Леди Рамболд не была столь оптимистично настроена. «Последние несколько дней в Берлине что-то происходит, кругом масса полиции, – писала она матери. – Кажется, что мы находимся на пороге революции. Два дня назад разгромили Лейпцигскую улицу – не осталось ни одной целой витрины в огромном магазине «Вертхайм», а также стекол в других магазинах, которыми владеют евреи». Все это вытворили «нацисты», добавила леди Рамболдт и объяснила матери, возможно, еще не знакомой с этим термином, что это «что-то типа фашистов».

Однажды в воскресенье леди Рамболд шла от посольства к замку и, повернув за угол, увидела большую группу нацистов, догонявших одного несчастного коммуниста. Нацисты настигли его и начали бить. Жена британского посла писала: «По Унтер-ден-Линден туда-сюда носятся грузовики с полицейскими. Пока не стреляют, и, кажется, людям нравится все происходящее. В такой обстановке гулять становится намного веселей» [242] . Однако после того, как Гитлера назначили канцлером, все «веселье» закончилось и начался ужас.

После успеха нацистов на июльских выборах фюреру не предложили пост канцлера. Тогда Гинденбург сказал: «Этого человека сделать канцлером? Я сделаю его почтмейстером, пусть лижет марки с изображением моей головы» [243] [244] . Через шесть месяцев политических перипетий Гинденбург был вынужден изменить свое мнение. Вскоре после полудня 30 января 1933 г. новый канцлер Германии Адольф Гитлер и члены его кабинета собрались в покоях президента. Стоя перед Гинденбургом, Гитлер поклялся отстаивать Конституцию, уважать права президента и сохранять парламентарную форму правления. Спустя 52 дня, 23 марта, в Рейхстаге был одобрен Закон о чрезвычайных полномочиях, положивший конец Веймарской республике [245] . Он разрешал правительству во главе с рейхсканцлером издавать законы. Теперь Гитлер мог управлять страной без оглядки на Рейхстаг.

Если назначение Гитлера канцлером формально не положило конец Веймарской республике, то клятва, которую он дал в тот день, показала, что дни демократического правления были сочтены [246] .

За несколько недель до того, как Гитлер стал рейхсканцлером, Кристофер Ишервуд жаловался в письме Стивену Спендеру, что немецкая политика стала скучной: «В жестах кондукторов трамваев и нищих уже нет былого, немного возбуждающего ощущения кризиса» [247] . Не будем спорить с писателем, но инаугурация Гитлера 30 января 1933 г. совершенно точно не была скучной. В этот день устроили такое зрелищное нацистское мероприятие, что стало очевидно: страну ждут большие перемены.

Констанция Рамболд наблюдала за тем, что происходило на улице, из окна своей спальни:

«Колонна огней, как змея, извивалась по улицам, проходила под Бранденбургскими воротами через Парижскую площадь и выходила на улицу Вильгельмштрассе. В тот вечер в марше участвовала вся немецкая молодежь. Одетые в коричневые рубашки, молодые люди шли плотными рядами шириной в шесть человек, каждый из них нес зажженный факел. Процессия продолжалась пять часов без перерыва. Факелы отбрасывали странный, розовый танцующий отблеск на суровые серые улицы, и огромные искаженные тени играли на стенах домов. В руках сотен людей реяли кроваво-красные флаги с изогнутыми свастиками: знаменосцы, подняв древко до уровня груди, несли огромные полотна, дети размахивали маленькими бумажными флажками» [248] .

Девушка вышла на улицу и сквозь толпу пробралась к Рейхсканцелярии, в окне которой увидела наполовину закрытую шторой грузную фигуру президента Гинденбурга. В паре сотен метров на балконе неподвижно стоял Гитлер с вытянутой в нацистском приветствии рукой. Несмотря на яркий свет позади фюрера, Констанция умудрилась рассмотреть «напряженное» лицо Гитлера, «такого же белого цвета, как и его большой воротник».

Лилиан Моурэр запомнила, что в тот день было очень холодно и искры от зажженных факелов трещали в морозном воздухе. Наблюдая за бесконечной процессией, журналистка переступала с ноги на ногу, чтобы согреться. Никто из вышедших в тот вечер на улицу никогда не забудет барабанную дробь, чеканный шаг маршировавших, громкие крики «Проснись, Германия, евреи идут!», а также «триумфальное выражение на лицах людей». Констанция писала: «Стояли, прижавшись к стенам домов, и толкали друг друга на тротуарах женщины Германии. Матери, жены и сестры маршировавших мужчин подхватили их призывы, махали платками и шарфами, слегка истерично смеялись, пытаясь не упасть со ступенек и не свалиться с карнизов» [249] .

Для вдумчивой дочери британского дипломата или американцев либеральных взглядов, наподобие супругов Моурэр, шествие представляло собой тревожное зрелище. Констанция поняла, что в ту ночь иностранцам было лучше не находиться на улице, и вернулась в посольство, где застала своего отца одиноко сидящим в одной из дальних комнат. Посол пытался игнорировать доносившиеся с улицы звуки ликования. Они поднялись наверх, в спальни, и по пути отец спросил Констанцию, к чему все это может привести. Это был риторический вопрос. Констанция прекрасно понимала, что «ни у кого из тех, кто видел, как в ту ночь душа Германии маршировала по улицам, не могло остаться и тени сомнения» [250] .

Тем не менее прошло еще несколько месяцев, прежде чем в стране установилась диктатура. Чтобы Рейхстаг одобрил «Закон о чрезвычайных полномочиях», который дал бы Гитлеру полную власть, нужно было увеличить число нацистов в парламенте. Выборы были назначены на 5 марта.

Через пару недель после инаугурации Гитлера Оуэн Твиди и Джим Туркан ехали на подержанном, купленном за десять фунтов стерлингов автомобиле марки «Моррис» в сторону Бонна. Мужчины дружили со времен учебы в Кембриджском университете, в котором Твиди читал лекции о современных языках. Им обоим было уже за сорок, и оба они получили ранения на войне. После Первой мировой Твиди много лет прожил на Ближнем Востоке, затем вернулся в Лондон и начал зарабатывать на жизнь журналистикой. Он приехал в Германию в надежде на то, что его статьи об этой стране будут интересны газете «Daily Telegraph», а также другим изданиям.