Все это результаты единоличной власти первых лиц, которую трудно ограничить, поскольку ее оберегает даже не государственная система, а спецслужбы, напрямую им подчиненные.

О Сталине, на интерпретации действий которого сошлись две противоположные версии, сегодня, наконец, заговорили и так: «Теперь о главном нынешнем тезисе относительно тех времен. Мол, это были „издержки”, увы, именно такой дорогой ценой далась индустриализация, массовое перевооружение Красной армии, а затем победа в войне, выход в космос первыми. И эти „издержки” как бы все списывают. „Лес рубят – щепки летят”, как говорил товарищ Сталин. Нет, не годится такой „приговор”. Во имя нашего же будущего нам нужен другой приговор. Более справедливый. Нам нужна гораздо более честная оценка преступных деяний сталинизма, который поставил своей безумной кровожадной политикой страну на грань национальной катастрофы в 1941-м. Который подорвал на десятилетия вперед как минимум демографический, творческий, политический – да-да, нынешняя общественная безынициативность масс – это генетически привитый страх „высунуться” еще c тех времен – потенциал развития страны. Который создал уродливую милитаристскую экономическую модель развития страны, горькие плоды которой мы пожинаем до сих пор, не зная, что делать c теми десятками „моногородов”, которые были построены по политической прихоти коммунистов, но без объективной экономической целесообразности находиться именно в этом месте. Который заложил под многонациональное государство столько „мин замедленного действия”, что до сих пор непонятно, как это распад СССР в свое время обошелся, по сути, малой кровью» [19].

Живя в мире, построенном Сталиным, человек все время живет в окружении врагов. Они живут по принципу головы дракона – когда вместо одной отрубленной появляется две. Но люди не могут все время находиться в борьбе, тем более, если она искусственно стимулируется. Но именно таковым было устройство символической системы СССР, что делало Сталина незаменимым.

Михаил Геллер пишет: «Авторитетное, утверждающее слово должно вызывать бессознательный рефлекс, необходимый власти. Сокрушительный, бесспорный авторитет слова Вождя связан в огромной степени c тем, что Вождь имеет право называть Врага» [20, с. 272].

Кстати, это тоже роль «шамана» решать, кто является главным врагом племени, что должно восприниматься беспрекословно. И этот непререкаемый авторитет шамана по всем вопросам очень похож на соответствующий статус генсека.

Сталин построил большой, параллельный настоящему виртуальный мир. Именно в нем и жил советский человек. И сделано это было не столько методами пропаганды, как методами литературы, искусства, кино, которую мы трактуем как метапропаганду, поскольку она не реализует идеологию прямолинейно, а идет множеством креативных путей. Если против пропаганды можно выработать защиту, поскольку она известна наперед, то это невозможно в случае метапропаганды из-за ее креативного характера.

Сталин – это строитель мифологии, причем делалось это мощными индустриальными методами типа кино, против которого человечество еще не выработало защиты, тогда каждый удачный ход несет тысячи результатов. В этом плане сталинские «инженеры человеческих душ» оказались талантливее хрущевских «автоматчиков партии».

Сталин очень четко следил за творчеством личностей, имевших дар воздействия. Это Сергей Эйзенштейн или Михаил Булгаков. Они могли отдаляться от правильной идеологической линии, но они были сильны уровнем своего воздействия.

Эйзенштейн был не просто сильным теоретиком, тексты которого по достижению пафоса читабельны и сегодня, он ходил на свои фильмы, чтобы воочию убедиться, как происходит воздействие на аудиторию. То есть то, что Нетфликс делает сегодня автоматически, Эйзенштейн делал индивидуально, видя, где и когда внимание аудитории максимально, а где оно теряется. В своих работах он изучал воздействие от Японии до Мексики, в том числе более внимательно изучал методы создателя ордена иезуитов Игнасио Лойолы [21].

Сталин был главным бюрократом страны, но он должен был заниматься всем реально, поскольку творческими вопросами невозможно руководить только цензурными запретами, не вникая в то, как именно лучше это сделать. Поэтому под контролем Сталина была вся цепочка исполнителей, вплоть до творческих работников. Вот, например, как Е. Марголит описывает отношение Сталина к Шумяцкому, который был как бы главой кинематографии того времени: «Ощущение всемогущества дает Шумяцкому поддержка Сталина, поставившего его на этот пост. Однако после того как система кинематографа стабилизируется, в столь самостоятельной фигуре исчезает необходимость. Тем более что Сталин проявляет к кинематографу все более пристальный интерес. Именно по его указанию запрещается одобренный лично Шумяцким и вызвавший восторг в кинематографических кругах фильм „Моя Родина”. <…> Шумяцкий своевременно кается в ошибке, но не учитывает урока, продолжая считать себя высшей инстанцией. В 1935 году ему удается избежать еще одной неприятности, что, однако, стоило забвения очень любопытной картине. Речь идет о „Кара-Бугазе” по мотивам повести К. Паустовского (1935) А. Разумного. По версии режиссера, переданной нам его сыном, Сталин возмутился, прочитав восторженный отзыв А. Барбюса о фильме, который ему самому, кинозрителю № 1, еще не представили на суд, нарушив тем субординацию. Шумяцкий смог убедить Сталина в том, что речь идет лишь о материале, причем на его, Шумяцкого, взгляд, слабом, так что, по сути, картины еще нет. Тут же объявив готовую картину сырым и несовершенным материалом, ее распорядились законсервировать. Так пропала, не будучи утраченной, одна из самых оригинальных по сюжету картин первой половины 30-х годов, являвшейся еще одной попыткой киноутопии. Убрав „излишне активного” Шумяцкого, испробовав в качестве руководителя кинематографии бывшего тапера, а затем работника НКВД Дукельского, Сталин к концу 30-х годов находит идеальный вариант и руководителя, и всей системы руководства. Отныне судьбы кино решают он и завагитпропом Жданов, а их распоряжения безукоризненно исполняет министр кинематографии, которым был назначен И. Г. Большаков» [22].

Кино как коллективный тип производства требовал такого же руководства, как завод или фабрика. Только спецификой этого производства было массовое порождение идеологического материала, поскольку на кино могли смотреть только так.

Шумяцкий был начальником Главного управления кинематографии при СНК СССР. Все, что касалось кино, шло через его руки: «Б. Шумяцкий отстаивал идею „прямого творческого участия руководства в фильме”. Ни одна киностудия в СССР не имела права принять самостоятельное решение ни по одному сколько-нибудь значительному вопросу. В своих работах и выступлениях Шумяцкий не paз цитировал высказывания Сталина о кино, называя их „ценнейшими указаниями”, „острейшим оружием”, „творческим богатством”, но этo было, конечно, продиктовано не искренним чувством, а сложившимися в те времена превратными понятиями о партийной дисциплине. Шумяцкий как бы моделировал реакцию Сталина на разные фильмы и порой ошибался» [23].

Вот как работал Шумяцкий, став промежуточной инстанцией между Сталиным и кинематографистами: «Шумяцкий организовывал просмотры картин для высоких инстанций и вождя, доставлял в Кремль на рассмотрение самому Сталину тематический план производства фильмов, привозил ему на утверждение сценарии и кинопробы для важнейших историко-революционных и исторических лент. Общение Сталина c кинематографистами осуществлялось, в основном, через начальника ГУКФа, который от имени вождя передавал режиссерам и сценаристам его замечания, пожелания и требования» (Там же).