– Эй, хозяева! – крикнула Хвостовна. – Гостей встречайте!

– Чего кричишь? – недовольно одёрнула её княжна. – Видишь, пусто здесь. Входи давай покуда. Подождём. Может, придут.

Девушки вошли в небольшое, топящееся по-чёрному жилище. Дым из глиняной печи обогревал всё утлое помещение и через небольшое отверстие наверху выходил наружу. Крохотное оконце было забрано бычьим пузырём. За печью виднелись нары, а возле оконца стоял маленький стол и две скамьи.

– Эко же здесь дымно, – скривила ярко накрашенные губки Хвостовна. – И чего мы сюда заявились?

– Ты – не ведаю, а я – Майю повидать.

– Ну дак и я с тобою. Как тя брошу?

– Что ж, садись. Подождём. – Предслава усмехнулась.

Она расстегнула шубу, но снять не решилась – некуда было её положить – и так и села за стол, уставившись в подслеповатое оконце. Хвостовна вовсе не стала раздеваться и устало плюхнулась на краешек скамьи.

Ожидание затягивалось. Предслава встала, подошла к печи, потрогала чугунный ухват, обратила внимание на горшки со снедью.

«Вот как они живут, чем питаются! Жила там, во дворце, и не думала, что так здесь всё убого и просто», – подумалось ей.

Хвостовна, устав ждать, забарабанила ладонями по столу.

– Ну и где ж она, краса наша? – насмешливо спросила она. – Может, пойдём отсель? У меня от дыма сего аж в носу засвербило.

Слова боярской дочери прервал донёсшийся с улицы стук. Предслава распахнула дверь. Майя, в одной лёгкой сорочке с ожерельем по вороту и в разноцветной понёве[121] с прошвой на боку, несла на коромысле вёдра. Волосы на голове у девушки были перетянуты медным обручем, на котором висело несколько тоненьких медных же колечек.

– Майя! – воскликнула обрадованная Предслава.

Впопыхах поставив на снег вёдра, Златогорка бросилась ей навстречу. Подруги обнялись.

– Что ж ты так. В сорочке одной. Простудишься. – Предслава старалась согреть Майю и крепче прижимала её к себе.

Они вошли в избу. Златогорка сухо поздоровалась с Хвостовной.

Предслава сразу ощутила некое неудобство. При Хвостовне особо расспрашивать Майю и тем более говорить о чём-либо сокровенном не хотелось. Боярская дщерь не замедлит раззвонить о том на весь стольный.

– Вот пришли проведать тебя, – начала княжна. – Давно не видались.

– Да я в Берестове была, отец тамо и по сей день. Службу правит.

– А ты почто воротилась? – спросила Хвостовна.

– Да так. О доме заботиться надоть.

В избе воцарилось молчание. Предслава решила перевести разговор на другое.

– Позвизд осенью в Луцк уехал. Батюшка удел ему дал.

– Ну и как он? Пишет? – Златогорка заметно оживилась.

– Прислал три бересты. Всё подробно начертал. Бает, леса окрест города, а сам Луцк на высоком месте стоит да болотами окружён. Речек там несколько. Самая большая – Стырь, а другие – Гижица, Глушец. И град сам меж речными протоками стоит, на острове как бы. А на другом таком острове, поболе, – окольный город, Нижним его прозывают. От него шлях тянется на заход, в земли ляхов и в Дрогичин.

– Уж верно, и невесту Позвизд себе тамо сыскал. Говорят, девки волынские красны. – Златогорка мягко улыбнулась.

Предслава нахмурилась, сдвинула соболиные брови.

– Позвизд – сын княжой! – холодно изрекла она. – И жена ему подобает из княжого рода.

Златогорка потупилась, примолкла.

Молчание прервала Хвостовна.

– Пойду я. Вы уж тут потолкуйте промеж собою, а мне домой пора. Батюшка сказывал, пир нынче у нас в тереме. Многие бояре придут.

Низко нагнувшись, чтобы не удариться о притолоку (а Хвостовна была девица рослая и не худая), боярышня выскользнула за дверь. Вскоре исчез и аромат исходящих от неё терпких восточных благовоний.

– Ну вот, подружка. Никто нам топерича не помешает. – Предслава через оконце посмотрела, как Хвостовна, грузно переваливаясь, подбирая долгие полы своей песцовой шубы, взбирается по ступеням вверх к увозу.

По устам Майи вновь скользнула грустная улыбка.

– Ты прости меня, Предслава. Сболтнула тут сдуру. Конечно, я вам не ровня.

– Полно. Как мы подружками были, тако – на всю жизнь. Уразумей, – строго ответила ей княжна. – Шла, хотела тебя расспросить. Любава ента увязалась. Слыхала, жениха тебе сыскали.

Златогорка тяжело вздохнула.

– Сыскали, как же. Привёл батюшка мужика одного, хлипкого такого, щуплого, с голосом бабьим, да и годами велик, седина в бороде козлиной. Мельник он в Зарубе. Вот, говорит, дочка, жених тебе сыскался. Сам вдов, чад нету. А пенязи у его в калите водятся, и немалые. Мука – она всем надобна. Ну, у меня сердце замерло, в слёзы я, пред отцом на колени. Не губи, говорю, батюшка, красу мою девичью. Не люб он мне. А отец: «То ничего, дочка. Стерпится-слюбится. Зато достаток завсегда в дому будет». Сама знаешь, Предславушка, небогаты мы. Ну, поплакала я, подумала, порешила: нет, не пойду за его. Вот покуда сюда, в Киев, воротилась. Думала, наймусь куда в работу. А топерь-от мыслю: уехать мне надоть. Втайне. Куда-нибудь на пограничье дальнее. На Сулу аль на Орель[122]. Я ить к оружью с малых лет навычна. Косу состригу да за парня сойду. Поступлю в дружину сторожевую. Буду Русь от ворогов боронить.