Решили мы как-то с Горшком проехаться до отдела милиции на воронке. Ну и ментов с собой взяли, а что им пешком идти, что ли? Но не получилось. Рассказываю.

Очередная облава в ТаМtАm’е. Вывели менты на улицу народ из особо буйных, расставили у стенки и давай наручники надевать. А это довольно болезненная процедура. То есть тебе надели, и это довольно больно, и ты начинаешь орать. А мент так – щелк! – и еще на одну рисочку затянул. Это еще больнее, ты начинаешь еще громче орать, ибо это бессмысленная жестокость. А он – щелк! И еще. Короче, по ощущениям напоминает, как будто он ручку громкости поворачивает, пока ты сам не поймешь, что орать бессмысленно и можно только молча терпеть.

Ладно, надели всем наручники. Давай теперь людей в машины грузить. Людей-то, поди, много, а машин-то, поди, мало, во как! Набили воронки под завязку, и даже в два слоя, а на Горшке воронки уже кончились. Остался только «Жигуль», но там на заднем сиденье уже пятеро или шестеро в наручниках, и Горшок туда явно не влезал. Тогда мент с переднего сиденья говорит: «Садись ко мне на колени. Тут недалеко ехать»(что было правдой).

Горшок аж подпрыгнул от возмущения! Мол: «К тебе на колени, да ты че, пидор, что ли? Да ни за что!»

Тогда другой мент говорит: «Ну, раз так, то отдавай наручники!» И снимает с Горшка наручники, садится за руль, и мы все уезжаем. А Горшок в одиночестве остается.

Как мы потом его стебали по-дружески! Сначала я вывел тему, что Горшок настолько плохой панк, что его даже из ментовки выгнали, точнее, даже не взяли. А где-то через пару недель встречаю его у «Василеостровской» и говорю:

– Что ты за человек-то такой?

– А что такое? – отвечает он, не понимая, о чем речь.

– Довел человека до слез и «а что такое?».

– Кого? – пытается вспомнить Горшок.

– Как кого? – говорю. – Да парня того! Мы его потом утешали всей тусовкой!

– Да какого еще парня? Объясни, в чем дело! – Горшок видит, что я говорю серьезно, и начинает нервничать.

– Да что тут объяснять-то?! Думаешь, он после этого будет с тобой общаться? Нет, не будет! Так и просил передать: «В следующий раз даже не подойду к нему, пусть и не просится с нами».

– Да о чем вообще речь? – Горшок замечает смешинку в моих глазах, и я сдаюсь.

– Пацана, помнишь, обидел? «Не сяду к вам на колени, и все!» – кричал. Думаешь, почему он уехал? Обиделся! И больше, сказал, тебя забирать не будет, даже и не просись!

Внимание! Все жизненные ситуации, описанные в этой главе, выполнены профессионалами, не пытайтесь их повторить.

Дело было зимой. Не то чтобы зимой-зимой, с сугробами и вьюгой, а такой зимой, с солнцем и снегирями. То есть снег, конечно же, был, но как-то незаметно. Или, может, мы на него не обращали внимания в силу незамутненности сознания.

Сидели мы как-то с Горшком у меня дома и пили кислый чай. Делали мы это с утра, пока рабочий день в разгаре, и никто не может помешать двум эстетам насладиться вкусом Вселенной. А насладились мы хорошо, до полной ясности. Ну, то есть достигли такого состояния, когда вопросов больше не оставалось. А нам они и не нужны были в тот момент. Поэтому мы решили подняться у меня в парадной на последний, девятый этаж и выйти на крышу. Да, летом, имея навык и кое-какое устройство, можно было выйти на крышу практически любого дома в нашем микрорайоне, и мы даже ходили туда загорать. Но в тот момент была зима. Поэтому дверь на крышу была не то замурована, не то чем-то завалена, не то мы сами поняли, что не сезон. Одним словом, не пошли загорать.

Но это действие навело нас на мысль, что если мы переберемся в точно такое же место на девятом этаже, но в соседней парадной, то сможем навестить нашего друга Шурика Васильева. Который, напомню тебе, играл когда-то у нас в группе «Король и Шут».

Горшок на стадионе «Петровский», рок-фестиваль «Наполним небо добротой». Санкт-Петербург, 23 июня 1996 года. Фото Е. Ковалевой

Горшок на берегу Финского залива. Санкт-Петербург, 1998 год. Фото М. Лаписа

Переместились. Зашли. Шурик попенял нам на наш стеклянный до прозрачности вид и предложил покурить, дабы хотя бы немного приблизиться к его реальности. Мы и покурили. Хорошо так покурили. И, естественно, разговор зашел об искусстве. Или об астралах, точно не помню, но, судя по дальнейшим событиям, все же об искусстве. Точно я сказать не могу, поскольку поглядел в окно и немного отвлекся. На улице было совершенно белое изображение. Белый снег лежал на черно-серых домах, на серо-черной земле. Черно-серые люди шли по своим серо-черным тропинкам. И ни одного цветного пятна. Хотя, повторюсь, возможно, все дело было в восприятии. Но солнце! Какое же было солнце. Нет, день не был ярким и солнечным, скорее он был облачным. Но солнце было. Где-то там, за облаками, пусть его и не было видно, но само его наличие, пусть даже это был просто небольшой намек, но где-то там, за облаками, солнце было. И это дарило надежду. Надежду, что когда-нибудь мы, то есть все люди, сможем еще раз увидеть отблеск того волшебного и прекрасного, что уже видели когда-то, хоть и не помним когда.