– Да пошла ты! – выкрикнула я и, подорвавшись со своего места, пошла в сторону шоссе. Кое-как накинув на плечи куртку, и застегнув на пуговицы через одну, я побрела по дороге сквозь: деревья и кусты. По темноте. Не разбирая дороги. Класть! Я больше не останусь в этом окружении. Не останусь рядом с этими людьми, чёртовыми детьми – и матерью, что забивает на своего ребёнка, чтобы уделить внимание чужому.

Пусть, я: спотыкнусь, упаду, разобью нос, голову. Или меня изнасилуют, а, может, даже – и убьют. Пусть. Я готова к этому, лишь бы – не терпеть ту ноющую и снедающую боль, что, сейчас, рвёт душу на части. Не хочу чувствовать её. Не хочу. Нужно уйти. Куда? Не важно. Лишь бы – далеко. К кому? Не имеет значения. Лишь бы – не домой. И лишь бы – не обратно. Не вернусь. Не попрошу прощения. Хватит. Напросилась за свою жизнь.

Кто знал, что официальная капитальная ссора произойдёт, именно, сейчас? Если бы мне сказали, что я пошлю родного человека и уйду ночью из леса в никуда – я бы не поверила. Но сейчас… Сейчас это случилось – и как-то стало, даже, легче. Будто – камень с души упал. Хоть она – и болит. Акклиматизация всегда проходила тяжело для неё. Но…болит, уже, не так – сильно, не так – тянуще. Эту боль можно терпеть. И я потерплю. Как обычно.

Плевать на неё. На её друзей и детей, что были свидетелями, тоже – плевать! Надоело держать авторитет: тихой и примерной девочки, кою ставят в пример и боготворят. Надоело нести этот хомут. Пусть: ненавидят, презирают. Я не против. Рано или поздно: они должны были увидеть моё истинное лицо без этих чёртовых масок. И – они его увидели.

В кармане разрывается телефон, повторяя: снова и снова мелодию звонка, а я продолжаю идти, как в сказке – не знаю куда. Спотыкаюсь о: корни деревьев, камни, бутылки и прочую мерзость. Практически падаю, но в последний момент удерживаю равновесие – и иду ещё быстрее. Знаю, что оторвалась и меня уже никто не догонит, но ощущение чьего-то присутствия не покидает. Неужели – догнала? Хотя – о ком я говорю? Эта женщина не переступит через себя, даже – ради меня. Или…

Слышу хруст веток за спиной, ускоряюсь, но в последний момент оказываюсь пойманной. Чья-то рука хватает меня за плечо, разворачивает и… Оглушительный шлепок. Вторую руку-то я – и не заметила. Пощечина вышла смачная. Голова отклонилась назад. Пришлось, даже, согнуться, чтобы не упасть, и приложить ладонь к покрасневшей щеке. Ситуация напоминала сцену из «Паразита». Вот, только, у меня кожа толще, чем у Павлуши. И, навряд ли, из-под неё просочится жидкость. Останется синяк. И, похоже, крупный. А завтра в колледж. Зачем, только, она: снова и снова подвергает сомнениям свою родительскую пригодность? Ещё немного и её могут лишить родительских прав. Не то, чтобы я волновалась за неё, на самом деле мне – всё равно. Просто, оказаться в интернате – не очень-то и хочется, особенно, когда остался год до совершеннолетия.

Поднимаю глаза. Всего на мгновение, чтобы с готовностью принять второй удар и последующие, но вижу, лишь, её ступор и…испуг? На секунду, на какое-то ничтожное мгновение, показалось, что она хочет: попросить прощения, извиниться за всё это. И – я бы простила. Сама бы извинилась за всё сказанное вслух: ранее и сейчас. Извинилась бы, обняла и, глотая слёзы, шептала бы слова любви и тоски по ней. Извинилась бы…раньше. Но не сейчас. Губы кривятся в нахальном оскале, и её опаска сходит, как с белых яблонь дым. Тут же. Сменяясь злобой.

– Тв*рь! – шипит она, а меня, вдруг, прорывает. Прорывает на смех. Я смеюсь в голос. Смеюсь сквозь проступившие, невзначай, слёзы, свернувшись в три погибели. Оседаю на землю. Меня трясёт, а она, так, и стоит, сверля меня взглядом – и выбирая, что же делать дальше: бить или уйти. Выбирает что-то среднее. Хватает за руку – и тянет в обратную сторону, к своим друзьям.

Продолжаю извиваться в приступах смеха и, чуть ли, не задыхаюсь. Кашляю, сплевываю мокроту и, вновь, смеюсь. Это – истерика. Просто – очередная истерика. А ей кажется, что я над ней издеваюсь. Рыхлю землю кедами, практически – тащусь за ней следом на коленях. И, возможно, даже, рву джинсы, как в принципе – и обувь. Но, сейчас, это трогает – меньше всего.

Она поднимает меня за плечи – и ставит перед своими друзьями.

Чуть поодаль я замечаю блеск. Средних размеров предмет, буквально, загорелся от света костра, заостряя внимание на нём. И – как же я его раньше не замечала? Неужели – знак свыше? Решил помочь своей грешной дочери? Не нужны мне твои подарочки! И – помощь твоя не нужна!

Снова – сама себе противоречу. Говорю: «нет», а внутри себя ору троекратное: «да». Как же я себя бешу в этот момент. Этой своей: неопределённостью и уступчивостью. Ладно. Будь – по-твоему. Но это – в последний раз.

Застыв, я смотрю на предмет и тяжело сглатываю.

Даже, не слыша просьбы, я, уже, знаю – что она попросит. И знаю – каким образом это воплотить. Это – будет больно. Больно, но зрелищно. Они запомнят это. Надолго запомнят. Запомнит – и она. Та, что предала.

– Попроси прощения. Сейчас же! С улыбкой попроси. Широкой. Чтобы я поверила!

Поверишь. Все поверят.

Мгновение – и в моих руках тот самый предмет. В их глазах: страх и ужас, в моих – непоколебимость. Сейчас или никогда. Нужно потерпеть. Снова. Потерпеть, но исполнить.

Тяжело выдыхаю. Сглатываю комок в горле и, надавив, черкаю две параллельные линии. Резко. Не раздумывая. По кистям рук струится тёплая, солоноватая жидкость, но я не замечаю её. Не замечаю её и на предмете; подношу его к лицу – и провожу одну линию.

От уха до уха. Напоминает параболу. С точкой пересечения осей «x» и «y» (нулём) между сомкнутыми губами.

Уголки губ тянутся вверх, челюсти размыкаются, и я буквально вижу, как: адреналин и страх бушуют внутри гостей и её. Дети плачут за спинами родителей, пока, сами взрослые отходят от шока и стараются сгруппировать хаотичные мысли в одно целое. Маленький убл*док просится домой, давясь слезами, на что я отвечаю раскатистым смехом и схаркиваю кровь, вперемешку с: кожей и мясом.