Шаг ближе — попытался обнять, оттолкнула.

Нельзя — не сейчас, иначе… иначе уже не совладаю с собой.

— И что будет? Когда вернешься?

— Ну, на год, по идее…

— А почему раньше не звали? А теперь вдруг…

— Успокойся, — коснулся моей щеки, стирая слезы — даже не заметила, как те потекли.

— Нет, нет, — лихорадочно я замотала головой. — Не теперь. Только не теперь. Почему, Илья? Почему, едва я пустила тебя в свою жизнь опять, тебя снова отбирают? Да еще так… Там же… Ты же…

— Успокойся.

— Ну, что успокойся? Да не трогай ты меня! — резво вырываюсь, ору, отталкиваю его. — Как тут можно успокоиться? Боже мой, — не выдержала, писк невольно вырвался из моей груди.

И где мой батя теперь? Теперь, когда так нужен, чтобы исправить все неправильное? Пусть еще раз изобьет меня, до боли, до синяков, до рыданий — но не отбирают его. Только не так. Только не в это смутное время.

— Выслушай меня.

— Что? — невольно подаюсь, едва ужас перестал сжимать мой мозг.

— У меня есть знакомые. Они нам помогут.

— В смысле?

— Выходи за меня. Я, конечно, сейчас так, без кольца, но все же. Выходи за меня замуж — и, если меня, все-таки отправят в горячую точку, и если что случится…

— ЗАТКНИСЬ! — завизжала я от ужаса.

Пытается обнять меня — отбиваюсь, но он оказывается сильнее. Прижимает к себе, шепчет на ухо.

— Если со мной что-то случится, то вам помогут. Уже будет проще. Пожалуйста, не гони меня. Прошу.

— Нет.

— Уля. Это — не шутки. Очнись. И не игра. Хватит бодаться! Уже завтра нас распишут. Соглашайся!

— Нет.

— Ну, Уля…

— Нет. Нет, Илья, — замотала, закачала я головой. — Я уже была замужем. И видала ту сказку. Хватит с меня — больше не ведусь на красивое слово и бесплатные розовые очки на первые месяцы. Хватит. А уж тем более с тем раскладом, который ты предлагаешь. Не брак, а сделка какая-то… Нет, Илья. Нет, и не проси.

Прожевал эмоции. Отпустил, шаг назад.

— Вот так, да? Сколько не старайся — никогда тебе не угожу.

— Дурак ты, — ступаю к нему ближе, силой притянула к себе, обняла. — Это я — всегда была гадким утенком, который не заслуживает ни твоей любви, ни веры. Но ты, словно глухой и слепой, все равно идешь за мной.

— Выходи за меня, Уля…, — уже более сдержано, тихо прошептал. — Ну, Улька-пулька… стреляющая и попадающая точно в сердце… Хватит мучить меня.

Сердце невольно сжалось от старых воспоминаний. Криво улыбаюсь сквозь слезы…

— Вернись. Живой вернись — и я выйду за тебя. Обещаю, дождусь. Обязательно дождусь, только вернись… Умоляю…

Молчит.

Испуганно поднимаю взгляд: глаза наши встретились.

Улыбается.

— Но потом не отвертишься.

Отчаянно рассмеялась, давясь истерикой.

Закачала головой.

— Дурак ты…

Это был жуткий год. Самый жуткий, который мне когда-либо пришлось пережить.

И если, по началу, еще был шанс на спасение — то дальше… все было только черно и темно.

Письма от него ждала, как нечто святое и безумно трогательное.

Не одну ночь перечитывала… строку за строкой, листок за листком, письмо за письмом. И не было возможности увидеться, обнять, расцеловать…

Этот год казался… вечным. И незыблемым.

Почему всё так? И что будет дальше?

Мама поддерживала, как могла. Со временем и… Гоша перестал меня терзать вопросами об Илье.

Я с ума сходила — но еще держалась.

От весточки к весточки жила, с замиранием сердца.

Как так можно? Едва обрести… и снова потерять. Потерять…

Возможно, на время, а возможно…

И снова свернуться в клубок, обнять конверты — и лить слезы, лить…

А вот и пищит уже будильник.

Заварить кофе. Залить горе.

Собрать малого в школу — и идти…. идти, словно труп с живым телом, но мертвой душой, на работу. Пустой оболочкой — вся я там, далеко, рядом с ним. Рядом с моим Захарченком…

— Мам, мам! Письмо пришло! Мам! От дяди Ильи? Да?

Улыбаюсь, улыбаюсь как дурочка, меряя взглядом каждую его буковку. Еще миг, глубокий вдох — и живо открыть конверт, достать листок и развернуть — пробежать глазами по строчкам.

Задерживают, просит не переживать…