравнодушие никак не связано с тем, что я влюблен в эту гордячку, как вы могли бы подумать. Мои чувства другие и их легко объяснить. И идут они из детства, родом из того дня, когда я увидел, какими глазами смотрит на Кэн отец, и сравнил с какой холодной расчетливостью он оглядывает меня во время обучения.