Братья-погодки Мечислав и Твердимир — дети-изгнанники, юноши-наёмники, мужчины-военачальники — возвращаются в родной город Кряжич после победы над узурпатором — князем Четвертаком. Осталось жить-поживать, добра наживать, пока Змеевы люди — торговцы Змеевых земель, хозяева дорог — не решают их рассорить.
Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его
Я всё расскажу заранее,
Не будет в истории тайны:
Молнией-блицем — вспомню былое,
Доннером-громом — обратно верну.
Чем я не бог?
(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)
Пролог
Детство я помню смутно.
Выцветшие рисунки
На картах старой колдуньи:
Яркие вспышки событий
На блёклом сером картоне.
(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)
Змей принял встречный ветер, отряхнулся от речного песка, надулся сердитой жабой, расправил крылья, и, повинуясь человеку, устремился в небеса. Тверд, не в силах удерживать, отпустил хвост. Мечислав побежал, развернулся, почувствовав, как разматывающаяся нитка тянет вверх. Змей поднялся на высоту, где ветер — сильный, надёжный союзник — помогает обоим стать одним, единым, целым.
Твердимир запрокинул голову, восхищённо посмотрел на игрушку.
— Смотри, Меч! Он ныряет! Вправо-влево, как настоящий!
— Ага, ага! Видел ты настоящего! — Мечислав рассмеялся, чуть стравил нитку, игрушка успокоилась. Лишь хвост мотался из стороны в сторону, как у недовольной кошки. Казалось, ещё миг и змей начнёт бить себя по бокам.
— Ну, ну, спокойнее.
Меч ещё отпустил, шолковый червяк затих, повис в небе, набрав полные лёгкие майского ветра, крылья покачиваются, словно змей и правда парит.
— Красота! Совсем не то, что бумажный… — в глазах Твердимира заблестели восхищённые искорки, Мечислав сдержанно кивнул: не дело для княжича выказывать истинные чувства. Сам же в душе ликовал — подарок хинайских купцов к его десятилетию совсем не похож на их с братом самодельные бумажные поделки. Без липовой рамы, мешающей движению, сшитый из маленьких лоскутков легчайшей ткани, змей вёл себя в воздухе совсем как настоящий. Ну, если бы он существовал, настоящий.
***
Милана обошла песочный терем, придирчиво осмотрела со всех сторон. Остановилась у самой кромки реки и решительно ткнула пальцем:
— Вот! Сюда ещё башенку!
— Ладно! — Улада щедро зачерпнула двумя руками мокрого песка и в указанное место сквозь пальцы потекла жирная струйка. Наплывы быстро высыхали, создавая высокую, с широким основанием башенку. В три приёма она стала выше всех, построенных до этого. Милана даже успела испугаться — не рухнет ли? Но быстро взяла себя в руки — негоже правнучке старейшего боярина показывать страх при дочери кузнеца.
Улада будто почувствовала, склонила голову, успокоила по-детски серьёзно:
— Не бойся. Я ещё больше башни делала.
— Когда? — Милка упёрла руки в бока. Этой весной Ульке едва исполнилось четыре годика.
Подрушка нахмурилась, будто вспоминая слово.
— Ну… когда, это… до снега ещё.
— До снега?! — передразнила боярышня, сморщив носик. — До снега ты сама была ещё меньше! Улька-врулька, Улька-врулька!
Улада подпёрла левый локоть, нахмурилась, положила подбородок на ладонь, не замечая, как извазюкалась в песке. Поджав ноги под себя, молча смотрела на скачущую кругом Милку. Ну как ей сказать, что осенью она построила башню выше вот этого камня, а сейчас получилось даже ниже?
Удар в спину опрокинул Ульку лицом на терем, не успела даже выставить руки.
***
— Ты чего под ногами путаешься?
Мечислав сам перекувырнулся через девочку, теперь глядел на сжатую в кулак руку, с торчащей из неё нитью.
— Меч! Меч! Он в реку упал! Вытягивай, сматывай быстрее, он к иве поплыл!
Княжич дёрнул за нить, та не поддалась, мигом вскочил, начал перебирать, приближаясь к речке. По колено вбежал в воду, вытягивал, словно рыбак.
— Зацепился, Меч! Не дёргай, порвёшь! — Тверд вбежал в реку, начал помогать, но змей уже прочно схватился крыльями, обмотался вокруг ветвей, пробующих весеннюю воду, словно размышлял, искупаться или обождать третьей грозы.
В отчаянии Мечислав дёрнул нитку, послышался треск. На змее образовалась рваная рана. Тверд отдёрнул руки, повернулся к брату:
— Ну что ты делаешь?! Я бы доплыл! Там всего по-горлышко!
Мечислав бросил нить, оставил брату разбираться со змеем, зло пошел к девчонке, испортившей такой замечательный подарок.
Улька, едва поднявшаяся из песка и протирающая глаза, со страхом смотрела на княжича. Прижав ладони ко рту, Милана испуганно застыла, словно Северная Ведьма коснулась её своей клюкой.
— Вот… — Мечислав запнулся, думая, к кому обращается. — Вот, дать бы вам!
Руки тряслись, но отец запретил бить девочек еще, когда княжич был совсем маленький. А как не бить, если вот… змей?
Тверд уже освободил игрушку. Словно раненного щенка на вытянутых руках выносит изувеченное чудо хинайцев. Слёзы? Нет, просто вода, ответил взглядом брату. В глазах Мечислава защипало, парень быстро отвернулся от испуганных девочек. Змей умер, и день рождения испорчен.
***
— Не бойся, я за тебя заступлюсь. — Милка умывала заплаканное лицо дочери кузнеца. Прадед говорил, боярыня должна заботиться о слабых: они дают сильным хлеб и кров. А Улька такой терем сделала! Милана даже подумала закрыть собой девчушку, но княжич уже убежал. Да и что она могла сделать в свои шесть лет? Должна была! Запоздалый укол совести заставил отмыть младшую подругу, почистить её сарафан, обнять и попытаться успокоить. Улька ревела, словно сейчас сюда набегут все стражники княжьего терема и постегут крапивой. — Ну, не плачь, чего ты плачешь? Пошли. Завтра ещё один терем мне построишь. Пуще прежнего!