Вторая часть исследования представляет анализ пейзажей Гоголя с точки зрения привлеченных к ним географических источников. Всей второй части предшествует теоретическое введение, в котором понятие пейзажа концептуализировано как общее для разных областей искусства и знания: живописи, географии, литературы, ландшафтного дизайна, объединенных основным условием пейзажа – присутствием субъекта, который наблюдает и творит пейзаж. В силу вариативности жанра географического пейзажа в прозе Гоголя в отношении наблюдателя к анализу пейзажей привлекается репертуар скопических режимов современности, описанный в хрестоматийной статье М. Джея [91] . Репертуар включает три режима: итальянский перспективизм, картографический взгляд голландского пейзажа и барочный взгляд, свойственный нашей эпохе в не меньшей мере, чем XVII в. Все три режима присущи гоголевским природоописаниям, не проявляясь в них в чистом виде, однако с явным преобладанием одного или другого типа. Смена режимов наблюдения позволяет нащупать переломные моменты в практиках наблюдения и репрезентации пространства, которые создают некий тайный сюжет зрелищности в прозе Гоголя. Такими моментами являются: 1) появление картографического режима в «Страшной мести» и последующих украинских повестях с историческим содержанием; 2) переход к символическому пространству в первом томе «Мертвых душ» и в «Выбранных местах из переписки с друзьями»; 3) внедрение итальянского перспективизма во втором томе поэмы. Обнаружение последнего режима позволяет ретроспективно выявить и оценить барочный взгляд Гоголя в украинских повестях. Барочная перспектива сочеталась у писателя с картографическим импульсом и участвовала в процессе приобщения географических источников. Роль последних в пейзажах, отмеченных сменой режима зрения (первый и третий случаи), не одинаковая, но в обоих случаях решающая.

Каждой главе второй части предшествуют фрагменты из тех произведений Гоголя, которые в этих главах анализируются, тексты сопровождены примечаниями, направленными на раскрытие источников и пунктирное обозначение ключевых понятий и параллелей.

Первая глава второй части «Картографический импульс в пейзаже „Страшной мести“» посвящена анализу картографической основы пейзажей в этой повести, написанной сразу после публикации статьи «Несколько мыслей о преподавании детям географии». По сравнению с ранее созданными повестями «Вечеров…» «Страшная месть» обладает совершенно иной точкой зрения повествователя, чем повести, написанные до нее, «Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь». В последних природоописания Гоголя строились таким образом, что позиция наблюдателя помещалась внутри пространства, которое охватывало его куполообразной сферой. В «Страшной мести» появляется нефиксированный взгляд сверху вниз, который блуждает по поверхности Земли, наблюдаемой с такого расстояния, что напоминает рассматривание карты в большей степени, чем описание пейзажа. В главе рассматривается возможность обращения Гоголя к картографическим источникам – «Картам…» Риттера и «Карте Украины» Г. Л. де Боплана. Главу иллюстрирует копия барельефного изображения Европы Риттера (ил. 1), сделанная графиком Гедрюсом Йонайтисом по публикации оригинальной карты Риттера в книге «Искусство и картография» [92] . Копия весьма близка к тому изображению, которое видел Гоголь. Карта Украины Боплана (ил. 2) взята из «Истории Малороссии» кн. Д. Н. Бантыш-Каменского.

Картографический пейзаж Гоголя впервые появился в повести, которая в цикле «Вечеров…» выделяется наиболее явным историческим контекстом: географический аспект пейзажа конкретизирует исторический фон «Страшной мести», что соответствует мысли писателя о том, что «география должна разгадать многое, без нее неизъяснимое в истории» (VIII, 27–28). Этому же принципу Гоголь следовал и в исторической повести «Тарас Бульба», пейзажу которой посвящена вторая глава второй части книги «История Украины и степь». Упоминания о степи появляются уже в «Вечерах…», однако концептуальное значение образ степи приобретает только в статьях по истории Малороссии в «Арабесках» и в знаменитом пейзаже в «Тарасе Бульбе», где она выступает как пространственный аналог истории украинского народа. Гоголь сохраняет взгляд на просторы Украины с картографической точки зрения, свойственной «Страшной мести», но также описывает степную природу с перспективы непосредственного наблюдателя. Оба режима восходят к географическим источникам – главе «О степях» из книги Гумбольдта «Картины природы» и к «Описанию Украины» Боплана, который в XVII в. в составе отряда польского войска отправился вдоль Днепра к Азовскому морю по тому же пути, которым следует Тарас с сыновьями на Сечь. Анализ текста в отношении этих источников представлен в основной части главы. Вместе с тем предполагается, что в «Тарасе Бульбе» присутствует и личный опыт Гоголя, который можно идентифицировать по повторяющимся деталям в его украинских пейзажах, а также поэтическая традиция в лице А. Мицкевича с его «Аккерманскими степями». Выразителен, в отношении романтической концепции географии Гоголя, факт пренебрежения писателем определенными источниками и мотивами в описании степи, которые должны были быть ему известны, но остались обойденными. Неявный спор Гоголя с имперской концепцией Украины, представленной в книге И. Г. Кулжинского «Малороссийская деревня» (1826), также имеет любопытные географические аспекты.

Третья глава второй части «Драма взгляда [93] в географическом пейзаже Гоголя» посвящена сдвигу в репертуаре скопических режимов Гоголя от картографического/барочного к итальянскому перспективизму в пейзаже, открывающем второй том «Мертвых душ». Глава начинается с обзора тех особенностей в пейзажах Гоголя, которые позволяют соотнести их с барочным искусством и барочным режимом наблюдения, для которого характерны недоверие к видимости, аллегоричность, темнота смысла и, следственно, особая герменевтика. Пейзаж фантазии (термин К. Кларка), которым открывается второй том «Мертвых душ», обладает явными географическими чертами, восходящими к «Путешествию по разным провинциям Российской империи» Палласа и к гоголевскому конспекту этого сочинения. Однако географические детали описания только помогают уличить Гоголя в фантастическом построении пейзажа, совместившего три географических образа гор, как это показано на карте Российской империи 1745 г. (ил. 3). Отличительной чертой этого пейзажа является итальянская перспектива, особо выделяющаяся на фоне барочных пространственных образов Гоголя. Здесь рассматривается и иконографическая связь гоголевского пейзажа с живописной традицией Возрождения XVI в., которая попутно оговаривается. Интригу описания местности в начале второго тома создает его дублированная репрезентация – один и тот же пейзаж представлен дважды: в разной последовательности объектов и в разных режимах наблюдения, на основе которых можно проследить меняющееся отношение Гоголя к изображаемой действительности. Анализ открывает весьма неожиданный для писателя поворот к научной картине мира, управляемой самоуверенным картезианским субъектом, что противоречит как многочисленным интерпретациям гоголевского творчества, так и, надо полагать, замыслу самого писателя.

В заключении фрагментарно прослежена дальнейшая судьба географического воображения романтизма в русской литературе. Уже в следующем поколении писателей пейзаж Гоголя и тема географии получили продолжение в творчестве И. С. Тургенева и И. А. Гончарова. Если Тургенев построил свои русские пейзажи в «Записках охотника» как ответ Гоголю на его пейзажи в «Мертвых душах» и как контрапункт украинским природоописаниям, то Гончаров в первой главе книги очерков «Фрегат „Паллада“» продолжил тему влияния географии на воображение детей, которая составила основной пафос гоголевской статьи. Наследником этого пафоса в конце XIX – начале ХХ в. стал Н. С. Гумилев. Африканские стихи Гумилева могут служить свидетельством жизнеспособности того географического образотворчества земель и людей, которое характеризует статьи из «Арабесок». Последний фрагмент этого беглого обзора касается географического и поэтического творчества современного российского автора Д. Н. Замятина.

Произведения Гоголя цитируются по Полному собранию сочинений в 14 томах; ссылки приводятся в тексте с указанием номера тома и страницы.

Ссылки на новое академическое издание – Полное собрание сочинений и писем в 23 томах – даются в тексте сокращенно: ПССП, с указанием номера тома и страницы.

Текст статьи Гоголя, который приводится полностью перед первой частью по публикации в «Литературной газете», цитируется со ссылкой на номер параграфа.

При цитировании источников XIX в. предпринимается минимальная модернизация орфографии: заменяются устаревшие буквы на современные, убирается – ъ в конце слов, окончания родительного падежа единственного числа прилагательных – аго/-яго заменяются на – ого/-его, окончание прилагательных множественного числа – ыя заменяется на – ые, написания типа восраста заменяются на соответствующие современным орфографическим правилам (возраста). Употребление прописных букв сохраняется такое, как в цитируемых источниках.

(1) Велика и поразительна область Географии: край, где кипит Юг и каждое творение бьется двойною жизнью, и край, где в искаженных чертах природы прочитывается ужас и земля превращается в оледенелый труп; исполины-горы, парящие в небо, наброшенный небрежною кистью очаровательный, полный разнообразия вид, и раскаленные пустыни и степи, оторванный кусок земли посреди безграничного моря; люди и искусство, и предел всего живущего! [94] – Где найдутся предметы, сильнее говорящие юному воображению! Какая другая наука может быть прекраснее для детей, может быстрее возвысить поэзию младенческой души их! [95] И не больно ли, если показывают им вместо всего этого, какой-то безжизненный, сухой скелет [96] , холодно говоря: «Вот земля, на которой живем мы, вот тот прекрасный мир, подаренный нам Непостижимым его Зодчим!» [97] – Этого мало: его совершенно скрывают от них и дают им вместо того грызть политическое тело, превышающее мир их понятий и несвязное даже для ума, обладающего высшими идеями [98] . – Невольно при этом приходит на мысль: неужели великий Гумбольдт [99] и те отважные исследователи, принесшие так много сведений в область науки, истолковавшие дивные иероглифы [100] , коими покрыт мир наш, – должны быть доступны немногому числу Ученых? а возраст, более других нуждающийся в ясности и определительности, должен видеть перед собою одни непонятные изображения?

(2) Детский возраст есть еще одна жажда, одно безотчетное стремление к познанию. Он всего требует, все хочет узнать [101] . Но удовлетворять этому любопытству нужно с большою осторожностью; подавать то наперед, что ближе к нему, без чего нельзя проразуметь другого, вести его на лестницу самого с первой ступени, а не переносить через несколько ступеней разом. И потому Физическая География, как ближайшая [102] , должна более занять его; Политическая же войти только общим очерком своим.