– Ну-ну, зайчик, что у тебя стряслось? Любовная драма?

Пакита не пытается извлечь мой нос из ложбинки между своими грудями. Она поняла: происходит что-то очень серьезное, я потерял голову, не знаю, как жить дальше, и нуждаюсь в ласке и утешении. В ее представлении девчонки с окраины это может означать только одно: любовную драму. Что еще заставило бы Пакиту так горько плакать?

Я отрицательно качаю головой, насколько это позволяет ограниченное пространство, которым я располагаю.

Встревоженная чуть сильнее, она решается затронуть более неприятную тему:

– Проблемы со здоровьем?

Таких проблем у меня точно нет! Напротив, я полон жизни. Я опять качаю головой и пользуюсь этим, чтобы вобрать чуточку воздуха левой ноздрей. Глупо было бы сейчас умереть от удушья.

– Кто-то из близких заболел?

Опять мимо.

Вдох правой ноздрей.

Поразмыслив, Пакита пробует зайти с другой стороны.

– У тебя неприятности? Если да, так и скажи!

Я не отвечаю. Ее голос звучит более настойчиво и более тревожно:

– Ты не наделал глупостей, по крайней мере?

В семье, из которой происходит Пакита, мужчины не плачут, кроме разве что особых случаев, а именно (в убывающем порядке): смерть матери, отца, сына, смерть одного из приятелей, смерть жены или дочери, осуждение на двадцать пять лет тюрьмы без права досрочного освобождения.

Пакита не унимается:

– Ты чего-то натворил? Боже мой, я так и знала!

Я даю понять, что нет, высвобождаю нос из тугого корсажа Пакиты, делаю глубокий вдох и на выдохе произношу:

– Нет. Но я все еще здесь.

Пакита поправляет бюстгальтер и аккуратно укладывает груди, выравнивая линию сосков.

И с печалью добавляет:

– Ну так и я тоже здесь. Я даже здесь родилась, представь себе! Что поделаешь, бывает и хуже.

– Нет, я здесь… Здесь!

Вдруг на меня нападает нервный смех, похожий на истерику.

– Я живой, понимаешь?! – восклицаю я. ЖИВОЙ!

Я пытаюсь совладать с собой, но у меня ничего не получается. Я издаю какое-то судорожное кудахтанье, смеюсь и плачу одновременно, из носа у меня текут сопли, мне плохо, я икаю, всхлипываю и весь дрожу. Пакита минуту-две смотрит на меня с легким беспокойством, а затем, покачав головой, произносит:

– Если сам не знаешь, что с тобой, пошли к нам. Расскажешь все Насару.

Она похлопывает меня по плечу, ласково ерошит волосы, окидывает взглядом мой парадный костюм и добавляет:

– Можешь идти как есть, это не имеет значения.

Затем, порывшись в платяном шкафу:

– На улице холодно! Пожалуй, лучше надеть куртку.

Она одевает меня, как малого ребенка, обертывает шею шарфом, завязывает его тугим узлом. Накидывает свою шубку из пантеры цвета морской волны, берет сумочку и выходит.

Я покорно тащусь за ней, не в состоянии самостоятельно думать или действовать, трясясь от хохота, в ярко-зеленой зимней куртке, обмотанный толстым шарфом, в кедах и воскресном костюме, в веселеньких носочках с медвежатами и с глазами полными слез.

Пахнет блинчиками.

Пакита хлопочет у плиты. Выливает тесто на сковороду, красивым круговым движением разглаживает его лопаточкой, дает поджариться с обеих сторон, посыпает сахаром и дробленым грецким орехом.

– Вот, прошу! Удачного вам дня!

Протягивая сдачу, она улыбается. Затем готовит еще один блинчик, не жалея сливочного масла, сахара и взбитых сливок, складывает вчетверо и подносит мне на белой бумажной салфетке: от блинчика пышет жаром.

– Осторожно, зайчик! Он горячий!

Все еще обалдевший, я сажусь возле грузовичка, припаркованного под облетевшими платанами напротив лицея имени Мистраля, на один из двух стульев для клиентов и принимаюсь откусывать от блинчика маленькие, обжигающие язык кусочки.

На меня то и дело накатывают приступы неудержимого смеха.

Когда мы пришли, Пакита со всей тактичностью, на какую способна, завела с Насардином секретный разговор. По ее жестам я понял, что речь идет обо мне и моем поведении, которое вызывает у нее беспокойство. Очевидно, она ждет, что он вмешается и поможет, ведь он мужчина – иначе говоря, Бог, – и знает, что делать. Но Насардин, в совершенстве овладевший искусством пассивного сопротивления, делает только то и тогда, что и когда ему хочется. В данный момент он сидит на водительском месте и читает газету. Пакита шумно вздыхает, прочищает горло и изображает целую пантомиму, пытаясь привлечь его внимание. Пристальный взгляд гипнотизера («Ты поговоришь с ним или нет?»), поднятые брови («Ну, и чего ты ждешь?»), недовольная гримаса, возмущенное покачивание головой («Уф! Ну честное слово! Честное слово!»).