Леа приподняла тонкую бровь, глядя на нас искоса. Синее платье ее непостижимым образом осталось совершенно чистым, а ореол шелковистых волос запросто мог соперничать по яркости с пожирающим двор пламенем. В общем, вид у нее был по обыкновению впечатляющий и почти соблазнительный, и она все еще держала подмышкой маленькую черную шкатулку, которую подарила ей Бьянка.

— Крестная? — удивленно прохрипел я.

— А ты как думал, дурачок? Чего ждешь? Мне не так уж просто далось показать тебе путь к спасению. Так беги же.

— Ты нас спасаешь? — выпалил я и закашлялся.

Она вздохнула и закатила глаза.

— Хотя это и причиняет мне такую боль, что этого и не высказать словами — да, детка. Как, скажи на милость, я получу тебя, если позволю этим оглоедам из Красной Коллегии убить тебя? Клянусь звездами, чародей, я считала тебя умнее.

— Ты спасла меня. Значит, ты можешь забрать меня.

— Ну, не такого же, — возразила Леа, деликатно прикрыв нос шелковым рукавом. — Ты сейчас огрызок, а я хочу фрукт целиком. Ступай, отдохни, детка. Мы еще поговорим, и очень скоро.

И с этими словами она повернулась и исчезла.

Майкл вытащил меня из дома. Я помню запах его пикапа — опилок, пота и кожи. Подушка сиденья скрипнула подо мной.

— Сьюзен, — пробормотал я. — Где Сьюзен?

— Я попытаюсь.

Некоторое время я плавал в темноте, ощущая только тупую боль в груди и прикосновение теплой кожи Лидии к моей руке. Я попытался пошевелиться, чтобы посмотреть, все ли в порядке с девушкой, но это требовало слишком больших усилий.

Дверь пикапа отворилась и снова захлопнулась. Зарокотал мотор.

А потом все скрыла блаженная чернота.

Тьма поглотила меня и долго не отпускала. Там, где я плавал, не было ничего кроме темноты, кроме бесконечной ночи. Мне не было холодно. Мне не было тепло. Мне не было никак. Никаких мыслей, никаких снов — ничего.

Это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго.

Первой вернулась ко мне боль от ожогов. Из всех травм нет ничего хуже ожогов. Мне здорово опалило правую руку и плечо, и тупое жжение в них в конце концов выдернуло меня из состояния покоя.

Потом к этому добавились все мои разнообразные царапины и ссадины. Я ощущал себя средоточием всех хворей и болячек в мире. У меня болело абсолютно все.

Последней прорезалась сквозь дымку память. Я начал вспоминать, что произошло. Кошмар. Бал вампиров. Детей, которых обманом затащили туда.

И огонь.

Ох, Боже. Что я наделал?

Я подумал о пожаре, о стене огня, протягивавшего жадные руки к вампирам, чтобы затащить их в погребальный костер, в который я превратил всю растительность во дворе.

Ох, черт. Эти дети — они-то оказались совсем беззащитны перед этим. Перед огнем и дымом, от которого и сам-то я спасся лишь с помощью одной из сильнейших заклинательниц-сидхе. Я даже не пытался подумать об этом. Я не задумывался о последствиях, к которым привели высвобожденные мною силы.

Я открыл глаза. Я лежал на кровати у себя в спальне. Я выбрался из постели и доплелся до ванной. Должно быть, кто-то успел накормить меня, потому что когда меня начало рвать, в желудке нашлось что-то для этого.

Я их убил. Я убил этих детей. Моя магия, которая всегда питалась энергией жизни и созидания, обернулась орудием убийства.

Меня рвало до тех пор, пока желудок не свело протестующей судорогой. Как я ни старался, я не мог избавиться от возникавших перед глазами картин. Горящие дети. Горящая Жюстина. Магия определяет человека. Она истекает из самых глубин его души. Вы ничего не добьетесь магией, которой нет у вас в душе.

А я сжег этих детей заживо.

Своей энергией. Своей волей. Своей глупостью.

Я всхлипнул.

Я так и не пришел в себя до тех пор, пока в ванную не вошел Майкл. К тому моменту я лежал, свернувшись калачиком на боку, дрожа под ледяным душем. Все мое тело болело снаружи и внутри. Лицо болело от перекосившей его гримасы. Горло перехватило так, словно меня душили.

Майкл поднял меня так, словно я весил не больше кого-нибудь из его детей. Он вытер меня полотенцем и завернул в мой тяжелый халат. Сам он успел переодеться во все чистое; одна повязка белела у него на руке, вторая — на лбу. Глаза его ввалились немного больше обычного, словно он просто недоспал. Но руки его оставались крепкими, а выражение лица — спокойным, уверенным.