Вскоре Лиза вышла из ванной — в прилипшей к телу футболке и со свитером в руках. Пока она через голову надевала свитер, Мара отвел взгляд, но все же успел заметить, как красиво блеснула влажная кожа на ее оголенных руках и какая гладкость и нежность царила в ямочке ее правой подмышки.

— Ну, я готова. — Натянув свитер, Лиза улыбнулась и легко положила руку Маре на плечо. — Пошли поедим?

На ее затылке прекрасно топорщились короткие черные волосы, пробужденные статическим электричеством.

Пошли, — согласился Мара.

Но с кровати он поднялся не сразу. Ему потребовалось время, чтобы спало нервное возбуждение и опустился предательский холмик на его джинсах. Лиза надела потрепанную куртку, которая, как отметил Мара, невероятно ей шла, взяла Мару за руку и повела за собой. Мимо стола и рамки с черным уголком.

Когда они вышли во двор, уже начинало темнеть и заметно похолодало. На дорожке, которая совсем недавно казалась Маре такой пустынной, теперь встречались люди — в основном, пенсионеры. Некоторых из особенно немощных стариков и старух к жилым корпусам провожали санитарки. Плотные женщины, обернутые в бесформенные белые халаты, вели пациентов под руку, бросая на Мару и Лизу любопытные взгляды.

А Мара иногда поглядывал на Лизу, все еще сжимавшую его руку. Казалось, что ее уже не смущает чужое внимание. Во всяком случае, ей удавалось сохранять невозмутимый вид. А ему, хоть и было немного некомфортно от этих взглядов, было приятно, что Лиза его не стыдится и, кажется, не намерена прятать его в номере или скрывать того, что между ними что-то есть.

«А действительно, что же между нами есть?» — думал Мара с приятной меланхолией.

Лиза же думала о том, какие у него длинные пальцы, в точности такие, как она себе представляла, и, перебирая их, наслаждалась редким для нее моментом человеческой близости.

В эти минуты сердца у них обоих бились спокойно и легко. Нежность разливалась по телу Мары, заполняя темные уголки его души, когда он поднимал глаза на Лизу. Особенно хорошо было смотреть на нее теперь, когда она переоделась в эту потрепанную теплую куртку. Но все же и сейчас к прекрасному чувству тепла, перетекавшего между Лизой и Марой сквозь сцепленные пальцы, примешивалось какое-то холодное беспокойство, едва уловимое, но такое знакомое им обоим. Одиночество, на время отступившее, заснувшее и притавшееся в их сердцах, как осколки льда, которые так просто не растопить и не извлечь без боли.

Как Лиза и говорила, в столовой было пусто, и женщины в фартуках уже вовсю убирали столы и шумели посудой в недрах кухни.

— Будем надеяться, что столовые девы не оставят нас голодными, — сказала Лиза с беспокойной улыбкой.

— Столовые девы? — переспросил Мара.

— Так их звали пациенты туберкулезного санатория в «Волшебной Горе», — объяснила Лиза. — А я так зову их про себя. Вслух, конечно, никогда не звала. Только сейчас тебе по секрету сказала.

— Значит, теперь и для меня они стали столовыми девами.

Лиза приложила к губам палец со стершимся лаком и прошептала:

— Только — тссс. Теперь это наш общий секрет.

Мара медленно — как мог по-заговорщически — кивнул и сощурил глаза. Лиза, казалось, его движения не заметила — или не смогла увидеть.

Они присели за столик в углу просторного зала друг напротив друга. Место за этим столиком было записано за Лизой. Она сказала, что, будь ее воля, она бы расположилась на противоположной стороне, за колоннами подальше от кухни, но, как Мара догадался, занимать чужие места пациентам не позволялось.

— Все дело в диете, которую для каждого пациента персонально выбирает лечащий врач, — сказала Лиза. — У кого-то может быть аллергия, а многие, как ты сам, наверно, заметил, вообще не способны переваривать жесткую пищу. Вот их и ссылают подальше от остальных, чтобы ничего не перепутать, а может, чтобы обреченные не отбивали своим болезненным видом аппетит у тех, кто еще планирует прожить годик-другой.

Мара кивнул. Он подумал, как сильно отличается его мир от мира, в котором живет эта девушка.

— Но я могу есть почти все, — поспешила его успокоить Лиза, — поэтому меня и посадили в общей зоне. Хотя по вкусу тут все равно рыбу от мяса не отличишь. Столовые девы даже рис варят до тех пор, пока он не превратится в кашу.

Она снова улыбнулась — на этот раз как-то очень грустно. Мара не переставал удивляться разнообразию ее улыбок. «Смог бы я поймать хотя бы одну своим карандашом?» — спросил он себя и не нашел ответа; но твердо решил попытаться нарисовать ее — хотя бы из вызова своим способностям.