Вот мужчина смотрит с этой высокой скалы вниз и видит там, как ты думаешь кого, а, Лешка? – улыбаясь, спрашивает отец сына.

– Мм, не знаю, кого, а кого он там может видеть, может зверя какого? – задумчиво произносит Алексей.

– Тоже верно – зверя, но зверя не в зверином обличии – он видит там женщину. Женщина всегда находится в самом низу жизни. Здесь я имею в виду не географическое положение, это же метафора, так сказать, а подразумеваю те точки видения, о которых я тебе говорил выше.

Женщине не надо знать, что находится там наверху – ей это не нужно и ей это неинтересно; она – женщина – словно лишена каких то невидимых органов, с помощью которых тот же самый мужчина стремится все время вверх, а когда какие-либо органы отсутствуют, то и нет стремления достигать функций, которые должны бы осуществляться этими отсутствующими органами. Другими словами, женщине непонятен тот мир, в котором ведет свою деятельность мужчина, как кролику непонятен взмах крыльев птиц, парящих в вышине.

– Женщина любит ходить всегда только по проторенным тропам и дорожкам, она не любит ступать в непроходимые дебри – неизведанное ее пугает. Но ведь и неизведанного не осталось у подножия горы – все освоено мужчинами и женщина ведет здесь добротную вездесущую хозяйственную деятельность; то, что мужчине скучно и рутинно, женщине по плечу и спокойно.

– Женщина своей неиссякаемой выносливостью разрабатывает земли, разведанные мужчиной, она плодородит их, делает пригодными для жизни и выведения потомства.

– Женщина дает жизнь другим людям на этой уже облагороженной и ухоженной земле, мужчина же должен свысока тех неприступных скал рукой, словно стальным крылом, оберегать восходящее и тянущееся к солнцу потомство.

Мужчина – каменщик, воздвигающий стену, женщина же облагораживает ее, замазывает щели, чтобы ветры невзгод не проникли к семейному очагу.

Мужчина раздробил гору и сделал из нее поле, женщина посеяла на ней жизнь – такой вот тандем есть чудо животного мира, которое и по сей день чтится человечеством, – Григорий Андреевич тяжело встал с кресла, потянулся, прогнулся назад, расправляя спину.

Комната уютно пропиталась теплом древесного огня, запахом табака и ароматного алкоголя. Алексей сидел, погрузившись в размышления о сказанном сейчас отцом: "И откуда это все взялось у него, эти странные новые мысли, откуда у этого старого проказника такое непривычное для меня мышление? Или же они и были раньше, мысли эти, но лишь сейчас решили обнародовать себя? Вот как теперь я оставлю его наедине с этим вот?".

Алексей подкинул еще поленьев в огонь, прошелся по комнате, разминая затекшие конечности, посмотрел в окно – там, на улице, метель, похоже стихла. Она барханами наметала беспорядочно сугробы то тут, то там, прибила их к различного рода постройкам, стволам деревьев. Свежий снег тускло блестел в свете уличных фонарей. На темном небе местами, пробиваясь сквозь невидимую в темноте облачную завесу, начали показываться звезды. Алексей всматривался в небо, пытаясь отыскать лунный след, но тщетно – луны не было видно.

Алексей вспомнил, как мальчишкой бегал зимой по двору с ребятами. Они веселой ватагой скатывались с широких ледяных гор, прилегающих к домам; вереща и барахтаясь, они толкали друг друга, придумывали невообразимые проказы и шутки – нападали на одного, сталкивали его с горы и потом уже всей кучей громко хохоча и визжа неслись по гладкому, сверкающему, словно железо, льду. Однажды, в один из таких темных зимних вечеров, на прогулке, все задирали головы вверх. В вышине, прямо над головой, широкой яркой пурпурной полосой, похожей на след от самолета, но увеличенной во стократ, пролегало нечто, названное потом северным сиянием. Свечение продлилось до самой ночи, но потом исчезло. Алексей не мог долго наблюдать за ним, потому что было уже поздно и его позвали домой спать. Многие потом утверждали, что видели в этой светящейся красной полосе странные движущиеся объекты. Вообще, на детство Алексея выпало немало таких моментов, когда люди, вдруг, громко крича, показывали рукой вверх на некие точки, которые двигались высоко в небе. Сейчас Алексей уже смутно припоминал, было ли это на самом деле или же это его воображение играло с ним в игры.

Там, в вышине, столько загадок, что порой становится жутко от того, что когда-нибудь кропотливый человеческий ум доберется хотя бы до малой их части, и они, те чудовищной силы загадки, плеснут в страшном ответе в разум людей невообразимые по своему масштабу тайны мироздания.

– Ну, что ты увидел там? – Алексей вздрогнул от того, что отец незаметно для него приблизился сзади и положил руку ему на плечо. – Смотри-ка – метель похоже стихла.

– Да, небо проясняется, к морозу, – Алексей помедлил немного. – Батя, а ты уверен, что мне стоит ехать? Если ты не хочешь, чтобы я оставлял тебя сейчас одного, я могу отложить поездку или не ехать вовсе.

– Езжай, тебе это нужно – я знаю. Ты что же решил, что я умом тронулся, наговорив тебе здесь кучу всего? – Григорий Андреевич засмеялся было, но зашелся в хриплом кашле, вызванным смехом. Алексей похлопал его по спине в районе легких.

– Спасибо, сын.. Кхе-кхе-кхе…

– Я вовсе не думаю, что ты рехнулся, но согласись, что раньше ты не озвучивал мысли в такой их глубине, философские изыскания какие то…

– Всему свое время, сынок. Ты знаешь, я в последнее время только и делаю, что размышляю. Удивительное дело – когда остаешься наедине с самим собой начинаешь лучше узнавать себя; а порой я просто поражаюсь, когда дохожу самостоятельно до некоторых умозаключений, которые были недоступны для меня ранее. Одиночество, друг мой, это не тот страх, которого нужно бояться; одиночество – вторая колыбель, живущая в тумане, который нужно преодолеть, чтобы она – колыбель – приняла тебя в свои объятья. Примерно так, да, – Григорий Андреевич довольно хлопнул в ладоши, растер руки. – Ну-с, сударь, наливай, так сказать!