– Я хочу сделать ответный комплимент и сказать, что ваш голос куда более чудесней моего, Виктория. И признаться откровенно, я приятно удивлен.

– Спасибо, любезный Алексей. А вы не хотите познакомиться со мной поближе? – откровенность и смелость девушки все больше подкупали желание окунуться в притягательную тайну, тяга к которой росла у Алексея с каждым новым звуком, доносившимся из трубки.

– Это было бы превосходно; наверное, даже потрясающе, Виктория. Извините, но я имел в виду то, что с удовольствием бы с вами провел время наедине, если бы вы, конечно, согласились бы на такое невероятное решение… – Алексей чувствовал, что несет какой-то бред, но не мог остановить или изменить тот речевой поток, что стремительно вырывался из него сейчас.

– Так оставьте же все колебания, Алексей, а просто пригласите меня к себе в гости. Вы же принимаете у себя гостей, не так ли? – она издевательски хихикнула.

– Несомненно. Да, кончено же. Я приглашаю вас посетить мое скромное жилище, но уверяю вас, что оно чрезвычайно скромное. Говорю это вам лишь для того, чтобы у вас не возникло по поводу меня каких либо ошибочных представлений, Виктория, – Алексей может и подозревал, но никак не ожидал такого вот стремительного развития событий. Но он внутренне был благодарен девушке, что она взяла на себя ведущую роль, и теперь снимала с него груз ответственности за возможные бестактные вопросы; хотя и укорил себя за неуместную робость.

– Диктуйте же адрес, Алексей – через час я буду у вас, – бескомпромиссно и учтиво сказала она.

Алексей спокойно назвал ей свой адрес – уверенность собеседницы каким то образом передалась и ему.

– Я запомнила. Ждите, скоро я буду у вас.

– А вас не надо встретить, все-таки темно уже на улице? – Алексей не мог не выразить такта и обеспокоенности за обладательницу красивого голоса.

– Нет, это лишнее. Я не из трусливых, да и вам, думаю, необходимо время, чтобы подготовиться к моему появлению, Алексей.

– Как это предусмотрительно с вашей стороны, Виктория, – спасибо.

– Тогда – до встречи.

– Да, до встречи.

Алексей положил трубку. Его пронизывали сейчас возбужденная легкость и желание действовать. Он засек на часах время после их разговора, прибавил в уме час. Затем прошелся по квартире, определил несколько мест, где необходимо было прибраться. Осмотрел разложенный и застеленный диван – переправил простынь, взбил подушки.

Взглянув в зеркало, Алексей решил, что необходимо побриться и вымыть волосы, а лучше всего, конечно же, принять ванну. Чтобы все это сделать часа вполне было достаточно.

Минут через сорок он уже стоял перед зеркалом в белой отглаженной рубашке, отпаренный и чистый, с блестящим свежим побритым лицом. Лоснящиеся пышные волосы были аккуратно зачесаны в пробор. "Что же, весьма недурно" – он улыбнулся отражению и прошел на кухню, решив, что также неплохо было бы заварить свежий чай.

Алексею пришлось распаковать одну сумку, чтобы достать из нее чайную утварь, а также заварку и сахарный песок. Здесь же он обнаружил плитку шоколада и маленькую коробку конфет, которые, как нельзя кстати, оказались сейчас в его распоряжении.

В пустом холодильнике он проверил застоявшуюся с давних пор непочатую бутылку коньяка, которую ему всучил в знак благодарности один из клиентов – ее он намеревался взять завтра с собой в дорогу.

Алексей посмотрел на часы – час вышел, и теперь он ожидал появления гостьи в любую минуту.

Он поставил на огонь чайник и сел за кухонный стол. Кожу лица неприятно стягивало после бритья. Сидя на стуле, он смотрел в окно, – за ним, на черном небе белели звезды.

"Сегодня последние вечер и ночь я буду в этой квартире. Как странно, но, возможно, мне будет ее не хватать на чужбине. Эта маленькая квартирка стала мне домом; может разве быть так, что чужую квартиру можно полюбить, как можно полюбить чужую жену, чужого ребенка, и вообще какую либо чужую жизнь; и что оно такое – чужое? Ведь все, что есть у человека своего – это он сам, а все остальное можно у него же и отнять, и тогда это отнятое уже не будет принадлежать ему, как и не принадлежало ранее, но просто он этого пока не знал. Зачем же тогда это слово чужое? И что же тогда может значить – свое? А разве, умирая, человек не отдает самого себя чему то? Или это что-то не отбирает разве человека у самого себя? Так значит, может так, что у человека нет ничего вообще, и лишь мгновения держит он себя в своей руке – и потом? И стоит ли тогда хотеть побольше своего, зная, что ничего потом уже не будет? Так почему тогда же люди так слепо тянут все к себе, желая страстно своего – ведь все на время, иль на мгновенья, не сосчитать которых никому? А все свое потом безмолвно лежит в руинах, на помойках, не зная, что гниет хозяев пыль недалеко – и все свое лишь в миг один превратилось в ничего. Какой бред… И даже мысли, что сейчас несутся в голове моей, – им нет цены, они как та же пыль – пока метет ее, ты видишь, она усела – нет ее.

Зачем же еду я тогда куда-то? Ведь можно же и здесь жить и ждать развязки. Какая разница, где случится тебе отдать концы, главное чтобы в это время кто-то из тех, кем ты дорожишь и любишь, были рядом. Мама, я не забуду тебя никогда. Как жаль, что тебя больше нет, ведь после твоей смерти все те цвета, что как-то скрашивали мое бытие стали еще более блеклыми и смазанными, а жизнь стала еще суше, и она уже потрескалась местами под моими босыми и как будто немытыми ногами; и эти трещины уже невыносимо давят на мои истертые глубокие мозоли, и мне все труднее и труднее идти; и в этой пустыне одностороннего движения, где уже почти никто не попадается живой на пути, мне есть лишь одно место, где я могу укрыться от палящего зноя и невыносимой суши – дом моего отца – оазиса, что хранит последние соки моих так рано израсходованных сил. О, отец, как я тебя понимаю: ведь мы слеплены из одного теста; как ты можешь быть до сих пор так силен и вынослив; мне стыдно, что я – твоя жалкая копия, пробую скулить и посягать на твое ко мне понимание – оно незаслуженно, ведь для меня ты – боец, а я – жертва, которая не хочет и не может сберечь данную тобой жизненную силу; но, погоди, батя!: я еще поймаю эту размалеванную птицу счастья, эту жирную суку-удачу; я притащу эту тварь к тебе на крыльцо, мы привяжем ее за яйца к камину и будем пытать раскаленной кочергой ее загадочную плоть под тоскливые скрипы капризов Паганини; и потом, когда она, эта неукротимая тварь, отдаст нам все свои секреты, мы зажарим ее, и уже потом, поедая мясо удачи, мы будем пить вино и, как и всегда, играть в шахматы. Я сделаю это ради тебя батя, можешь не сомневаться – ты не зря породил меня...."

Мысли прервались свистом, исходившим от плиты – чайник пускал вверх тугую струю пара и жалобно визжал, моля, чтобы его сняли с кострища. Алексей выключил огонь, и тут же раздался звонок в дверь. "Пришла" подумал Алексей.

Когда он открыл дверь, то увидел перед собой соседку:

– Добрый вечер, Тамара Ивановна.

– Добрый, Алексей.

– Заходите, прошу вас.

– Да я на минутку, собственно. Хотела спросить тебя – во сколько ты завтра занесешь мне ключи, чтобы нам не разминуться, вдруг.