– Он собрал армию в поддержку Елизаветы? – я не верю своим ушам. Я же рассказывала отцу, что за девица эта Елизавета. Зачем он пошел на все это ради нее, такой неустойчивой в вере и ненадежной?

– Именно так.

– Но почему казнят меня, если за Елизавету восстал мой отец? – шепчу я. Дальше вступает мой пытливый ум ученого: – Это же нелогично. Совершенно непоследовательно.

На губах монаха появляется грустная улыбка, говорящая мне о том, что он со мной согласен.

– Испанские советники королевы желают, чтобы после восстания против них не осталось ни одного живого причастного. Против ее королевского величества то есть, – поправляет себя он.

Мне нет до этого никакого дела. Самое главное для меня сейчас – отец.

– Так он не собирался меня освобождать? Даже не думал этого делать? Все это ради Елизаветы, не ради меня?

Фекенхем знает, что этот удар – самый страшный.

– Если бы не это, то вас бы отпустили, я в этом уверен.

Он видит, как опускаются уголки моих губ, как злые слезы наполняют глаза.

– Никто не знает наверняка, в чем именно состоял план их заговора, пока кто-либо из них не признается. Может, мы помолимся Отцу Небесному, который любит вас? Он всегда на вашей стороне.

– Да, – обреченно говорю я, и мы вместе преклоняем колена и молимся вместе, произнося молитву «Отче наш». Эту молитву дал нам сам Иисус, и он же объяснил нам, что Господь есть отец всем нам, живущим. У меня есть Отец Небесный, даже если земной предал меня. Брат Фекенхем молится на латыни, я – по-английски. Я не сомневаюсь в том, что Господь слышит меня. Как и в том, что он слышит и его.

Отцу предъявят обвинения, и он предстанет перед судом за свое участие в заговоре. Это был серьезный и хитроумный план, который вполне мог у них получиться. Они собирались короновать Елизавету и выдать ее замуж за Эдуарда Куртене, нашего кузена по линии Плантагенетов, нашего родственника и брата по вере. Елизавета, разумеется, отрицает свою осведомленность об этом плане. Для такой хорошо образованной девушки она прекрасно умеет прикидываться ничего не знающей глупышкой, когда ей это удобно. Однако этот заговор означал, что теперь королеве Марии придется рассматривать всех сонаследниц престола как угрозу. Елизавету, меня, Катерину, даже малышку Марию или Маргариту Дуглас, королеву Шотландии, проживающую во Франции, – любую из нас могли предпочесть ей. У нас у всех есть права на корону, а значит, что мы все теперь подозреваемые в заговоре.

Меня настолько оглушили эти размышления, что я с облегчением оборачиваюсь на стук в дверь, чтобы встретить входящего Джона Фекенхема с робкой улыбкой на широком лице. Его светлые брови приподняты, будто он не уверен, что его тут рады видеть.

– Входите уже, – невежливо говорю я. А затем делаю глубокий вдох и выдаю подготовленную речь. – Раз уж мне были дарованы эти несколько дней для того, чтобы разговаривать с вами, хотя меня настолько мало беспокоит моя судьба, что я склонна воспринимать ее скорее как проявление Божьей воли в моей жизни и его безграничной милости.

– Вы подготовились к беседе, – замечает он, моментально понимая, что я вызываю его на дебаты, и кладет на стол свои книги. Затем он усаживается сам, словно знает, что битва за мою душу будет непростой.

Матери и Катерине разрешено навестить отца, и моя сестра оставляет отца и мать наедине, они всегда предпочитали общаться именно так, и приходит в мои комнаты.

Она не знает, что мне сказать, и мне нечего сказать ей, поэтому мы сидим в неловком молчании. Она тихо плачет, заглушая всхлипы рукавом своего платья. Я не могу читать, писать или размышлять, пока она сидит так близко ко мне, глядя на меня своими полными слез глазами. Я тону в буре ее жалости, страха и горя, поэтому не слышу даже собственных мыслей. Такое ощущение, что я попала в бочонок для взбивания масла. Я чувствую, как все у меня внутри обмякает и обессилевает. Я не хочу так проводить последний день своей жизни. Мне хочется записать наш последний разговор с Джоном Фекенхемом и описать свой триумф над его ошибочным мышлением. А еще мне надо подготовить свою речь на эшафоте. Я хочу размышлять, а не чувствовать.

До нас доносится скрежет тележек, на которых подвозят древесину для строительства эшафота, и крики плотников, перебирающих свои инструменты. И каждый стук колеса тележки о камень мостовой, глухой звук падения бревен, треск и визг пилы Катерина воспринимает, вздрагивая и морщась. Ее хорошенькое личико побледнело, а глаза стали непривычно темными.

– Я умираю во имя веры, – неожиданно говорю ей я.

– Ты умираешь потому, что отец присоединился к заговору против коронованной особы, – взрывается она. – Тебя это никак не касалось!

– Это они так говорят, – спокойно произношу я. – Но королева отвернулась от тех, кто верит в Истинного Бога, нарушила свое же обещание позволить людям поклоняться Всевышнему так, как они того желают, отдала свою страну в рабство Папе Римскому и испанским идальго. Поэтому она так возненавидела меня, и из-за этого я и погибну.

– Я не стану слушать изменнических речей, – Катерина прижимает руки к ушам.

– Ты никогда ничего не слушаешь.

– Отец лишил нас всего, – говорит она. – Мы уничтожены.