Поэтому-то и сидел Всеволод Николаевич, внимательно изучая газеты за все то время, пока был оторван от внешнего мира. Любопытное сообщение: в Нагасаки для разделки на металл прибыли три стареньких линкора типа «Марат», сиречь — «Петропавловск». В его реальности эти ветераны Первой Мировой еще успели повоевать в Финскую и Великую Отечественную. Хотя, если откровенно, проку от них было весьма и весьма мало: скорости никакой, бронирование — так себе, а системы управления огнем — так себе дважды. А тут вот пишут, что орудийные башни и орудия противоминного калибра будут использованы на строительстве крепостной оборонительной линии «Красные Курилы».

Волков откинулся на спинку стула и задумался. В его прошлом будущем японцы и в одиночку отгрохали на Курильских островах такие оборонительные сооружения, что взять их смогли только наши. Да и то потому, что к моменту нашего вмешательства Япония уже и так на ладан дышала. Нет, понятно, что не вмешайся СССР в сорок пятом — янкесы бы еще десять раз кровью умылись, но будем справедливы: если бы к моменту нашего наступления японцы не влипли так конкретно в Тихом океане и в Индокитае — хрен бы мы за неделю все Курилы захватили! А теперь в эти острова еще больше бетона и стали вбухают, орудийные башни с двенадцатидюймовками установят, минами все вокруг засыплют… Yankee you are welcome![15] Считалось, что самой сильной в мире была оборона Владика, а вот теперь… Теперь с Курилами вовсе не совладать!

«Так, а что же у нас на Балтике и в Черном море будет? Ах, вон что! Японцы передали СССР два линейных корабля «Фусо» и «Ямасиро»[16]. Чего-чего? «Фусо» переименован в «Октябрьскую революцию», а «Ямасиро» — в «Парижскую коммуну»? Прикольно! «Cool!» — как говорило подрастающее поколение. То есть, будет говорить… то есть мы еще посмотрим, будет ли… Тьфу, запутался в конец!»

Волков-старший отложил газету. «Нет, все-таки здорово, что в этом мире мы так удачно задружились с японцами. У нас много общего, да и интересы практически параллельные, а вовсе даже не пересекающиеся… Мы им продукты поставляем. И сами не голодаем, и им теперь полегче становится. А они нам — производство помогают налаживать…»

Тут он невольно рассмеялся — вспомнил, как на заводе рабочие обсуждали поставки молочных продуктов из СССР. Один из операторов — молодой застенчивый парень по фамилии Хаякава осторожно спросил у него, что такое «творог»? Всеволод Николаевич, старательно подбирая слова и поминутно залезая в словарь, долго и трудно объяснял пареньку про кисломолочное брожение, про казеин, про створаживание. Тот только кивал и кланялся, но явно ничего не понимал, потому что потом спросил: а на что творог похож? Инженер ответил: «Как тофу[17], только зернистый и совсем белый». Парень снова закивал, а потом снова задал вопрос: из чего же получается этот русский тофу? Ситуация стала напоминать анекдот про папу, умственно-отсталого сына и море[18]. Волков не успел ответить, когда пробегавший мимо рабочий, видимо уже давно живший в городе, насмешливо бросил: «Бака-дэс[19]. Из коровы!»

Должно быть, Хаякава знал, как выглядит корова и как делают настоящий тофу, а потому его посетило видение ферментации, замачивания в соленой морской воде и прессования несчастной буренки. Картина, нарисованная его воображением оказалась неслабой. Паренек замер, по-лягушачьи приоткрыв рот, а потом спросил: много ли творога делают и едят в России? Волков не успел ответить — его отвлекли дела, зато вечером ему пришлось объяснять схему производства творога всей смене чтобы отвести от населения СССР подозрения в лютом садизме и коровоненавистничестве…

— …конечно, молодцы, — донеслось до него внезапно.

Он скосил глаза. Чуть в стороне высокий человек в военно-морской форме сел напротив дежурного и, вытащив из коробки папиросу, продолжил негромко:

— Молодцы-то они молодцы, а только разбранили нас ой-ёй как. Наши-то ребята эти линкоры по Севморпути еле-еле дотащили, даром что у них обводы ледокольные, а все же. Машины еле тянут, погода — черти ворожат, в кубриках холодно, влажно… А эти здесь: а что ж вы свои «Измаилы»[20] на металл разделали? Они не хуже наших «Фусо», а старые корабли оставили? Зачем? Нам, говорят, по соглашению новых линкоров строить нельзя, хотя мы во Владивостоке построим, только они официально вашими числиться станут. А вы такие хорошие корабли — на металл. Атташе прямо черным весь стал: они ж его в дерьмо мордой макают. И все так вежливо, как у них принято, все с поклонами, с улыбочками…

Моряк огорченно махнул рукой, дежурный принялся его утешать, а Волков вдруг подумал, что, конечно, общего в двух народах много, но ведь и различий — мама не горюй! На память ему пришла история, рассказанная в вагоне-ресторане подвыпившим милиционером, переводившимся на Дальний восток из Крыма…

— … Понимаешь, товарищ, цыгане — им же не объяснить, что Советская власть! Темный народ, да и вправду сказать — вороватый.

— Жулики, — согласился Всеволод Николаевич.

Милиционер обрадованно закивал:

— Во-во! Верно, товарищ, говоришь: жулье — мое почтение! Встали табором возле колхоза, ну и пошли, как у них заведено, поглядеть: где что плохо лежит?

— А что хорошо лежит — переложить, чтобы плохо лежать стало, — засмеялся Волков.

Но милиционер не поддержал веселья. Лицо у него мучительно скривилось, он махнул одну за другой две стопки водки и лишь тогда продолжил:

— Все так и случилось. Что-то кто-то у колхозников подтибрил: где курицу, где, извиняюсь, подштанники, где еще чего. Пришел вечером народ с бахчей: глядь-поглядь, а почитай в каждом дворе убыток. Ну, они, ясно дело — в милицию. Так, мол, и так: цыганва обнесла. Полуторку нам выделили, так что наряд быстро приехал. И в табор конечно, а там уже ругань, крики, прям смерть. Колхозники-то сами в табор пришли, да кой-чего из своего и сыскали. Ну и лают цыган, а те отбрехиваются…