Морав скептически ухмыльнулся: под то зелье, что дали ей выпить, можно было нашептать девушке на ухо все что угодно, и она повторила бы любую ахинею слово в слово. Жрецы, ведающие похоронным обрядом, хорошо знали свое дело…

Затем девушка сняла два дорогих наручных браслета и вручила их старой безобразной карге, одетой во все черное. Это была плата за то, что бабища собственноручно отправит жертву в «зеленый сад» к Яроладу. После этого девушка сняла два толстых ножных кольца из серебра и отдала их двум девушкам, дочерям старой карги, которые прислуживали ей все десять дней.

Когда девушку подняли на корабль, появились шестеро дружинников в полном боевом облачении. Жрецы возвысили голоса, и над берегом (Яролада хоронили на самой верхушке мыса Клюв Ястреба) разнеслись слова заупокойных молитв. Дружинники принесли красивый золоченый кубок, доверху наполненный сурицей, и дали его выпить девушке. После этого она вдруг запела какую-то длинную тоскливую песнь.

– Прощается со своими подругами… – шепнул Сокол.

Когда девушка закончила свои песенные упражнения (все терпеливо ждали, хотя пела она долго; видимо, вспоминала всех подружек поименно), ей снова подали тот же кубок, который опять-таки был наполнен до краев. Девушка уже была пьяна, но она мужественно справилась и со вторым кубком, после чего бестрепетно шагнула под сень шатра, поддерживаемая с обеих сторон дружинниками, потому что ноги повиновались ей плохо.

Едва за нею опустился полог, воины ударили в щиты, забряцали оружием, а жрецы и волхвы дружно грянули молитву-песнь в честь Семаргла, вестника между Явью и Навью, который должен был сопровождать дух Яролада в Ирий. Весь этот шум был поднят лишь по одной причине – чтобы заглушить предсмертные крики жертвы.

Когда все было закончено и люди покинули лодью, под помост набросали сухих, тонко наколотых дубовых дров и облили их горючим священным маслом, а несколько в стороне жрецы зажгли небольшой жертвенник. Огонь в нем был добыт не с помощью огнива, а трением деревяшек.

После окончания этих приготовлений, первым к краде подошел Гардар как ближайший родственник и наследник Яролада. Он взял лучину и зажег ее от жертвенного огня. Гардар был обнажен, если не считать набедренной повязки. Сын вождя подошел к помосту и поджег растопку. Пока огонь разгорался, к краде подходили сначала родственники вождя с зажженными лучинами, затем дружинники и, наконец, все остальные участники похоронной церемонии, пока огонь не набрал такую силу, что близко стоять было невозможно.

Лодья скрылась в языках пламени, и жрецы снова грянули песнь-молитву в честь Семаргла-Огнебога, призывая его отнестись к духу покойного с добротой и участием. Когда от лодьи остались лишь тлеющие уголья и пепел, все принялись за работу. Кто шапками, кто пригоршнями люди начали носить к краде землю и насыпать поверх нее холм. Работа эта длилась почти до вечера, и когда холм вырос до нужного размера, жрецы закопали сверху толстое бревно белого тополя, написав на нем имя Яролада.

Вскоре на месте столба должен будет стоять красный камень с рунами в обрамлении красивого орнамента, который переживет века. Но пока над ним трудили камнерезы – больно прочным оказался кусок скалы, привезенный издали в купеческом струге.

Тризна по усопшему длилась до полуночи. Многие упились до бесчувствия, и их пришлось нести в твердь на руках. Мораву было тревожно: а ну как сейчас нападут варяги или корсы? Пьяные дружинники лыка не вязали, как они будут сражаться? Однако все обошлось.

После полуночи началась гроза, тем не менее дождь на городище так и не пролился. Огромные огненные столбы молний вырастали почти у самого берега, но штормовой ветер лишь швырял редкие капли на лицо Морава, который вышел на стену тверди, чтобы понаблюдать за грозным явлением. Похоже, это забавлялся Перун на пару с Одином. Морав-Хорт ощущал в этой забаве, вызывающей смятение чувств, какое-то предупреждение, только никак не мог понять, кому именно – всем русам или лично ему?…

Глядя, как работает Дымша, юноша отдыхал душой. В длинном крытом сарае, где мастер работал над преображением трофейного драккара, пахло варом, живицей, древесными стружками, пенькой и еще чем-то неуловимо-приятным. Только здесь, в потаенной гавани, где строили и ремонтировали лодьи, юноша был не Хортом, а Моравом, тем босоногим мальчишкой, который частенько прибегал сюда, чтобы понаблюдать, как из бесформенных деревяшек постепенно вырастал стройный корпус грозного боевого корабля.

Дымша перекрасил драккар, и теперь он был не коричневым, а цвета перезревшей лесной малины – темно-красным. Нижнюю часть корабля помощники мастера обработали варом, которым когда-то покрывали скедию, отчего скорость драккара должна была стать еще большей, а парус сшили новый, хотя это и было накладно, но средства у Морава имелись, и он не поскупился. Полосатую тряпку варягов заменило алое полотнище, посредине которого щерилась голова белого волка.

По просьбе Морава рукописец изобразил глаза волка огромными, как оловянные кружки, и когда парус повесили для просушки (его окунули в раствор, предотвращавший выцветание крашеной парусины и изображения), то казалось, что они заглядывали прямо в душу каждому, кто останавливал на нем взгляд. В общем, картина была не для слабонервных.

Изображение головы белого волка на парусе поддержал весь скипрейд Морава, где в большинстве была его «волчья дружина». Набрать команду ему не составило особого труда; многие просились под его руку, так как все знали, что с хоробрым не страшны никакие передряги и что тем, кому покровительствует Велес, всегда сопутствует удача. Поэтому в скипрейде были в основном молодые, но уже побывавшие в сражениях дружинники и выносливые, видавшие виды гребцы-мангеры.