– А у нас в пвошвом году вучше быва, из пвастмассы.

Дядя бессильно опустил руку с отверткой. Отвертка коснулась розетки, там что-то треснуло – и вдруг вспыхнули желтые, красные, синие, оранжевые лампочки.

И неиспорченный, самокритичный Толька рассудил по справедливости:

– Нет, – сказал он. – Эта вучше, чем наша.

Тогда дядя положил отвертку, торжественно шагнул вперед и сказал:

– Здравствуй, бесстрашный и честный целинник Толька! С Новым годом тебя, с новым счастьем!

– Спасибо, – ответил серьезный Толька. – Тово и вам жеваем.

Рассказы из сборника

Только правда,

ИЛИ КОШМАРНЫЕ ВЕЩИ

1965 г.

ДВЕНАДЦАТЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

Судили нас с удовольствием. Чувствовалось, что члены товарищеского суда соскучились по настоящей работе. Дом наш тихий, бесконфликтный. По контингенту жильцов, не считая меня да еще двух-трех человек, предпенсионный. Так что бури все отгремели. А тут – здрасте пожалуйста!

Нам для первого раза вынесли общественное порицание. Заставили помириться. Посоветовали жить в дружбе.

– А мы проконтролируем, – сказал председатель, – всем коллективом. – Он сделал широкое обнимающее движение, – Верно, товарищи?

Так в решении и записали: взять под контроль всего коллектива.

Мы-то сами окончательно помирились уже после суда.

– Ты мне прости этого «барбоса», Ваня, – сказал сосед – Прости лысому дураку.

– А вы мне – «старую кочерыжку», Иван Никифорович! Молодой я, глупый.

– Эх, чего там! – махнул рукой сосед. – Возьмем, что ли, маленькую?

Мы взяли маленькую и обмыли наше замирение. Чудесно провели вечер.

На другой день к нам заявился первый представитель коллектива. Инженер из шестнадцатой квартиры.

– Вот, – сказал он, вымученно улыбаясь. – Шел мимо, думаю – дай заскочу.

– Аа, вы насчет этого! – бесцеремонно зашумел Иван Никифорович. – Помирились мы! Так и доложите: тишь, мол, и гладь, и божья благодать!

Разоблаченный инженер оробел вовсе. Я понял, что его надо выручать, и сказал:

– Ах, как хорошо, что вы зашли! Раздевайтесь, будем чай пить.

Потом, уже за столом, представитель осмелел. Он прихлебывал чай и ликующим голосом человека, вырвавшегося из одиночного заключения, рассказывал:

– Иду, понимаете, а у самого ноги трясутся. Ведь в свидетелях за всю жизнь не был!..

Ровно через сутки пришел второй представитель. Им оказался совсем ветхий старик Рубакин – бывший мужской парикмахер.

– Патревожу, молодые люди! – бодро крикнул старик, устремился вперед и повалил вешалку.

Уступая приобретенной еще в дверях инерции, он дробной рысью обежал всю квартиру, стукнулся рикошетом о гладкий бок холодильника и с возгласом «патревожу!» исчез.

– Мда! – произнес Иван Никифорович. – Ну и ну!

– Ладно, – сказал я. – Раз надо – что поделаешь! Наступил третий вечер – и пожаловала представительница.

– Нас уже проверяли, – занервничал Иван Никифорович. – Два раза. – И показал зачем-то на пальцах – два.

– Неважно, милый, – успокоила его представительница, – Семь раз проверь – один раз поверь.

Видимо, она имела опыт в таких делах, потому что сразу прошла на кухню и заглянула во все кастрюли. Потом отворила дверь в мою комнату, увидела на стене боксерские перчатки и спросила:

– Это что?

– Перчатки, – ответил я.

– Для чего?

– Для бокса.

– Так, так, – сказала представительница и потыкала перчатки пальцем. – Чтобы, значит, следов не оставалось.

– Каких следов? – не понял я.

– На теле человеческом! – зловеще округлила глаза представительница.

Она задержалась на пороге, окинула соболезнующим взглядом угрюмо молчавшего Ивана Никифоровича и поджала губы.

Четвертый вечер мы провели в сквере, на скамеечке. Иван Никифорович достал из внутреннего кармана несколько журналов с кроссвордами и сказал:

– Вентиляция мозгов. Очень полезно на свежем воздухе.

Дотемна мы вентилировали мозги, а потом со всеми предосторожностями отправились домой. Мы прошли через соседний двор, прокрались вдоль дома, чтобы нас не заметили с балконов, выключили свет в подъезде и ощупью, стараясь не топать, стали подниматься наверх.