Тихомир ещё не закончил орать, как сзади на плечо легла ладонь в латной перчатке.

— Поднимай ополченцев, ставь за наёмниками к пролому!

Тихомир и не помнил, чтобы так быстро бегал. Сабельщики уже стояли у недостроенной стены, ополченцы разрозненно озирались, искали предводителя. Молодцы, подумалось между делом, не растерялись, ищут главного.

— Стройся! Копья в упор!! Быстрее, сволочи!!!

Второй подарок воевода получил, увидев, как степняки пытались преодолеть недостроенную стену. Оказывается, пока он ворочался в постели, работяги сделали снежный надгорок и всю ночь поливали его водой. Степняки нашли самое слабое место в обороне и с весёлым визгом бросились к нему. Но кони падали, мешали задним, перед стеной образовалась куча стонущих и матерящихся воинов. Впрочем, их тут же втаптывали в кровавую кашу, теперь копыта скользили по крови.

Но и это не остановило Орду. Рассвирепев, по трупам, степняки перемахнули через стену и потеряли ещё сотню, провалившись в выкопанную накануне, и залитую водой, засыпанную лапником, чтобы не замерзала и припорошенную снегом яму. С двух сторон пролома со стены, как заведённые, стреляли лучники. Этих Тихомир помнил — лучшие стрелки Огнива, заслоновцы. Только руки сверкают в зимней луне.

— Заслон! Цельтесь в стрелков! — крикнул Мечислав, и наконечники стрел начали выцеливать выстроившихся за нападающими лучников. Хрен вам, подумал Тихомир, слаб степной лук против меттлерштадского. Только на скаку хорош.

Пустынные сабельщики столкнулись с первой пробившейся волной, копейщики-ополченцы помогали, чем могли, но казалось, будто мешают. Тихомир отвёл их чуть назад, пусть отдохнут. Степняки не могут ударить всей силой, пробиваются через засеки, обходят расплавленные Броды, но могут взять измором.

Бабы, вот дуры, вытаскивают раненных прямо из-под хинайских сабель, уволакивают, словно надеются дожить до вечера, где-то мелькнуло лицо Улады. Перетягивает кому-то отрубленную по локоть руку.

Мальчишка, не обращая внимания на отсечённую ступню, вцепился зубами в горло степняка и с волчьим наслаждением облизывает окровавленные губы. Завыл бы, если бы голову не отрубил гибкий хинайский клинок.

Запах крови заполнил городище, все озверели.

— В копьё!

Ополченцы бросились к пролому, нажали. Степняки, потеряв напор, попятились, сдали. Воевода оглянулся, выискивая Мечислава, не нашёл. Ладно, потом. Краем глаза увидел драку на холме, у Змеевой заставы через речку. Совсем рассвело, всё как на ладони. Ненароком подумалось — их же всего сотня! Как удержат? И испугался собственных глаз.

Такого не бывает. Плащи Змеевой сотни раскрыльялись, точные движения мечей рассекали посмевших подняться на холм степняков надвое, обрубки скатывались, наматывая снег, сбивали наступавших с ног. Холм окрасился, стал похож на ржавую гору.

Подумал — удержат, и с криком кинулся к пролому.

***

С третьей атакой стало понятно — не удержат. Мечислав и сам устал, чего уж говорить о мужичье. Им, выносливым — на поле биться с урожаем, а вот такие — резкие драки, в которые всю силу в один миг вложить надо… устали мужички, первых порубили, так ведь придут новые, свежие. Уже идут.

Степняки взяли пролом, расширяют, как говорится в меттлерштадских трактатах — «плацдарм», накапливают силы для удара. Ещё бы тысячу, Змей бы побрал блотинского князя с его гордостью. Уже и бабы взялись за вилы, мрут отважно, неумело. Дети кидаются кирпицами, внося свою медную копейку.

Затихло. Мужики стоят, перхают. Из-за воротников валит пар, словно из горшков с яблошником. Степняки и сами не прочь отдохнуть, у лошадей дрожат ноги, разъезжаются, ноздри раздуты, нанюхались крови. Бабы — вот кому всё нипочём, оттаскивают раненых подале, словно надеются выходить, бессмертные что ли. Ненароком подумалось, куда ввязался, зачем. Шёл бы по дорогам изгнанья, хоть мир поглядел бы. Раджин бы увидел. Много о его храмах Вторак рассказывал. Говорят, раджинцы, пока секрет кирпица из Хиная не привезли, свои храмы строили также, как кряжинцы — печи. Облепливали глиной деревянный каркас, а потом поджигали. Да с весёлыми картинками на стенах. Так и сказал, ухмыляясь — с весёлыми. Посмотреть бы на это чудо.

Вечно перед дракой всякая дрянь в голову лезет. Хотя, какое — «перед». Самое что ни на есть — «промежду».

Из середины выехал на сером коне кто-то из главных. Раскосые глаза осмотрели оборонщиков, сощурились в улыбке.

— Сдавайтесь, пахари.

Мечислав утёр лоб, вышел вперёд, оттеснив едва дышащего Тихомира.

— Условия.

Главный расхохотался, оглядел побоище, махнул саблей.

— Мужиков — на жир, баб — на подстилку, детей — в рабы. За каждого воина ваши девки нам по десятку нарожают. Соглашайтесь, пахари. Лучших условий вам не выторговать.

Улада подошла сзади, обняла за пояс, прижалась щекой к спине.

— Зарежь меня, муж, — шепнула едва слышно. — Зарежь. Не дамся. Змей свидетель.

Злые глаза князя посмотрели на жену, вертикальная складка собралась на лбу.

— Не смей клясться Змеем, ясно? Никогда.

Мечислав повернулся к мурзе, кашлянул для убедительности.

— Выторговою. Даю тебе своих мертвецов собрать и в Степи по вашим законам схоронить. Не согласишься — все тут на нашу краду ляжете.

— По каким законам, кынязь? Волкам скормить? Сколько вы сегодня положили? Три, четыре тысячи? Хвала тебе — великие бохатуры. Да только нам последний удар остался. Решайся, кынязь. Могу дать тебе перед смертью твою жену самому зарубить. Хорошие условия. Красива она, но — так уж и быть — разрешаю.