Флаг на грот-мачте

Аннотация

Документальная приключенченская повесть о возникновении пионерского движения на Севере, в Архангельске. Ребята создают первый пионерский лагерь, издают рукописный журнал "Костер", активно участвуют в зарождении новой жизни.

Повесть Пионер… Какой большой и глубокий смысл в том, что страна, первой проложившая дорогу в новый мир, страна-пионер, нарекла этим гордым именем своих детей, свое будущее. Ты раскрыл одну из книг серии, которая поведает о рождении и становлении организации юных ленинцев. Разговор ведут и писатели, и очевидцы этих событий, и непосредственные участники, люди, которые в далеких двадцатых по зову партии, по поручению комсомола вывели в путь отряды красногалстучных. Они прошли большую и нелегкую жизнь, но остались молодыми душой, навсегда сохранили в сердцах неуспокоенность и трепетность пионерских вожаков. И перед нами оживают страницы прошлого: мы слышим голоса наших давних сверстников, видим пламя первых пионерских костров. «Дорогой учитель, товарищ Ленин! Будьте уверены в том, что мы неустанной работой в будущем претворим в жизнь все те величественные, яркие стремления и обязанности, которые возложены на нас, и этим добьемся окончательного претворения в жизнь наших идеалов. Ваши маленькие и сознательные товарищи». Так писали Ильичу в двадцатых годах пионеры одного из первых отрядов. Они всегда и везде были верны своему слову, своей клятве – «маленькие и сознательные товарищи» коммунистов и комсомольцев, участники и очевидцы великой эпохи борьбы и созидания. С волнением и гордостью прочитаешь ты страницы, повествующие о том, как растили и воспитывали свою смену партия коммунистов и советский народ и как искренне и горячо стремились дети быть достойными своей страны и своего народа. Они светлы и героичны, эти страницы, как и время, писавшее их. Герои этих книг сегодня уже бабушки и дедушки, а многих из них давно уже нет среди нас, но с этих страниц они встают юными и задорными, непримиримыми и решительными, мальчишки и девчонки первых лет Советской власти, ровесники революции, чтобы передать тебе и тем, кто придет на смену, свою чистоту и честность. И мы отдаем салют пионерам пионерии, юным ленинцам первого призыва. Представьте себе, друзья, что машина времени перенесла вас в прошлое. И вот вы оказались на берегу полноводной северной реки в старинном городе. Чуть больше года прошло, как закончилась гражданская война. Ушли за моря корабли Антанты, исчезли с нашей земли иноземные солдаты в желто-зеленых шинелях, подбитых собачьим мехом. Только последний приказ главнокомандующего генерал-лейтенанта Миллера на стене музея, остатки тюремных бараков на Мудьюге да имена погибших красных бойцов в названиях проспектов и в памяти друзей напоминают об ушедших в историю днях. Мальчишку зовут Никита. Он приехал к отцу после трехлетних странствий по вздыбленной революцией и гражданской войной России. За эти годы он видел много такого, что совсем не обязательно видеть мальчишке… Взорванный мост через Днепр на Кичкасе, там, где теперь Днепрогэс. Обгорелые вагоны под откосом в Гуляй-Поле. Ревущие, озверелые толпы на вокзалах, разинутые страшные рты. Махновские тачанки и синий след пули над глазом убитого мальчика. Смерть матери в раскаленной степи. Беспризорная жизнь в голодном Петрограде, промерзшие стены детского приюта… Все уже позади. Он думал, что остался один в страшном холодном мире, и вдруг нашел отца. Если вы прочтете эти страницы, то узнаете, что случилось с Никитой дальше. Вы услышите шум ветра в снастях парусного катера с броненосца «Чесма», раскроете тайну затонувшего корабля «Святитель Михаил», увидите лица верных друзей в тревожном пламени костров. С ними вместе вы сорвете тотем «Черного бобра» и зажжете костер первого городского отряда. Вы готовы, друзья? Тогда в путь. Не будем терять ни минуты. Часть I В ПОГОНЕ ЗА ГЛЕНАРВАНОМ Глава 1 НА РЕЧНОМ БАЗАРЕ Никита проснулся и, не открывая глаз, прислушался. Тишина. Не слышно перестука вагонных колес под полом, и нары не дергаются взад-вперед. Значит, стоим. Стук, тук, тук… – долетает издалека, и Никита невольно напрягается, улавливая этот приближающийся стук буферов, за которым всегда следует рывок вагона. Но рывка нет, да и стук какой-то странный, не железо по железу, а будто по дереву. Никита открыл глаза и очутился в незнакомой просторной комнате. Через распахнутое окно вливались потоки прохладного воздуха, на белой стене, просочившись сквозь листву, плясали солнечные пятна. Через окно был слышен стук чьих-то каблуков по деревянным мосткам: стук, тук, тук. Никита рывком сбросил жесткое солдатское одеяло. Прошлепав босыми ногами по чисто вымытому полу, он подбежал к столу, откинул газету и увидел черный хлеб, коричневый сахарный песок на блюдечке и записку: «Чай возьмешь у хозяйки на кухне. Приходи ко мне к 12 часам обедать». За три года Никита отвык от многого: мыться по утрам, питаться три и даже два раза в день. Здороваться, спать на подушке, носить носки и ботинки. Три года он заботился о себе сам. И теперь ему показалось, что это все сон: и солнце сквозь листву, и солдатское одеяло, и хлеб под газетой. Ему вдруг представилось на мгновение, что вчера – это тоже было не взаправду. Когда он сидел на жесткой полке в пропахшем дегтем и махоркой переполненном вагоне, стиснутый с двух сторон твердыми буграстыми узлами, и держал на коленях мешочек, приготовленный ему воспитательницей приюта Ирмой Васильевной, по прозвищу Вобла. В вагоне было тесно и душно. За окном проплывала зеленая майская Россия со свежими лугами, солнечными березовыми рощами, пыльными дорогами и бородатыми мужиками в тряских телегах. На станции Исакогорка в вагон ввалилась орава теток с мешками. Они подняли крик и гам, отвоевывая себе место. За ними, осторожно перешагивая через вещи, густо наваленные на пол вагона, пробирался широкоплечий человек в кавалерийской шинели. Длинные ее полы цеплялись за сундуки. Он поднимал полы повыше и, переступая через узлы и мешки, все смотрел по сторонам, разыскивая кого-то. Взгляд военного скользнул по Никите не останавливаясь. Что-то такое знакомое было в этом человеке, что Никита испугался. – Папа, это ты? – спросил Никита тихо. Человек в шинели перестал двигаться и замер, уставившись на Никиту. – Это я, сынок. Я! – сказал он хриплым голосом и шагнул к нему в тесный проход между полками… И сейчас, осматривая солнечную незнакомую комнату, Никита еще раз испугался: вдруг это все кончится и нужно будет удирать по шпалам от облавы, в кровь разбивая ноги о куски паровозного шлака? Посмотрев на кровать отца, заправленную с армейской строгостью, Никита пощупал рукой жесткий ворс одеяла и решил, что нет, не сон. Он застелил свою и, быстро расправившись с завтраком, выбежал из дома. Улица с обеих сторон упиралась в небо. Как будто там край света. И это тоже напоминало сон. По бокам улицы – дома с высоко расположенными окнами. Перед ними деревянные мостки. Между домами и мостками мох и болотная трава. Дома соединялись глухими заборами, ворота и калитки были плотно закрыты. Никита потопал по мосткам поглядеть, что же там, на краю земли. Одна из калиток приоткрылась, выглянула голова с оттопыренными ушами в гимназической фуражке с продавленным козырьком. Голова проводила Никиту прищуренным взглядом и пропела вслед тоненьким голосом: – Босичком и без шапочки, хи, хи. Ножки не промочи… Никита оглянулся. Он заложил кольцом два пальца в рот, пронзительно, по-босяцки, свистнул и топнул ногой. Голова дернулась назад так резко, что гимназическая фуражка свалилась на землю и откатилась на полметра. Калитка захлопнулась. Через секунду она чуть приоткрылась, высунулась рука, торопливо нашарила фуражку, схватила ее и исчезла. Калитка снова захлопнулась. Доски были нагреты солнцем. Никита добежал по ним до конца улицы и увидел реку. Она открылась перед ним во всю свою ширь. Ее поверхность казалась выпуклой, за ней едва заметной узкой полосой проглядывал противоположный берег. На середине реки стоял пароход. Он казался игрушечным. Поближе к берегу ходко проплывали карбасы с однобокими парусами. Над ними носились чайки, камнем падали в воду, стремительно взмывали вверх и пронзительно кричали. Река пахла морем и дальними странами. От пологого берега в воду выдавался длинный причал на сваях, забитых в речное дно. У причала покачивались карбасы с прикрученными к мачтам парусами. С карбасов переносили на берег деревянные бадейки с молоком, берестяные туеса с творогом и маслом, корзины с крупными зелеными яйцами, которые Никита видел первый раз в жизни. Он не знал, какие птицы несут такие странные яйца. На берегу, у самой воды, прямо из бочек торговали соленой рыбой. Бочки были такие большие, что в каждую из них могли бы без труда поместиться трое мальчишек. «Базар», – догадался Никита. Это было уже нечто знакомое. Базар, по мнению Никиты, был самым интересным местом тех городов, где ему пришлось побывать. На нем среди торговой суеты и веселой неразберихи снуют лихие пацаны, знакомая братва, искатели пищи и приключений. Он прислонился спиной к дощатому забору у причала, рассматривая невиданную морскую рыбу. – А вот трещецка солена! Трещецки не поешь – сыт не будешь! – пронзительно кричала кряжистая старуха, тряся над бочкой распластанной рыбиной, с которой сыпалась крупная серая соль. Мужик в солдатской шинели и зимней шапке притопывал возле мешка с табаком, бормоча скороговоркой: – Самосад, кому самосад, хошь на деньги, хошь на соль… Табак был похож на опилки. Скрипели бортами карбасы, плескалась вода о сваи, пронзительно кричали чайки, шевелилась, двигалась толпа, покрикивая и поругиваясь. Никита покосился на гору румяных шанег с картошкой, уложенных на дощатом прилавке. «Надо бы подхарчиться», – подумал Никита и сглотнул слюну. – Эй, фигура, ты долго здесь маячить будешь? – раздался злой голос за его спиной. Никита оглянулся. По причалу взад и вперед сновали люди, но никто не смотрел в его сторону. – Чего вертишься, голопятый! Тебе говорят! Никита нагнулся и глянул под настил. Между темными мокрыми сваями блеснули глаза. – Катись отсюда, мешаешь! – прошептал тот же хриплый голос. Никита разглядел мальчишеское недовольное лицо и торчащий ежик волос. В руках мальчишка держал короткую палку с привязанной к ней ржавой вилкой. – Ну ты, рыло, не вякай, – сказал Никита миролюбиво, – а то получишь! Из-за соседней сваи другой голос прошептал: – Всади ему острогу в зад. Небось тогда уберется! В таких случаях Никита не раздумывал, твердо зная, что нападение – лучший способ защиты. Он спрыгнул с настила, подался вперед, наступил пяткой на острогу и выбил ее из рук противника. Мальчишка вскрикнул. Никита быстро нагнулся, чтобы схватить палку, но вдруг почувствовал, что его крепко обхватили сзади чьи-то сильные руки. Через секунду он лежал на животе, прижатый лицом к мокрой, пахнущей рекой земле. Он попытался вывернуться, но ничего не получилось. Зажатый между двумя сваями, он никак не мог освободиться. «Сейчас будут колоть, гады», – подумал Никита, извиваясь всем телом и стараясь повернуться на спину. Но тот, кто часто дышал у него над ухом, еще крепче прижал его к земле и прошептал: – Лежи, дура. Деклассированный элемент! Очень ты нам нужен. Только лежи, не мешай. А ты, Карпа, смотри! Сам упустил Гленарвана, сам и ищи, как хлеба ищут. – Да все он, голопятый, – ответил обиженно хрипловатый голос. В этот момент из глубины причального полумрака, оттуда, где хлюпали о сваи мелкие речные волны, донесся сильный всплеск и вслед за ним отчаянный женский крик. Над головами ребят раздался топот. Руки, державшие Никиту, разжались, и он, больно стукнувшись головой о настил, выскочил наружу. По причалу бежали люди. Они теснились к краю, глядели вниз, в воду, где кто-то барахтался, вопя на всю реку диким, истошным криком. – Смотри, вон он где, Гленарван! – раздалось над самым ухом Никиты, и он увидел, как, раздвинув руками людей, с причала в лодку прыгнул молодой мужчина. Никита успел заметить только флотский китель с блестящими пуговицами и рыжеватые баки на загорелом лице. Мужчина ловко развязал веревку, сильно уперся ногами в дно лодки и, быстро перебирая руками по краю причального настила, погнал ее туда, откуда несся незатихающий крик. – Во чешет! – восхищенно выдохнул Карпа, оказавшийся рядом с Никитой. Стоя плечом к плечу, трое мальчишек, забыв о драке, следили за развитием событий. А события развивались совсем не трагически. Лодка, поравнявшись с утопающим, сильно накренилась, крик оборвался, и Гленарван, видимо, с немалым трудом вытащил из воды толстую тетку. Потом с причала протянулось множество рук, и ее подняли на причал. Тетка принялась отжимать облепивший ноги подол, но вдруг, спохватившись, подскочила к краю пристани и, вытянув вперед руки, заголосила на весь базар: – Палагушки, палагушки спасите! На меня-то наплевать!.. Ой, палагушки мои! Толпа вокруг грохнула смехом. На поверхности реки медленно покачивались бадейки из-под молока. – Караул! Палагушки-то сбежали! – заорал Карпа и осекся, встретив гневный взгляд своего товарища. – Гленарван! Где Гленарван? Опять упустили! – прошипел тот. Лодка еще покачивалась у края причала, привязанная к свае. Мужчины во флотском кителе нигде не было видно. Мальчишки завертели головами. Никита отпрянул в сторону, ожидая продолжения враждебных действий и готовясь к обороне, но ребята были настроены миролюбиво. Карпа, озабоченно поглаживая ежик волос, поднял голову и посмотрел на приятеля: – Что будем делать, Ленька? Ленька безнадежно махнул рукой, сдвинул кепку на затылок и повернулся к Никите. Он осмотрел его, задержался взглядом на босых ногах и уверенно изрек: – Люмпен-пролетарий. «По-немецки, что ли?» – подумал Никита. Слово «пролетарий» он знал, и оно не обижало, наоборот, звучало одобрительно, но «люмпен» ему не понравилось. – Но, но! Говори по-русски, – сказал он. Ленька пожал плечами и сказал не то Никите, не то Карпе: – Политически неграмотен. Карпа хохотнул и подмигнул Никите: – По-русски это значит босяк! – и неожиданно добавил: – Давай знакомиться. – Ну ты, трохнутый! За что ты меня вилкой в зад? – сказал Никита, но ребята ему чем-то понравились. – От босяка слышу. Лепехин я. Вчера к отцу из Питера прикатил. – Лепехин? Твой батя в редакции «Волны» работает? – спросил Ленька. – Вроде там, – кивнул Никита. – Так мы ж его знаем, – Ленька хлопнул Карпу по плечу. – Помнишь, в клубе совработников на диспуте с попами спорил? Карпа в ответ хлопнул Леньку по тощему животу: – Ох и задал он тогда попам жару! Ребята стали нравиться Никите еще больше. – А вы почему за этим Гленарваном подсматриваете? Его, верно, Гленарваном кличут? – спросил он. Никита вспомнил, как на чердаке в запечатанном особняке графов Остен-Сакен жил с Сенькой Шпротом. Днем они читали книжки, выбирая их из огромной кучи в углу, а ночью варили ворованную картошку – жаль, соли не было. Никита читал Шпроту название. Шпрот смотрел на обложку и говорил: «Варить!» – и книжка шла вместо дров, или: «Читать!» – и тогда они ее читали. Читал Никита, а Шпрот слушал, почесываясь и тоскливо уставясь в полукруглое слуховое окно, за которым в черной ночи мерз город. Про «Детей капитана Гранта» Шпрот сказал: «Варить!», но Никита не послушался. Хорошая оказалась книжка. Через неделю Шпрота поймали, когда он запустил руку в мешок с желтой крупной солью, и долго били два брюхача в поддевках. Из-за бочек Никита видел, как появился милиционер в выцветшей гимнастерке и утащил маленького Шпрота за шиворот. Никита вспомнил, что лорд Гленарван был хозяином яхты «Дункан», которая искала капитана Гранта. Ленька быстро огляделся и, убедившись, что на них никто не обращает внимания, таинственно кивнул в сторону причала и сказал шепотом: – Пошли. Мы тебе чего-то расскажем. Глава 2 ОБЩЕСТВО КРАСНЫХ ПИНКЕРТОНОВ Никита с опаской взглянул в темную глубину между сваями. Лезть туда ему почему-то не хотелось. – Да ладно, не боись, – сказал Карпа. – Бить не будем. Пошли. – Это ты не боись, – сказал Никита. – Я с тобой еще за босяка не рассчитался. – Да ладно вам, – сказал Ленька. – Кто старое помянет, тому глаз вон. Полезай давай. И Никита полез следом за ними. В глубине под настилом к сваям была приколочена доска. Под доской Никита разглядел помятое ведро с водой. В ведре брюхом вверх плавали два маленьких налима. Рядом лежала еще одна самодельная острога. – Рыбу здесь гарпуните, что ли? – спросил Никита. – Сядем, – сказал Ленька и, когда ребята уселись на самодельную скамью, показал рукой между свай: – Видишь? Оказалось, что отсюда хорошо просматривается вся прибрежная полоса базара. – Здесь наш наблюдательный пункт, – продолжал Ленька, – острога и рыба – это для маскировки… – Вчера я во какую камбалу наколол! – перебил Карпа, разводя руками. – В ведро не влезла! – Для маскировки, – строго повторил Ленька. – Лорда Гленарвана мы сами придумали, а как его на самом деле зовут, мы еще не выяснили… – Понимаешь, – снова перебил Карпа, – он английский шпион, должен встретиться здесь на базаре со своим помощником. – Заливай! – сказал Никита. – Такие шпионы не бывают. – Много ты понимаешь, – обиделся Карпа. – Вон Леньку спроси, он тебе скажет, сколько здесь англичане шпионов понаоставляли. Правда, Леня? – А то! – кивнул Ленька. – И куда вы их складываете? – спросил Никита. – Кого это? – не понял Карпа. – Ну, которых наловили, – объяснил Никита. Ленька надвинул на глаза кепку и молча отвернулся. Карпа схватил Никиту за руку: – Гленарвана мы застукаем, когда он с помощником встретится. Сегодня баба-дура помешала. Но он обязательно придет. Где им встречаться, как не здесь? Самое подходящее для шпионов место – базар. Правда, Леня? – А то! – сказал Ленька. Карпа встал на цыпочки и начал возбужденно шептать Леньке на ухо. Ленька посоображал чего-то, потом кивнул. – Можно! – Слушай, Никита. Мы решили тебя принять в наше общество, – сказал Карпа торжественно. Никита сообразил, что ребята хотят с ним покорешиться. – Заметано, – сказал он. – Ты вступаешь в общество Красных пинкертонов, – сказал Ленька так же торжественно, как и Карпа. – Куда, куда? – удивился Никита. Карпа возмущенно хлопнул себя по колену. – Тебе же говорят русским языком: в общество Красных пинкертонов. Сыщиков то есть. – А вот это, смотри, наш герб, – показал Ленька. – Мы его три дня рисовали, – сказал Карпа. Только тут Никита заметил прибитый к свае квадратный лист фанеры, на котором химическим карандашом был начерчен жирный круг. В круге маяк посылал лучи в волнистое море. Снизу крест-накрест нарисованы были сабля и ружье. С одной стороны по кругу написано было: «Честь», с другой стороны: «Верность», а сверху: «Дружба». – Маяк – это чтобы все видеть, – объяснил Карпа. – Все опасности и рифы. Сабля и ружье – сам понимаешь. Это революция. – А теперь клянись хранить тайну, – сказал Ленька. – Чтобы никому, ни под каким видом! – Клянусь! – сказал Никита серьезно. – Никому! Помолчали. Потом Карпа сказал: – У нас и девиз есть, – и показал на фанерный лист с гербом. – Какой еще девиз? – спросил Никита. – Слово такое, чтобы своих узнавать, какой ты непонятливый, – объяснил Карпа. – А без слова что, не узнаешь? – все не понимал Никита. Карпа на мгновение задумался. – А если в темноте? Тогда как? – наконец спросил он. Ленька сказал: – Наш девиз: «Верность и честь». Пароль «Верность», а отзыв: «Честь». Запомни хорошенько. Если человек говорит тебе: «Верность!», ты должен ответить ему: «Честь!», бросить все дела и тут же бежать на помощь. Такой у нас закон. Соображаешь? – Соображаю, – сказал Никита. Этот закон ему понравился. – Понимаешь, – продолжал объяснять Ленька, – дружба – это верность и честь. Без верности и чести не бывает дружбы. Без дружбы и чести нет верности… А вот честь – она всегда… Она сама по себе… Понимаешь? Никита ничего не ответил. Дружбу он уважал, она не раз выручала его в трудную минуту. Но вот рассуждать о таких вещах, как верность и честь, ему никогда не приходилось. В том мире, откуда он пришел, была, конечно, своя верность. И даже своя честь была. Только об этом не принято было говорить. Занятные Никите попались знакомцы. Смешно на них глядеть. И игру придумали какую-то шибко мудреную. Здоровые парни, лет по двенадцать небось уже стукнуло, а лепят каких-то сыщиков. За последние три года Никита играл только в очко да в три листа, а уж в сыщиков-то, извини-подвинься! Сколько раз ему приходилось, дурея от страха, отрываться от грохающей сапогами толпы под жуткий свист дворников и милиционеров. – А этого Гленарвана, не сомневайся, мы все равно найдем, – сказал Карпа. – Он нам давно подозрительный. Правда, Леня? Ленька не успел ответить. В светлом проеме между сваями показался чей-то темный силуэт и раздался веселый окрик: – Пинкертоши, вы где? – Мы здесь, Володя! – крикнул Ленька и полез наружу. – Это Ленькин братуха. Он из горкома РКСМ, комсомолец, – шепнул Карпа Никите, устремляясь за Ленькой. – Он про нашу тайну ничего не знает, ты не думай… Это он просто дразнится, потому что мы книжки про Пинкертона любим. Пошли. Ребята выбрались из-под причала, жмурясь от яркого дневного света. – Эге, да вашего полку прибыло. А это кто? – спросил высокий парень в выцветшей гимнастерке, подпоясанной широким армейским ремнем. – Это, Никита, сын Лепехина из редакции, – сказал Ленька. – Небось тоже в комсомол метишь? – спросил Володя. Никита не знал, куда он метит, но на всякий случай кивнул. – Три пацана – это уже ячейка. – Да, ячейка, – протянул Карпа. – А когда записываться приходили, так ваш Головко знаешь что сказал? – при этих словах Карпа странно изменился. Он раздался в ширину, у него опухли щеки, а взгляд устремился куда-то в небо. «Комсомол – це вам не в бабки грать, це – передовой авангард рабоче-крестьянской да казачьей молоди», – сказал Карпа нравоучительным басом. – Похоже, – засмеялся Володя. – Но вы не расстраивайтесь, братва, ваше время впереди. А пока для вас есть у меня дело. Нечего вам под причалом ошиваться. Карпа многозначительно посмотрел на Никиту. Ленька потрогал козырек кепки, облизнул губы. – Но! Какое задание? – Разговор этот долгий, – сказал Володя. – Пойдемте-ка лучше в горком. Никита боялся этих слов: горком, чека, губком – от них всегда веяло опасностью. Он подумал было, не пора ли смываться, но все-таки пошел за ними, отстав на всякий случай на полшага. Этот Володя, Ленькин братуха, привел их в просторную комнату с двумя пустыми столами. За одним столом сидел толстый парень с маленькими глазками и, пыхтя и отдуваясь, что-то писал красной краской на длинной бумажной ленте. Никита догадался, что это и есть Головко, которого передразнивал Карпа, похоже получилось. На стене висел плакат: толстый поп, хватающий жирной лапой узелок с яичками у старушонки, и надпись: «Все люди – братья, люблю с них брать я». И еще один, непонятный. Усатый красноармеец в синем шлеме с красной звездой показывал на тебя пальцем и спрашивал: «А ты записался в ЧОН?» Ленькин братуха долго разговаривал с ними. Никита не все понимал из их разговоров. Но Карпа потом объяснил ему, что Володя приказал им отправиться к бойскаутам. *** После горкома Никита пошел к отцу. Карпа и Ленька проводили его и договорились назавтра встретиться после обеда. Никита вбежал в ворота приземистого кирпичного дома. Во дворе дымила походная кухня. К ней подходили люди. Повар в солдатской форме и белом фартуке разливал в котелки и миски пахучее варево. Рот Никиты мгновенно наполнился слюной, и он прошмыгнул в низкую дверь столовой. Прямо против двери тоже висел плакат: «Чтоб избежать холерной муки, мой чаще хорошенько руки!» Отца Никита увидел сразу: он сидел за свежеоструганным столом и спорил с каким-то дядькой в кожаной куртке и ремнях. Дядька горячился, размахивая руками, шлепал ладонью по столу: – …Он до революции в купцах ходил, при англичанах торговал. К стенке его надо было поставить. А теперь этот субчик кондитерскую на углу Поморской открывает, крендель золоченый над дверью повесил, да еще название придумал: «Красный бублик»! Скотина! Что же, я к нему за белыми булками ходить буду? Как это называется? – Уймись ты, уймись! Суп прольешь, – говорил отец. – Нэп это называется, новая экономическая политика. С разрухой кончать надо. Пусть-ка и торгаши на социализм поработают. Никита подошел. – А, Никита, – сказал отец. – Садись давай. Навались. Из камбалы суп. Остывает. – Твой, что ли? Нашел наконец? – спросил Кожаный и обрадовался. – Мой, – сказал отец. – И жену нашел? Отец молча смотрел в котелок. – Нет ее… – сказал он тихо. И Никите вдруг захотелось заплакать. – Ну, я пошел! – сказал Кожаный и положил отцу на плечо огромную руку. – Вот оно, брат, какая карусель… Корми парня крепче, смотри, какой тощий. Ровно росток картофельный из подвала. – Ешь, Никита, – сказал отец и поднял голову. – Кушай, сынок. Глава 3 ПЕРВЫЙ СОН НИКИТЫ Ломоносов стоял против губернаторского дома, завернутый в какую-то ткань. Голая тетка, вообще ни во что не завернутая, стояла перед ним на одном колене и протягивала какую-то штуку, похожую на два сложенных вместе бараньих рога. Никита топтался у подножия и, почесывая ногой ногу, рассматривал Ломоносова и тетку. Ленька сказал, что бойскауты помещаются на проспекте, напротив памятника Ломоносову. Здесь и условились встретиться. Никита обошел памятник раз, наверное, десять, а вчерашние знакомцы все не появлялись. Из головы у него не выходил тот страшный сон, что приснился сегодня ночью. Страшные сны стали сниться Никите еще в Петрограде в приюте для беспризорников, где он три недели провалялся в изоляторе с тяжелой формой испанки. Его без сознания подобрали прямо на улице. Когда кризис миновал и Никита начал быстро поправляться, Лев Исакович, маленький лысый доктор с бородкой клинышком, долго осматривал его в холодной приемной. Прикладывая рожок к спине, просил сначала дышать, потом не дышать, заставлял закрывать глаза и подносить пальцы к носу. Стучал молотком по локтям и коленкам. Доктор что-то бурчал себе под нос, неодобрительно смотрел на Никиту поверх очков, потом велел одеться и пойти полежать в изоляторе еще пару деньков. Никита лежал в пустой узкой комнате и смотрел в окно, где по подоконнику звонко стучала редкая крупная капель и светило солнце. Там на солнечном припеке бушевали воробьи. Никита был еще очень слаб и долго не мог смотреть на яркое. Тогда он закрывал глаза. Скрипнула дверь. Он чуть приоткрыл один глаз и увидел в дверном проеме тонкую фигуру воспитательницы Ирмы Васильевны, которую в приюте звали Воблой. За ней заглянул коротенький доктор. – Спит, – сказала Вобла. – Всегда много спят после кризиса, – сказал Лев Исакович. – Ну вот, слава богу. С испанкой мы как будто сладили. Должен признаться, это было не просто. – Я думала, не выкарабкается, – сказала Вобла. – Он страшно так бредил. – Он и сейчас кричит каждую ночь, – сказал доктор. – То махновцы за ним гонятся, то милиционеры… – Это опасно, как вы считаете?.. – спросила Вобла. – Мы называем это ночными страхами, – сказал доктор Лев Исакович. – Своеобразная реакция детского организма на избыток информации. Что вы хотите, уважаемая Ирма Васильевна? Чего можно ждать от ребенка, который несколько лет прожил в перевернутом мире? Я знаю? Вы тоже не знаете. Я против, когда дети играют в войну, но тут ничего не поделаешь, это естественно. А вот когда война играет с детьми, это совсем никуда не годится. Хотя, как вы понимаете, я и с этим ничего не могу поделать. – Ну и как же их лечить, эти страхи? – спросила Вобла. – При спокойной жизни само пройдет, – сказал доктор, – но я вас спрошу: где ее взять теперь, эту спокойную жизнь? Когда Никита совсем поправился, Вобла несколько раз беседовала с ним про его прежнее житье, про бездомные скитания. Она была дельная тетка, не зануда, только никогда не улыбалась, наверное, у нее тоже кто-то умер. Лишь один раз совсем недавно Никита увидел ее улыбку. Она вошла в столовую, где полсотни стриженных под машинку мальчишек деловито расправлялись с ужином из чая и хлеба с селедкой, разыскала Никитину темную макушку, подошла и шепнула, наклонившись к самому его уху: – Слушай, Никита, а мы ведь разыскали твоего отца. Он живет в Архангельске и ждет тебя. Давай собирайся! И тут она улыбнулась, положив ему на плечо тонкую руку. *** Сегодня Никите опять приснился сон. Один из тех трех, которые снились ему постоянно. Они снились неодинаково. Детали и подробности были разные, но суть всегда оставалась одна. Всегда страшная. Будто Никита едет в товарной теплушке по летней цветущей земле. Солнце светит, птички поют, деревья качаются под теплым ветром. В соседней теплушке кто-то негромко играет на гармони. Начинается пологий подъем. Черный жук-паровоз, натужно пыхтя, медленно вертит колесами. И вдруг становится тихо. В этой звенящей тишине из близкого подлеска вылетают конники в лохматых шапках. Рассыпавшись лавой, они скачут наперерез поезду, заворачивая фланги в широкое кольцо. Их много. В поднятых руках посверкивают сабли. Что-то беззвучно кричат бородатые рты. И вроде бы дверь теплушки закрыта, вроде бы Никита лежит на дощатом полу, закрыв голову руками, в то же время все видит, что делается снаружи. Вот один за другим падают красноармейцы с открытых товарных площадок, роняя винтовки, и скатываются по насыпи в траву. Вот уже первые кони поравнялись с паровозом. Вот уже несется вдоль вагонов гривастая тройка, с тачанки дергается и беззвучно строчит пулемет, водя по вагонам тупорылым носом. Никита лежит, прижавшись щекой к грязному затоптанному полу, зажмурив глаза, и одновременно видит, как через тонкие дощатые стены вагона прощелкивают пули, оставляя маленькие круглые дырки, в которые мгновенно косо бьет тонкий пыльный луч солнца. Эти лучи падают на пол все ближе и ближе к его голове. Никита все ждет, что одна такая тонкая игла вот-вот воткнется в его затылок и тогда случится что-то непоправимое! Тут ему сделалось страшно до невозможности… и он проснулся. Горела желтоватым светом электрическая лампочка над столом, отец сидел на кровати и держал его за плечи. Лицо у него было испуганное и растерянное. Он увидел, что Никита открыл глаза, и сказал: – Ты что кричал? Что-нибудь приснилось? – Стреляли, – сказал Никита. – Махновцы. Думал, убьют. Отец поднял руку и, задержавшись на секунду в нерешительности, погладил его по голове. – Спи, брат! Теперь уже не убьют. Спи спокойно. Спи и ни о чем не думай. Никита неплотно прикрыл глаза. Сквозь радужные лучи от лампочки он видел темное лицо отца и его широкие плечи. Отец все сидел на Никитиной кровати и смотрел куда-то в угол. Тяжелая рука его лежала на голове Никиты. Никита скоро заснул и так и не увидел, когда лег отец. Больше в эту ночь ему ничего не снилось. *** Никите уже надоело рассматривать Ломоносова, а пацанов все не было. Он собрался уходить, повернулся на одной ноге и увидел бойскаута. Это была девчонка. Из-под широких прямых полей ковбойской шляпы на него смотрели чуть прищуренные нахальные глаза. На девчонке была зеленого цвета рубашка с узкими погончиками и синяя юбка, такая короткая, что торчали коленки. На шее платок, стянутый у воротничка костяным колечком. На левом кармане гимнастерки блестел непонятный трехлепестковый значок. Пока Никита ее разглядывал, девчонка прищелкнула шляпной резинкой под круглым подбородком, подняла вровень с плечом руку с тремя вытянутыми пальцами и вежливо сказала: – Здравствуй, мальчик. Никита переступил с ноги на ногу, подождал, что она еще скажет. – Я про тебя кое-что знаю. Хочешь, скажу? – выпалила девчонка. «Шиш ты про меня знаешь», – подумал Никита, но снова промолчал. – Ты в нашем городе недавно и пришел сейчас со стороны Поморской улицы. Правда? – Подумаешь, гадалка. Видела, как я оттуда шел, вот и все. – И не потому вовсе. На углу Поморской забор красят зеленым, а у тебя ноги зеленые. Ты памятник рассматривал, а здешние мальчишки его рассматривать не станут. Она еще раз внимательно оглядела Никиту. – Скажи, как тебя зовут, и, может быть, я скажу, как зовут твоего отца. – Никитой меня зовут, – сказал он, с интересом ожидая ответа. Девчонка закусила шляпную резинку, улыбнулась. – Так я и думала. Твоего отца зовут Николай. – Это ты тоже по ногам узнала? – Нет, не по ногам. Это результат логического раздумья. Тут было что-то непонятно, девчонка, похоже, темнила. – Это вас в бойскаутах на сыщиков учат? – спросил Никита и подумал: «Да что они, сдурели здесь все на этих сыщиках!» – Бойскаут – мальчик-разведчик. Гёрлскаут – девочка-разведчик, а вовсе не сыщик. Разведчик должен быть наблюдательным, все замечать и делать выводы. У нас сегодня патрульные занятия. Если хочешь, пойдем, увидишь, чем мы занимаемся. В это время кусты, что густо росли вокруг памятника, в одном месте раздвинулись, в просвете между веток выглянула Ленькина голова в серой кепке и тут же исчезла. Кусты зашевелились, и за спиной Никиты прошелестел тихий шепот: – Верность! Никита отвернулся от девчонки и шепнул в ответ: – Честь! Ленька, который до этого сидел в кустах согнувшись, выпрямился, голова его оказалась высоко над зарослями. – Мы вместе с Ленькой, – сказал Никита. Девчонка приветствовала Леньку, подняв к плечу сложенные пальцы. – Здравствуй, Леня, меня зовут Эрна. Пойдем, если хочешь. Ленька вылез из кустов, вразвалку подошел к ним. Он дотронулся до козырька кепки двумя пальцами, покосился на голые Эрнины коленки, потом, многозначительно взглянув на Никиту, кашлянул для важности и, подумав, молвил: – Пошли. Посмотрим. Пока переходили мощенный булыжником проспект, Ленька успел шепнуть Никите, что Карпа не придет, провожает мать в деревню Борок-городок. Глава 4 ТОТЕМ «ЧЕРНОГО БОБРА» Эрна указала на двухэтажный деревянный дом на противоположной стороне проспекта: – Здесь штаб нашей дружины, но летом мы занимаемся во дворе. Между высоких берез в глубине большого двора толпились бойскауты в шляпах и с палками, одинаковые, как оловянные солдатики. К Эрне подбежал маленький бойскаутенок с платком на шее, но без шляпы. Он с любопытством уставился на ребят, открыв рот. Спохватившись, мальчишка прищелкнул начищенными желтыми ботинками и, пронзительно завизжав, галопом понесся по утоптанному двору. Сзади у наго мотался, как хвост, свернутый колбасой жгут веревки. – Вы и таких сопляков принимаете? – спросил Ленька. – Маленькие – это «волчата». Когда подрастут, их принимают в бойскауты, – объяснила Эрна. – Почему «волчата»? – спросил Никита. – Этот больше на поросенка смахивает. Эрна нахмурила брови. – Конечно, они дети людей, но должны быть такими, как Маугли, которого воспитали волки. Читал? – спросила она. – А то! – сказал Ленька. По выражению его лица трудно было понять, читал он про Маугли или не читал. В это время между берез раздались три коротких свистка и команда: – «Бобры», ко мне! Это командовал высокий бойскаут. Он опирался на длинную палку, которая доставала ему до полей шляпы, сдвинутой чуть на глаза. На палке развевался треугольный флажок с нашитым силуэтом зверя. К бойскауту со всех сторон подбегали другие ребята. – А ты почему не идешь? – спросил Никита Эрну. – Это не наш тотем. У нас, гёрлскаутов, тотем «Ласточка». «Черный бобр» – это тотем Костиного патруля. Костя собирает свой патруль. Никита вспомнил из Буссенара, которого тоже читал с Сенькой Шпротом, что тотемом у индейцев назывался знак племени. Эрна тронула Никиту за рукав: – Павлик зовет, наш скаут-мастер. С крыльца им махал молодой мужчина в бойскаутской форме. На шее у него был повязан не красный, а зеленый платок. Удивительно, как неожиданно и о многом может мгновенно подумать человек! Пока Эрна салютовала скаут-мастеру, Никита успел подумать, что Павлик чем-то похож на Шуля, с которым Никита скитался больше года. Что у Шуля был такой же квадратный, гладко выбритый подбородок и такие же прозрачные глаза. Что Шуль хотя и гад последний, но ничего не боялся. Ведь он тогда первый выскочил из теплушки с винтовкой в руках и бросился в высокий ковыль, где разворачивались махновские тачанки и носились бородатые конники, блестя шашками. А ненавидеть Шуля он стал с самого начала, когда тот, обучая их партерной гимнастике, громко щелкал своим цирковым хлыстом, и особенно после того, как исхлестал маленькую Соньку, и она, глотая слезы, показала Никите вспухшие шрамы на своих тощих ребрах… Скаут-мастер слегка потрепал Никиту за жесткие черные волосы и улыбнулся. – Это Никита. Он недавно приехал, – сказала Эрна. – Вот и отлично. Я слышал в редакции «Волны», что к Николаю Демьяновичу приехал сын… Никита покосился на Эрну. Девчонка смотрела на него смеющимися глазами. Между берез послышался тройной свисток: – «Ласточки», ко мне! Эрна убежала к своему тотему. Скаут-мастер проследил взглядом, как выстраивается у голубого флажка патруль девочек, и повернулся к Леньке: – Ты тоже хочешь быть бойскаутом? Ленька кивнул: – Мы оба хотим. – Тогда идемте. Они поднялись на второй этаж. По углам первой комнаты были оборудованы уголки патрулей. В одном углу с надписью «Патруль «Чайка» с потолка свисало чучело чайки. Бусинками глаз птица следила за ребятами. В простенке между окон висел портрет мужчины в ковбойской шляпе. – Сэр Роберт Баден Пауль, основатель и вдохновитель бойскаутизма! – торжественно произнес скаут-мастер, отдавая салют портрету. Ребята невольно подтянулись, как будто им скомандовали «смирно». В другой комнате между окон, в которые заглядывали зеленые верхушки берез, висело знамя. На середине полотнища был нашит трехлепестковый значок. – Белая лилия, – сказал скаут-мастер, – символ чистоты идей бойскаутизма. Три соединенных лепестка: ум, сила, воля, собранные вместе. Обо всем этом и о многом другом вы узнаете на патрульных занятиях, – продолжал скаут-мастер. Он открыл застекленную дверцу шкафа с надписью «Музей дружины» и протянул ребятам тонкий журнал. – Здесь вы прочтете законы и обычаи бойскаутов. Их нужно знать и всегда выполнять. На обложке журнала был нарисован бойскаут с длинной палкой в руках. Палка эта называлась посохом, и, выйдя во двор, ребята увидели, как его применяют. С ним легко перепрыгивать через небольшие препятствия, на нем удобно носить тяжести. Из двух посохов и гимнастерок можно сделать носилки для переноски раненых. На посохах натягивают палатки. Посохом можно защищаться от собак. Никита сразу оценил это достоинство. Патрульный «Бобра» показал и гимнастические упражнения с посохом. Упражнения были несложные, и он выполнял их очень четко и сноровисто. – Задается, – толкнул Никиту локтем Ленька. «Сопля в шляпе, – подумал Никита. – Фраер задрипанный. Дать бы ему леща по шее, небось перестал бы воображать». Патрульный, кажется, услышал, что сказал Ленька. Кончив упражнения, он протянул посох Леньке: – Попробуй! – Подумаешь, – сказал Ленька и, бросив кепку на траву, лихо отработал посохом. Получилось не хуже, чем у патрульного. – Видали мы, – сказал Никита. Он взял у Леньки посох, опустил его перед собой на вытянутых руках и несколько раз быстро перепрыгнул через него вперед и назад. Патрульный, пристально следивший за ним, попробовал проделать то же самое, но зацепился за посох каблуками и упал, со стуком грохнулся на землю коленками. Ему, наверное, было очень больно. Но он ни одним движением этого не выдал. Встал и, прихрамывая, сделал два шага в сторону, отряхивая брюки. – Не выходит, Костя, – сказал скаут-мастер. – Конечно, босиком легче, да и тренировка нужна. Это почти акробатика. А еще что ты умеешь делать? – спросил он Никиту. Никита помедлил немного, встал на руки и прошелся с вытянутыми вверх ногами. Костя снял шляпу и протянул ее скаут-мастеру: – Подержи, Павлик. Он так же легко прошелся на руках. «Бобры» одобрительно загалдели: – Браво, Костя! Молодец, Костя! «Черные бобры» всегда побеждают! Патрульный, потирая ладони и кривя губы, смотрел на Никиту. Тут Никита уже по-настоящему «завелся». – Эй ты, свинячий хвост, стань в партер, – сказал он Поросенку, который вертелся около, поглядывая на всех круглыми от любопытства глазами. Поросенок посмотрел на него, потом на бойскаутов. – Сам ты хвост! – сказал он обиженно. – Становись, Леська, не бойся, – сказал Костя. Леська послушно опустился на колени, уперся руками в землю и зажмурился. Никита отошел назад, примерился и, разбежавшись, прыгнул, перевернувшись в воздухе над замершим Поросенком. Выложил им настоящее сальто. Девчонки захлопали в ладоши. «Бобры» выжидательно смотрели на патрульного. Костя взял у Павлика свою шляпу и сказал, глядя куда-то поверх Никитиной головы: – Это здорово у тебя получается. Если голова у тебя работает так же, как руки и ноги, то ты, наверное, сможешь со временем стать под тотем «Черного бобра»… – Он протянул Никите руку, но взгляд его не выражал дружелюбия. Зато Эрна, шептавшая что-то на ухо своей соседке, смотрела на Никиту с явной симпатией. Скаут-мастер поднял руку: – Внимание! В честь будущего бойскаута, показавшего незаурядную ловкость, предлагаю запустить нашу скаутинг-ракету. – Вращая над головой рукою, он зажужжал сначала тихо, затем громче и громче: – Дз-з-з-з! – Когда звук достиг наибольшей силы, он быстро опустил руку и крикнул: – Бойскауты, будьте готовы! – Дзин-бум, дзин-бум, дзин-бум! Всегда готовы! – дружно и звонко прокричали бойскауты. Ленька толкнул Никиту локтем: – Во дают! – А теперь споем новичкам нашу походную, – сказал Павлик и, широко поведя рукой, добавил: – Сядем! Бойскауты уселись в кружок, Никита и Ленька оказались среди них. – «Ласточки» запевают, раз, два! – скомандовал скаут-мастер. Рядом с Никитой шевельнулась Эрна. Она запела: Мы с песней уходим далеко От улиц и стен городских. Туда, где просторно, широко, Не встретишь где скопищ людских… Бойскауты дружно подхватили припев: Дальше, дальше Направим шаг мы бодрый и свободный, Ближе, ближе приникнем к лону матери-земли. Никите песня понравилась. С такой песней хорошо шагать по полям и дорогам навстречу веселому ветру, в дальнюю даль. Когда кончили эту песню, Костя затянул другую: Уже четыре долгих года Терпели, братья, мы невзгоды, Но верю я, что пятый год Дружине счастье принесет… Тут скаут-мастер вскочил и крикнул: – Отставить! Бросив быстрый взгляд в сторону Никиты и Леньки, он громко затянул: – Эн гоньяма, гоньяма, ин-бу-бу! – Ябо. Ябо. Ин-бу-бу… – протяжно подхватили бойскауты. – Это что за бу-бу-бу? – спросил Никита. – Это индейская песня. Вождь хвалит храброго воина, и все сидящие вокруг костра подтверждают это, – тихо ответила Эрна и спросила: – А ты какие-нибудь песни знаешь? – Знаю, конечно, – ляпнул Никита и испугался. Вдруг попросят спеть! А что он может спеть, кроме лихих песен, которым учил его Сенька Шпрот. Он представил, что поет, а его слушает эта чистенькая девочка с ласковыми глазами, и ему стало так жарко, что он вспотел. Он отвел глаза и увидел Костю. Патрульный смотрел на него как индюк на червяка. «Ну, ты у меня словишь, гад», – подумал Никита. В это время бойскауты кончили петь индейскую песню, и раздался голос Эрны: – Новичок тоже знает песню, пусть он споет! Девчонки захлопали в ладоши. Костя состроил кислую рожу и процедил: – Представляю… И тут Никиту осенило. Ну держись, фраер. Я тебе сейчас дам прикурить! Стараясь точно сохранить произношение, он запел на английском языке любимую песню Шуля, которую тот мурлыкал каждое утро, когда брился, приладив осколок зеркала к окну теплушки. Шуль однажды перевел слова. Это была песня про то, как солдат вспоминает родной дом и любимую девушку в далеком и опасном походе. Путь далек до Типарери, Нам далеко брести домой. Путь далек до крошки Мэри, До моей Мэри дорогой… Теперь захлопали все. Не хлопал только Костя. Лицо его вытянулось, и он ошалело смотрел на Никиту. Павлик удивленно поднял брови и, когда бойскауты утихомирились, спросил: – Откуда ты знаешь английский? У тебя прекрасное произношение! На этом триумф Никиты закончился. – Я знаю только эту песню. Меня один человек научил, – сказал он. Костя презрительно захохотал. Глава 5 ЖИЗНЕННЫЕ СЛОЖНОСТИ – Ну, ты и даешь! – сказал Ленька, когда ребята вышли со двора бойскаутской дружины. – Буржуйские деточки только ротики разинули. – Почем ты знаешь, что буржуйские? – возразил Никита. – Спрашиваешь! Половина из них в нашей второй школе, бывшей мужской гимназии, учится. Их папаши, все эти Витты, Гувелякены, – бывшие лесоторговцы, доктора, адвокаты… – Доктора разве буржуи? Меня один доктор бесплатно вылечил. «Буржуи, буржуи», – передразнил Никита. – Просто гогочки, маменькины сыночки. – В тебе еще классовое сознание не заговорило, вот что. Но ничего, это я беру на себя, – сказал Ленька и вдруг остановился и уставился на Никиту: – Скажи-ка лучше, где ты таким штукам выучился? Какое сальто отхватил! – Меня один циркач научил. У него махновцы мальчишку-партнера застрелили, так он хотел меня приспособить. Он хлыстом сек. Я от него убежал. – Никита вздохнул и замолчал. – Жалеешь, что убежал? – спросил Ленька. – Соньку маленько жалко, – сказал Никита. – Он ее тоже бил. – Гад он, твой циркач! – решил Ленька. – Только у тебя тоже не все хорошо получается. Там какая-то Сонька, здесь Эрна оказалась. И охота тебе с девчонками связываться! – Ты что, всерьез? – обиделся Никита. – Не туда смотришь, куда надо, вот что! Ты понял, о чем Костя, патрульный этот, пел? Никита пожал плечами: – Чего тут понимать? Про свою дружину пел: «Уже четыре долгих года терпели, братья, мы невзгоды, но верю я, что пятый год дружине счастье принесет». – Революция в каком году была? – Ну, в семнадцатом. – А сейчас год двадцать второй. Пятый год Советской власти! Понял теперь, что это за песня? Недаром скаут-мастер ему допеть не дал и про какого-то Ганьяму затянул. Смотреть и понимать надо! Тут они повернули на Соборную улицу, и Ленька схватил Никиту за рукав. Прямо на них шел Гленарван. Золотом отливали начищенные пуговицы флотского кителя, загорелое лицо обрамляли рыжеватые баки. Поравнявшись с ребятами, он окинул их внимательным взглядом и скрылся за забором. Они, не сговариваясь, повернули следом и выглянули из-за угла. Когда чуть покачивающаяся спина Гленарвана удалилась на достаточное расстояние, Ленька шепнул: – Пошли! И они пустились обратно. У памятника Ломоносову Гленарван свернул во двор бойскаутской дружины. Ребята приникли к щелям забора. На крыльце штаба дружины стоял скаут-мастер Павлик. Гленарван подошел к нему и поднял руку с тремя вытянутыми пальцами вровень с плечом. Павлик ответил ему таким же салютом и что-то сказал. Потом они скрылись в дверях штаба. – Смотри-ка, да они кореша, – удивился Никита. – Ничего не понимаю. Карпа выдумал Гленарвана. Мы за ним следили. И тут опять он. Ленька кивнул Никите: – Ну ладно, пошли к нам. У нас небось Володя с комсомольцами. «Азбуку коммунизма» изучают. У нас каждый день коммуна собирается. – Может, потом? Больно шамать хочется, – сказал Никита. – У нас и поедим. Картошкой жареной накормят. Никита сглотнул слюну. Картошка, да еще жареная, это да! Он знал, что у них с батей, кроме хлеба и морковного чая, ничего нет. – Да не, – промямлил Никита, – я лучше домой. – Чего там. У нас каждый вечер не один человек питается. Картошки на всех хватит. Своя. И Карпа небось уже дожидается. Они шли по проспекту Павлина Виноградова. Это была главная улица. Кирпичные и деревянные тротуары тянулись здесь вдоль двухэтажных каменных домов, а середина была вымощена булыжником, на котором тускло поблескивали трамвайные рельсы. Справа дома расступились, открылась просторная площадь. Золотые купола собора вонзались в белесое небо. За собором и площадью мелькнула поверхность реки. У магазина с вывеской «Церабкооп» стояла телега. Толстоногий битюг с медными бляхами на сбруе жевал овес из торбы, подвешенной к его морде. Грузчики в кожаных фартуках перетаскивали с телеги ящики и с грохотом бухали их в подвал. Никита углядел в ящиках распластанную рыбу. – Ты иди, – сказал Никита. – Я сейчас. Ленька удивленно глянул на него, но пошел. Никита повернул к телеге. Битюг посмотрел на него крупным, как слива, глазом, тряхнул головой и захрупал овсом. Никита быстро пробежал пальцами по доскам ящика, ища, которая послабее. Нашел, сильно дернул и потянул на себя. Доска противно скрипнула, подалась. Лошадь дернула головой и переступила ногами. – Тихо ты, нестепенной! – прикрикнул грузчик. Никита отдернул руку и присел за телегой. Грузчик поднял ящик и потащил к подвалу. Никита просунул руку между досками и нащупал шершавый от соли хвост рыбины. «Как раз к жареной картошке», – порадовался Никита. И тут кто-то схватил его за руку. Он присел еще ниже и оглянулся. На него глядели круглые от испуга глаза Леньки. – А ну брось! – прошипел Ленька и дернул за руку. – Уйди, не мешай! – Брось, говорю! – не отставал Ленька. Ящик над их головами сдвинулся, и вместо него показалось усатое лицо. – Держи! – зарычал грузчик. – Тикаем! – шепнул Никита, и они рванули за угол на площадь. – Сюда! – крикнул Ленька. Никита нырнул следом за ним в какую-то дыру забора. Мимо протопали сапоги и стихли. Ленька тяжело дышал. Он посмотрел на Никиту и сказал: – Ну и дурак же! – Сам дурак… – сказал Никита, задыхаясь. – Полез под руку… Сейчас бы наша была! – Я ворованное не ем! – сказал Ленька. – Подумаешь, цаца… – Никита усмехнулся и сплюнул. – Тоже, видать, из этих. Из маменькиных деточек? – Дурак ты! – сказал Ленька. – Ты у кого воровал? Никита не понял. – У кого? – У своих, вот у кого! Эту треску по пайкам выдавать будут. И в столовку твоему отцу. Ты же у отца воровал! Вот у кого. Никита оторопел. – Врешь! – сказал он. – Читать умеешь? Видел вывеска: «Церабкооп» – Центральный рабочий кооператив. Понял? У Советской власти ты воровал! Вот. Ленька высунул голову в дыру между досок и махнул рукой: – Пошли! – Не пойду я к вам, – сказал Никита и отвернулся. – Ладно, идем, – сказал Ленька. Никита упрямо мотнул головой. Он представил себе, что Ленька рассказывает про него ребятам, Карпе, Володе. Представил презрительный смех Карпы и внимательный взгляд Володи. Бойскауты узнают… И Эрна. – Нет, – сказал Никита, – не гожусь я для вас. – Идем! – сказал Ленька и крепко взял Никиту за локоть. – Струсил, что ли? Эх ты, акробат! – Очень нужно! – буркнул Никита и пошел рядом. Глава 6 КОММУНА ИМЕНИ ТОВАРИЩА АВГУСТА БЕБЕЛЯ Ленька больше не вспоминал про рыбу. Он стал рассказывать Никите про комсомольскую коммуну, которую организовал его брат Володя. – Она называется комсомольская «коммуна имени товарища Августа Бебеля», – оживленно говорил он, размахивая длинными руками, которые далеко высовывались из рукавов его рубашки. – У комсомольцев коммуна – это, как бы тебе сказать, это как наше общество Красных пинкертонов… Только для больших. Понял? Все общее. Все вместе! Контру бить – вместе, политграмоту изучать – тоже вместе. – А вы там чего? Вы ж не комсомольцы, – спросил Никита. – Мы с Карпой у них «детский сектор» называемся. Мы с ними политграмоту изучаем, в комсомольском клубе работаем. Карпа там самый главный артист, – объяснил Ленька. – А этот Бебель, он кто? – снова спросил Никита. – Август Бебель – знаменитый немецкий революционер, – сказал Ленька. – Про него знать надо. Он наш брат, из рабочих. Друг Вильгельма Либкнехта. Всю жизнь за социализм бился… Иногда, правда, допускал центристские перегибы, но в целом стоял на правильной политической платформе… – А что такое «центристские»? – спросил Никита. Ленька подергал свою кепку за козырек и сказал невнятно: – Ну… уклон такой, центристский… Ладно, пошли быстрее. Карпа небось нас заждался. Ленька оказался прав. Комсомольцы занимались политграмотой. Володя читал вслух, раскачиваясь на стуле, а остальные слушали, рассевшись вокруг стола, на диване и на подоконнике. Ленька и Никита огляделись, куда бы присесть, и под широкими листьями цветка в дальнем углу увидели стриженную ежиком голову Карпы. Карпа смотрел на них и подавал таинственные знаки. Он поднял растопыренные пальцы, шевельнул ими, потом ткнул себе указательным пальцем в ухо и страшно закатил глаза. Ленька опустился на четвереньки и осторожно пробрался к Карпе. Никита полез за ним. – Ты что? – шепнул Ленька, добравшись до Карпы. Карпа показал глазами на Володю и положил палец себе на губы. Володя опустил газету, провел ладонью по зачесанным назад волосам и, протянув над столом руку, сжатую в кулак с вытянутым вверх большим пальцем, произнес: – Вопрос! – и, глядя на ребят, задал этот самый вопрос: – Что заявил нарком Чичерин на Генуэзской конференции о царских долгах? Ну-ка, детский сектор? Карпа высунул из-под фикуса стриженую голову: – Если вы нам, тогда и мы вам. Вот что сказал наркоминдел. Мы им царские вернем, если они нам долги за разруху, за интервенцию заплатят. Их-то долги побольше наших. Володя засмеялся. – Ну, раз детский сектор понял, значит, всем понятно. Насчет картошки Ленька тоже оказался прав. Его старшая сестра Катя выставила им огромную сковороду. Катя сидела напротив них, подперев голову кулаками, и смотрела, как они дружно едят, пока не очистили всю сковороду. – Ты что это под цветком кривлялся и пальцами изображал? – спросил Ленька Карпу, отдуваясь и отодвигаясь от стола. – Это я вас к себе подзывал, – спокойно ответил Карпа. – Как же это ты подзывал, когда пальцем в ухо пихал и глаза закатывал? Разве так подзывают! – Здорово непонятно было? – оживился Карпа. – Обыщи меня, непонятно, – подтвердил Ленька. – В этом вся и штука! Чем непонятнее, тем скорее хочется узнать, в чем дело. Вот вы сразу ко мне подползли. Катя засмеялась. Володя тоже засмеялся, а потом сказал: – Ну что, записались в бойскауты? – А там никуда не надо записываться, – сказал Ленька. – Нас с Никитой приняли в патруль «Чайка». – Ну и как, понравилось? – спросила Катя. – А ничего, интересно, – сказал Ленька. – Им Никита там показал, что значит «ум, сила, воля, собранные вместе». Ротики поразевали… Ленька рассказывал, а Володя и Катя слушали, рассматривая журнал, который принес Ленька. – Что, Володя, скажешь? – спросила Катя, когда Ленька замолчал. Володя отложил в сторону журнал, немного подумал. – Организация бойскаутов не такая уж мирная организация, как ее пытаются представить бойскаутские руководители. – Погончики носят! – сказал Ленька. – Дело не в погончиках, – продолжал Володя. – Их основатель – Баден Пауль, кстати сказать, участник позорной войны с бурами, знаете, как объясняет необходимость организации бойскаутов? – Как? – спросил Карпа, который слушал Володю, не спуская с него глаз и чуть приоткрыв рот. Володя достал из кармана потрепанную записную книжку, порылся в ней. – Примерно вот так. Я тут записал сокращенно из его книги, слушайте. Английские юноши, отправляющиеся служить в колонии, оказываются совершенно не подготовленными для жизни в условиях дикой природы и борьбы с враждебно настроенными туземцами. Он предлагает с детских лет готовить будущих колонизаторов. Для этого каждый мальчик или девочка должны быть сильными и ловкими. Уметь хорошо ориентироваться на местности, быстро разбивать палатку, строить переправы и вязать узлы. Знать сигнализацию и приемы первой помощи раненым. Уметь плавать и разводить костер с одной спички в любых условиях. – А что? – сказала Катя, когда Володя замолчал. – Это увлекает. – Это конечно, – сказал Володя. – Но бойскаутизм чужд и враждебен нам. В этой же книге Баден Пауль пишет, что бойскаут – верный слуга короля и верит в бога. А чтобы замаскировать империалистическую сущность бойскаутизма, выдвигает лозунг: «Бойскауты всего мира – братья». Володя оглядел сидящих перед ним ребят. – Все люди – братья, люблю с них брать я, – умильным голосом продекламировал Карпа, сложил руки на животе, елейно сощурил глаза и превратился в попа с антирелигиозного плаката, который Никита видел в горкоме. Проделал он это так мастерски, что все засмеялись. Никита тоже засмеялся, но, спохватившись, взглянул на Леньку: «Скажет про треску или не скажет?» – Но законы у них хорошие, – сказал Ленька: – «Бойскаут – верный сын трудового народа». – Это у них сейчас такой закон, – сказал Володя. – А раньше был: «Бойскаут верен богу, царю и отечеству». Володя поднялся из-за стола, прошелся по комнате. – Ваша задача – поступить в дружину, собрать вокруг себя пролетарское ядро. Может быть, целый патруль. Рано или поздно нам придется создавать детскую организацию. Комсомол готовит смену партии, а кто-то должен готовить смену комсомолу. А вы, смена смене, должны покрепче навалиться на политграмоту, а то ваш скаут-мастер, я думаю, не дурак, постарается повлиять на вас по-своему. Недаром он на Никиту нацелился, не зря он здесь, – Володя похлопал по журналу, – подписывает свои статьи «Красный лис». Дружину хочет сохранить при Советской власти. Думаю, это ему не удастся. – Факт! – сказал Ленька. Никита толкнул локтем Карпу: – А мы Гленарвана твоего видели. – Что еще за Гленарван? – спросил Володя. – Это так его Карпа называл, – сказал поспешно Ленька. – А как его на самом деле зовут, мы еще не знаем. Володя переглянулся с Катей, улыбнулся. – Знаю я, какие вы пинкертоны. Ну что же, одно другому не мешает. Никита усмехнулся, хотел что-то сказать, но посмотрел на Леньку и промолчал. Когда Никита уходил домой, Катя, мельком взглянув на его ноги, спросила: – Тебе нравится ходить босиком или тебе обуть нечего? – Есть у меня ботинки, – нерешительно ответил Никита. Ленька презрительно хохотнул: – Видел я его ботинки, солдатские, сорок какой-то номер. Летом в них ходить хуже, чем босиком… – Ну я пошел, – сказал Никита и юркнул за дверь. Из прихожей он услышал, как Катя спросила: – Ты что же, Владимир, своих комсомольцев только политграмоте учишь, а бытом их не интересуешься? Сын коммунара у тебя босиком бегает, а ты его отцу ордер на ботинки достать не можешь. – Я, Катя, предлагал ему. И знаешь, что он ответил? «Товарищ Володя, скажите, горком РКСМ всех детей трудящихся снабжает обувью?» Я сказал: «Не всех». – «Так вот, – говорит он мне, – я вступил в партию большевиков и сражался за то, чтобы дети всех трудящихся на земле были одеты и обуты, а не затем, чтобы иметь за это привилегии». Слышно было, как Володя засмеялся. – Еще он сказал, что сын у него не изнеженный, летом привык ходить босиком. И вообще, босиком ходить полезно… За годы одиночества и странствий Никита научился считать жизнь страшной и жестокой штукой. За нее приходилось драться руками и ногами. Рвать зубами свой кусок, убегать, когда бьют, спать, когда тепло и сытно, искать место, чтобы спрятаться в непогоду. Мир был жесток, враждебен и безжалостен. Нужно было ловчить, чтобы выжить. И полагаться можно было только на себя. На свои тощие руки и ноги, на зоркость глаз и остроту слуха… И вот теперь он с изумлением обнаруживал, что есть совсем иная жизнь, текущая по другим законам. Никита шел домой и все думал над тем, что услышал за дверью. Отец уже вернулся с работы. Они уселись пить морковный чай, и Никита рассказал, где он был и что делал. Только про треску не обмолвился, стыдно было. – Вот и славно, – сказал отец. – Хорошо, что у тебя появились друзья. – Он положил руку ему на плечо. – Ну а сам-то ты как, мой мальчик? Ты, брат, теперь смотри во все глаза. Учись разбираться в жизненной сложности. – Я смотрю, батя. – Вот и смотри, брат! У тебя впереди ох сколько дела еще. Жизнь по-новому строить не просто. Еще как бывает не просто. Он прошелся по комнате, опустив голову. – А дело вам поручили серьезное. В девятнадцатом, когда мы защищали Питер от Юденича, на его стороне против нас сражались белоэстонские бойскауты, обученные американскими офицерами. Да еще как сражались! Ты это имей в виду. Глава 7 ПАТРУЛЬ «ЧАЙКА» Бойскауты сидели кружком, по-индейски поджав ноги. В середине круга коренастый патрульный, ловко орудуя веревкой, показывал вязку узлов. Среди коричневых шляп выделялись головы новичков: черная курчавая – Никиты, ежик – Карпы и серая кепка – Леньки. Трое друзей были записаны к Андрею Буркову в патруль «Чайка». – Рифовый, – сказал патрульный и протянул веревку с завязанным узлом Карпе. – Посмотри-ка хорошенько. Запомнил? Карпа повертел веревку в руках. – Теперь потяни за любой конец, – предложил Андрей. Карпа потянул, и узел развязался. – Потому и называется рифовый, что таким узлом подвязывают паруса, когда корабль находится вблизи опасных мест и надо быстро увеличить парусность. Теперь попробуй сам. Карпа поколдовал с веревкой и протянул ее Андрею. – Ну и получился у тебя не рифовый, а «бабий». Его затянуть как следует, так и налетишь на рифы. Не успеешь раздернуть. Вот как надо! – Понимаю, – протянул Карпа, следя за руками патрульного. – Дай-ка я теперь с ним разделаюсь, как Ллойд Джордж с Фошем. Он раздернул узел, завязанный Андреем, и быстро завязал его снова. – Правильно теперь? – Теперь правильно, – сказал Андрей. – А как он с ним, с Фошем, разделался, этот Ллойд? Карпа тряхнул головой и пропел: – Ллойд Джордж треснул Фоша в морду один раз и уехал в Вашингтон!* ____________________ * Слова комсомольской песни тех лет. Л л о й д Д ж о р д ж – премьер-министр Великобритании (1916 – 1922). Ф о ш – французский маршал, главнокомандующий войсками Антанты. Бойскауты засмеялись. – Верно, верно, – серьезно пояснил Карпа. – Так закончились у них переговоры. Спросите у Леньки, он не даст соврать. – Леньку потом послушаем, – сказал Андрей, – а сейчас зацепка и двойной штык. Он поднялся и быстрым движением обвязал веревку вокруг ствола березы. – Такими узлами удобно привязывать лодку к причалу. Только вам нужно к следующим занятиям поднатореть, чтобы вязать быстро. И научитесь правильно свертывать веревку по-походному жгутом и цепочкой. Я показывал. Проверив, как новички справляются с узлами, Андрей приказал принести из штаба сигнальные флаги. – Перепишите азбуку Морзе и к следующему занятию выучите самые легкие буквы из одних точек и одних тире. Одну букву вы уже знаете. – Он вынул из нагрудного кармана свисток и свистнул три раза. – «С», – сказал он, – три точки. Условный сигнал: сбор, стройся, собирайся ко мне. А сейчас… – Он неожиданно прервал объяснения и скомандовал: – Встать. Смирно! Ребята вскочили… Со стороны проспекта, чуть покачивая плечами и блистая начищенными пуговицами, к ним подходил Гленарван. Рядом с ним шла Эрна, а по другую руку, забегая вперед и заглядывая в лицо, семенил Леська Поросенок. Патрульный шагнул вперед. Гленарван поднял руку к плечу: – Будь готов! – Всегда готов! – дружно ответили бойскауты, вскидывая руки ответным салютом. Карпа расширенными глазами смотрел на Гленарвана. Вот он, совсем рядом, таинственный английский шпион. Смотрит на них внимательно. А Никита смотрел на Эрну. Сегодня она была без шляпы, в белой блузке и белых маленьких туфельках. Она глазела по сторонам и улыбалась. Леська отсалютовал, как и все, подбежал к Никите. Он поднялся на цыпочки и показал глазами на Карпу: – Это кто? – Тоже новичок. Карпом его зовут, – шепнул Никита. – Он больше на ежика похож, – хихикнул Леська. – А ты с кем пришел? – тихонько спросил Никита. – Это тоже наш скаут-мастер, Глеб Степанович. Он моряк, штурман с «Канады». Ох, как он сигналить умеет! Я тоже семафор учу. – …Занимались узлами, – докладывал в это время патрульный Гленарвану. – Сейчас переходим к флажной сигнализации по азбуке Морзе. У меня трое новичков. – Знаю, – сказал скаут-мастер. – Мне Павлик говорил. Он еще раз посмотрел на ребят и повернулся к Эрне: – Не передумала? Будешь сдавать? Эрна тряхнула кудрями: – Буду! – Вот и хорошо, – сказал Глеб Степанович. – Бери флажки и марш к забору, вон туда, – показал он рукой в дальний конец двора. – Что передавать? – спросила Эрна. – А это твое дело. Что хочешь, то и передавай, – отвечал скаут-мастер. Эрна взяла у Андрея красно-желтые сигнальные флажки и убежала к забору. – Принимать всем! – сказал Глеб Степанович. На сером фоне забора быстро замелькали пестрые флаги. – Здорово работает, – вздохнул Леська и подтолкнул Никиту. – Ты понимаешь? – Я еще не знаю азбуки Морзе, – ответил Никита. – А ты? – Я немного знаю, да разве за ней успеешь… Смотри, смотри, как работает! Флажки перестали мелькать. – Кто принял? – спросил скаут-мастер. Бойскауты подняли руки. – Что принял? Скажи, Тодик. Вперед шагнул нескладный верзила, и, хотя на голове у него была шляпа, Никита по оттопыренным ушам и тоненькому голосу узнал соседского мальчишку в продавленной фуражке. Тодик пропищал: – А роза упала на лапу Азора. – Верно, – сказал скаут-мастер. – Но фраза почти бессмысленна. Кто заметил особенность этой фразы? Бойскауты молчали. – Я, кажется, знаю, – сказал нерешительно Ленька. Он поднял щепку и нацарапал на земле: Азора. – Так и есть. – Он посмотрел на скаут-мастера. – Фраза читается с конца так же, как с начала. – Правильно, – сказал Глеб Степанович. Он взял у Андрея вторую пару флажков и повернулся к забору. – Теперь посмотрим, как Эрна принимает по семафору, – и взмахнул флажками. В ответ взмахнула флажками Эрна. Тут ребята увидели настоящую флотскую сигнализацию. Это совсем не то, что передача по азбуке Морзе, где подъем одного флажка означает точку, а двух – тире и из этих точек и тире слагаются отдельные буквы и слова. В семафоре каждой букве соответствует определенное положение флажков, напоминающее начертание буквы. Одно сочетание плавно переходит в другое, как будто сигнальщик пишет букву за буквой. Получается быстро и красиво. Штурман выписывал флагами фразу за фразой, и Эрна уверенно отмахивала ответ. – Все! – сказал Глеб Степанович, опуская флаги и поджидая раскрасневшуюся Эрну. – Можешь нашивать на рукав значок сигнальщика, – сказал он. Эрна всплеснула руками, и Никите показалось, что она собирается броситься на шею скаут-мастеру. Но вместо этого она отступила на шаг и слегка присела. – Благодарю вас, Глеб Степанович, – сказала она очень вежливо. Ленька слегка толкнул Никиту: – Видал штучку? Реверансики откалывает. Штурман поднял руку: – В честь нового сигнальщика дружины – гип, гип, ура! – Гип, гип – ура! Гип, гип – ура! Гип, гип – ура! – прокричали бойскауты. Когда замолкло эхо, за спиной бойскаутов раздался насмешливый голос. – Узнаю моих братьев, крикливых «чаек». В честь чего «пальба и крики»? Ребята оглянулись и увидели Костю. Патрульный «Черного бобра» стоял, помахивая хлыстиком. Сорочка, блестящие запонки на манжетах, узкий зеленый галстук, узкие полосатые брюки со стрелками резко отличались от защитной формы бойскаутов. Только широкополая шляпа на голове указывала на его принадлежность к организации. Да и шляпа была слегка продавлена посредине, а поля ее чуть изогнуты. Никита невольно взглянул на свои ноги и потрепанные низы штанов. Пожалуй, первый раз в жизни ему стало неловко из-за своей одежды. И ему очень захотелось драться с этим Костей. Кажется, такое чувство возникло не только у Никиты. Ленька многозначительно покашлял. Андрей нахмурился. Что думала Эрна, Никита не понял. – Ты ко мне? – спросил Андрей. Костя похлопал хлыстиком по разглаженным брюкам, отряхивая с них пыль: – Нет. Случайно мимо проходил. «Врет!» – подумал Никита. – Тогда будь здоров! – Андрей отсалютовал Косте и повернулся к скаут-мастеру. – Я буду продолжать, Глеб Степанович. – Добро, – сказал штурман. – Когда окончишь, собери патруль в штаб дружины. Есть большие новости. Наше дело в фордевинд* пошло. ____________________ * Ф о р д е в и н д – ветер, дующий прямо в корму. – Насчет фрегата? – оживился Андрей. Штурман кивнул. – На траве переписывать неловко. Мы на крыльцо пойдем, – сказал Ленька, вытаскивая из кармана тетрадку. – Идите, – разрешил Андрей. – Сбор по сигналу. Ребята перешли двор и уселись на крыльце штаба. Карпа повертелся немного и, убедившись, что они одни, придвинулся поближе к друзьям. – Слыхали, что Гленарван сказал? – спросил он, поглядывая то на Никиту, то на Леньку. – Условный жаргон, понял? Сговариваются! – Так мы с ними будем. Сигнал-то для всех. Вот и узнаем, что за новость, – рассудительно заметил Ленька. – Какой же он Гленарван, когда его Глебом Степановичем зовут и он штурман с «Канады»! – сказал Никита. – Ничего мы не знаем! – горячился Карпа. – Это его здесь так зовут, а может, он никакой не Глеб Степанович, а какой-нибудь Айрон Смит! – А может, он переодетый Керенский, – разозлился Ленька. – Перестань молоть! Мы-то здесь зачем? Посмотрим, что будет. Сейчас записывать надо. Пишите: Е – одна точка, И – две точки, С – три точки… – Стоп, – прервал запись Карпа. – Я уже слово по азбуке Морзе могу передать. Слушайте. – Он стукнул согнутым пальцем по доске крыльца три раза, потом два и еще один раз. – Приняли? – СИЕ, – произнес Никита. – Что же это за слово? Такого и слова-то нет. – Есть! – возразил Карпа. – Не понимаешь? Сие предсказанье. Сей документ… – Сей дурак, – перебил его Ленька. – Это слово при царице Екатерине применяли. Теперь не царизм. Ять выкинули, твердый знак ликвидировали, а он, на тебе, СИЕ выдумал! Пиши лучше: Т – одно тире, М – два тире… – Тс-с-с! – прошептал Карпа и поднял палец. Ребята повернули головы и прислушались. За их спинами из открытых дверей послышался скрип ступенек и приближающиеся голоса. – Неправда, – отчетливо донесся голос патрульного «Черных бобров», – ты могла сдать на сигнальщика во время своих занятий! – А я хотела сегодня, – послышался в ответ спокойный голос Эрны. – Врешь! – почти до крика усилился голос Кости. – Ты пришла, чтобы встретиться с этим беспорточным оборванцем. Черт его знает, кто он, этот обшарпанный пролетарий! – Не хами, – ответила Эрна. Они показались в дверях. Мгновенно сработали мышцы ног. Никита не видел, как вместе с ним вскочили Ленька и Карпа. Он видел только презрительно перекосившиеся губы Кости. Никита втянул голову в плечи и присел на полусогнутых ногах, готовясь к прыжку, но над ним прогремел голос Гленарвана: – Отставить. Никита выпрямился. Костя разжал кулаки и опустил руки. Окинув презрительным взглядом стоящих перед ним ребят, он отсалютовал скаут-мастеру и, бросив Эрне короткое: «Пока!», направился в сторону проспекта. Среди берез раздались три коротких свистка и голос Андрея: – «Чайки», ко мне! – Идите! – приказал Глеб Степанович строгим голосом. Глаза его чуть прищурились, и он, задумчиво пощипывая бакенбарды, скрылся в дверях штаба. Эрна постояла на крыльце, посмотрела, как строятся «чайки», загадочно улыбнулась и пошла к воротам, потряхивая кудрями. Пока Андрей собирал и вел патруль в штаб, Никита почти успокоился. «Надо было ему сразу врезать. Ну ничего, еще будет время, – рассуждал он. – Плевать я на него хотел. Сопля буржуйская». Но недовольство собой не проходило. Бойскауты уселись в кружок на разостланной палатке. Глеб Степанович уселся так же, как они, по-индейски поджав ноги. Он положил перед собой лист картона и, держа в руке кусок угля, торжественно объявил: – То, что я вам обещал, исполнилось. Мы получаем в полное наше распоряжение парусное морское судно… – Ура! Даешь фрегат! – что есть силы закричали «чайки». – Это почти корабль – двенадцативесельный парусный катер* с броненосца «Чесма». Броненосец назначен на слом, катер передают нам. Но мы должны научиться управлять им и содержать в морском порядке. Это поручается вам. Тем более что Андрей – потомственный моряк и знает толк в морском деле. Вот как выглядит наш корабль. ____________________ * П а р у с н ы й к а т е р – легкая на ходу большая шлюпка. Штурман придвинул к себе лист картона и углем нанес на нем контуры судна. Головы ребят подались вперед, образовав над рисунком плотное кольцо. Все слушали затаив дыхание. – У него две мачты: грот и бизань, – продолжал штурман. – Так же называются и паруса. Перед глазами ребят возникли высокие мачты и надутые ветром паруса. – Еще кливер, – продолжал звучать голос штурмана, и от носа к верхушке грот-мачты на рисунке взвился узкий треугольный парус. Под носом катера закипела вода. Соленый ветер моря прошумел над их головами, и поплыли назад берега с маленькими домами, деревьями, заборами. Впереди их ждало море… Глава 8 КАТЕР С БРОНЕНОСЦА «ЧЕСМА» Солнечным блеском слепит глаза поверхность реки. Легкая шлюпка, повинуясь упругим толчкам трех пар весел, скользит по ней вперед и вперед. Куда вперед и что там впереди, гребцам не видно. Туда смотрит рулевой. Он направляет шлюпку, а дело гребцов – заносить и опускать тяжелые весла. – Шабаш! – командует Глеб Степанович с кормы. Ребята уже знают, что по этой команде нужно перестать грести, быстро выбросить весла из уключин и уложить их вдоль бортов. Шлюпка продолжает скользить по инерции и вдруг погружается в тень. Руки и спины охватывает прохлада. Она приятна, но почему-то тревожит. Никита оглядывается. Над шлюпкой, приближаясь, нависает высокая серая стена. Ближе, ближе… Солнечные блики, отражаясь от воды, качаются на ней, исчезая и появляясь вновь. Теперь уже видно, что она не совсем серая. Местами сквозь облупившуюся краску проглядывает коричнево-красная ржавчина. – Вот он, броненосец «Чесма», – негромко говорит Глеб Степанович. Его торжественный голос заставляет сильнее стучать сердца и почему-то сжимает горло. Кажется уже, что ржавчина на стене – не ржавчина, а кровь. Засохшая матросская кровь. – Приготовиться подать конец! – командует штурман и, запрокинув голову, кричит: – Эге-ге-гей, на палубе! Андрей быстро пробирается на нос шлюпки и, вытянув руки, смягчает толчок о борт броненосца. Высоко над их головами появляется чье-то лицо, затененное козырьком фуражки. Скользит по стальному борту и падает в шлюпку конец тонкой веревки с привязанным к нему продолговатым мячиком. Никита думает, что за эту веревку нужно привязать шлюпку, но Андрей вытаскивает из-под банки (Никита уже знает, что скамейки на шлюпке называются банки) толстую веревку и быстро привязывает ее к тонкой, опущенной сверху. Веревка ползет вверх. Навстречу, раскручиваясь, падает веревочная лестница с деревянными перекладинами. – Пошел наверх! – командует штурман. Андрей, ловко перебирая руками и ногами, исчезает где-то наверху. За ним не очень уверенно карабкаются остальные ребята. Высоко, да и веревочный трап болтается из стороны в сторону. – Держись крепче! До палубы высоко, до воды далеко! На палубе их встретил пожилой моряк. Он смотрел из-под козырька черной морской фуражки, чуть надвинутой на лоб, пошевеливал седыми с желтизной усами, как будто пересчитывал. Когда на палубе показался Глеб Степанович, старик расправил плечи и вскинул ладонь к виску: – Здравия желаю, товарищ штурман! Штурман кивнул непокрытой головой, но, взглянув в лицо моряка, протянул ему руку: – Здравствуй, Максим! Все служишь, старый краб? – Какая уж тут служба! Дослуживаю. Корабль на слом – я в отставку, – вздохнул старик. – А ты, Степанович, на гражданке? Плаваешь аль на берегу? Больно молода у тебя команда. – Уволился на гражданку. Плавал на «Канаде». Маленько повоевать пришлось. М-да… Пока на берегу. А с командой этой я к тебе пришел катер принимать. – Так это тебе, Степанович? Тут рассыльный бумагу принес насчет катера. Ну хоть в добрые руки отдаю. Пошли, принимайте. Ребята о чем-то шептались с патрульным. – Глеб Степанович, – сказал Андрей, – ребята просят, нельзя ли броненосец осмотреть? – Покажешь свое хозяйство? – спросил штурман. – Это можно. Только показывать не больно есть чего. Орудия поснимали, да и многие дельные вещи* свезли. Разве что каюту да кубрики? Ну, айда за мной, молодцы. ____________________ * Имеется в виду палубное оборудование. Он повернул железную ручку в стене надстройки, и перед ними бесшумно открылась толстая стальная дверь. Ребята потянулись в узкий коридор, очень темный после солнечной палубы. – Заходите в каюту, – пригласил Максим, открывая тускло блестящую полированную дверь. Каюта освещалась через круглый иллюминатор. Ленька провел рукой по такой же, как дверь, полированной стене. – Тик это, – сказал Максим. – Каюты деревом таким обшивали, тиком. – Тут что, матросы жили? – спросил Карпа и отодвинул тяжелую занавеску, закрывающую пустую койку. Максим шевельнул усами. – Ишь чего захотел. Каюты для господ офицеров. Разве на восемь сот нашего брата кают понаделаешь? Никакого корабля не хватит. Идем, покажу, где матросы проживали. Они долго шли по коридорам и крутым трапам, пока не втиснулись в низкий кубрик, еще более темный, чем коридор. От стальных необшитых стен и нависшей над головой палубы тянуло холодом. – Вот тут и жили, – сказал Максим. Голос его прозвучал глухо, будто придавленный тяжестью стали. – Где же спали? Неужели на железном полу? – спросил Никита. – Зачем на полу. Для спанья койки предназначены. Их, когда спать, вешали. А когда на вахту, убирали. Вот погляди. Между двух железных стоек был привязан кусок парусины. Ребята подошли ближе. – Я залезу, а? – сказал Карпа. – Валяй! – усмехнулся Максим. Карпа подпрыгнул и бултыхнулся в койку. Парусина провисла посередине, и остались видны только Карпины голова и ноги. Ленька тронул Никиту за руку: – Вот, оказывается, какие это койки. Теперь понятно, почему в песне про кочегара поется: «…и койкою труп обернули». Я раньше никак не мог понять, как это кроватью можно обернуть. – В койке и хоронили. Если в море, конечно. Ну а для тяжести тоже, как в той песне, – «К ногам привязали ему колосник…» – глухо пропел Максим. – Это балка такая – колосник, в топке они укладываются. В наступившей тишине ребята почувствовали себя неуютно. Никита смотрел на койку, неподвижно висящую перед ним, и ему на мгновение почудилось, будто в койке лежит матрос, что помер в этом стальном ящике, и в головах у него ровно коптит сальная свеча… Видно, что-то подобное почувствовал и Карпа. Он встрепенулся, койка сильно качнулась, и над ней вынырнула стриженная ежиком голова. Карпа смотрел на безмолвных ребят расширенными, круглыми глазами. – Ну вас в болото! Вы что, в самом деле, меня хоронить собрались? – крикнул он и, повертевшись в парусине, вывалился наружу. – Теперь пошли на шлюпочную палубу. Катер вам сдавать буду, – сказал Максим. Палуба встретила их солнцем и свежим ветром. Отсюда, с высоты броненосца, открывался широкий простор реки. Вдали над городом ослепительно сияли купола собора. Но ребята не видели ни реки, ни города. Перед ними на деревянных подушках кильблоков под изогнутыми, как хоботы огромных слонов, стальными шлюпбалками, покоился катер. – Вот, – сказал Максим. – Получайте. – Расчехлить, – распорядился Глеб Степанович. Ребята бестолково засуетились вокруг катера, не зная, с какой стороны к нему подступиться. – Действуй, Андрей, – сказал штурман. – Боцманом будешь. Патрульный взглянул на штурмана: – Есть, расчехлить катер! Андрей расставил ребят по местам, показал, как снимать шнуровку. От нагретой солнцем парусины струился запах морских просторов и дальних странствий. По мере того как снимали тяжелый чехол, открывалось все великолепие морского судна: тускло поблескивали медью уключины, вырезанные в бортах, гладкие дубовые скамейки – банки, уложенные на них вдоль бортов, тяжелые длинные весла, мачты, свернутые паруса. Не дождавшись, пока уберут снятый чехол, Карпа забрался в катер, улегся было на банку, но тотчас вскочил на колени, положил шею в медную уключину*, высунул голову наружу. Потом страшно выпучил глаза, скособочил рот и прохрипел в лицо Андрею: ____________________ * Уключины выполнялись в виде вырезов в бортах и были отделаны латунью. – Агамалиоглы, гроза южных морей! Патрульный отпрянул в сторону, но, спохватившись, взмахнул рукой и легонько секанул Карпу по шее. – За нарушение корабельной дисциплины наказуешься усечением головы. Живо вылезай! Будем поворачивать шлюпбалки и выносить катер за борт. Становись к носовой! Карпа перескочил через борт катера. – Есть стать к носовой! – лихо отрапортовал он. – Ну, артисты, – усмехнулся Максим, переглянувшись с Глебом Степановичем. – А боцман у тебя ничего, видно, что нюхал море. – С восьми лет с отцом на паруснике ходил, – пояснил скаут-мастер, глядя, как ребята сосредоточенно разворачивают тяжелые шлюпбалки. Никита с Ленькой стояли на кормовых талях, и Никита то подтягивал, то отпускал конец веревки по командам Андрея. Он с удивлением наблюдал, как послушно поднялся огромный катер с кильблоков. Сначала нос, а потом и корма вышли за борт, и белоснежный корпус повис над водой. Андрей ловко забрался на катер и, повозившись на носу, перекинул на палубу конец веревки, потом взялся за носовые тали, на которых висел катер, и вопросительно взглянул на Глеба Степановича. Тот крикнул: – Спускаем. Я здесь, наверху, а ты на талях. Кого на кормовые поставишь? Андрей взглянул на Никиту: – Залезай сюда! Никита подтянулся на руках, перевалился через борт, стал на корме и, подражая Андрею, ухватился за тали. – Потравливай! – скомандовал штурман. Корпус катера слегка дрогнул и начал медленно опускаться. Вот он поравнялся с палубой броненосца, спустился ниже, и медленно поползла вверх серо-ржавая стена. Негромко хлюпнув, катер коснулся воды. Веревки, за которые держался Никита, ослабли. – Сбрасывай гак, – скомандовал Андрей и, нагнувшись, освободил крюк, которым тали соединялись с катером. Никита сделал то же самое, и катер остался привязанным к броненосцу только веревкой, спускавшейся с палубы. Свободные тали медленно уползли вверх, а вниз по веревочной лестнице с деревянными перекладинами спустились остальные ребята и штурман. – Убирай штормтрап! – крикнул штурман, и веревочная лестница уползла вслед за талями. Пока устанавливали мачты и навешивали руль, ребятам пришлось узнать столько морских терминов, что было удивительно, как они все могли запомнить с первого раза. Это было тем более удивительно, что Глеб Степанович ничего не объяснял. Он просто отдавал команду. Андрей хватался за что надо, а ребята по его примеру выполняли эти команды. Даже такие простые вещи, как веревки, на корабле оказались не веревками, а «концами», и каждая из них в зависимости от назначения имела свое название. Те, которыми поднимали паруса на мачте, – фалы. Те, что привязаны к нижним углам парусов и служат для управления парусами, – шкоты. Концы для крепления судна к причалу – швартовые. Когда над катером захлопали поднятые паруса и он превратился в настоящий корабль, ребята уже чувствовали себя заправскими мореходами и были готовы ринуться в океанские просторы навстречу ветру и приключениям. Штурман уселся на корме, внимательно оглядел паруса и команду, размещенную Андреем на банках. Управлять кливером боцман посадил Карпу и Леньку. На грото-шкотах сидели Никита и Тодик. Штурман увидел торжественные, серьезные лица, руки, напряженно сжимающие шкоты, и улыбнулся. – Ну, готовы? – спросил он Андрея, который стоял на носу с багром в руках. – Готов! Штурман запрокинул голову и крикнул: – Будь здоров, Максим! Отдай нам, дружище, носовой! С палубы упал швартовный конец, и над бортом показалось лицо моряка. Он прощально взмахнул рукой и поднес ладонь к козырьку фуражки. – Шесть футов вам под килем и попутного ветра! – донеслось сверху. – Кливер на левый, грот на правый! – скомандовал штурман. Андрей сильно оттолкнул нос катера от борта «Чесмы». Большой парус перестал хлопать и наполнился ветром. – Кливер на правый! – прозвучала команда, и, повинуясь перетянутым шкотам, носовой треугольный парус перекинулся на правый борт и упруго надулся. Катер, набирая скорость, косо двинулся навстречу ветру. – Поехали! – взглянув на Никиту, радостно и удивленно пропищал Тодик. – Держи шкот крепче! – прикрикнул Андрей, пробираясь с носа на корму. – И не «поехали», а пошли, если по-морскому. Тодик хихикнул. – По воде не ходят. Андрей присел на банку между Тодиком и Никитой. – Мореходы и мореплаватели по морям ходят и плавают. Это только пассажиры на кораблях «ездят». Зачем ты шкот в руках держишь? Его вот как закрепить нужно. – Он показал, как привязать шкот, чтобы быстро и легко можно было его отдать. Тодик посмотрел узел. – Так это же рифовый. Я умею. – Шкотовый, – сказал Андрей и перешел на корму, где, положив руку на румпель, сидел Глеб Степанович. Штурман следил за парусами и незаметным движением чуть поворачивал руль. Ветер пошевеливал его волосы. – К повороту приготовиться! – командует штурман. Никита раздергивает узел и хватается за шкот. – Отдать шкоты! Тодик замешкался с узлом. Катер проскользнул чуть дальше намеченного для поворота места, и под килем зашуршал песок. Паруса негромко захлопали, норовя хлестнуть по лицу. Катер остановился. – Сели! – крикнул Андрей и бросился на нос. – Спокойно! – раздался негромкий голос штурмана, и уже более громко прозвучала не предусмотренная морской терминологией команда: – Штаны долой! Андрей первым выпрыгнул за борт. – Живей, живей! – торопил он остальных. Никита выпрыгнул за Андреем, вода оказалась ему по пояс. – Мама родная! – завопил Карпа, вываливаясь за борт. – Ой! Ой! Сейчас кондрашка хватит! Ленька стал на дно, потом окунулся по шею. – Чтобы не так холодно казалось, – пояснил он. – Раз, два, взяли! – командовал Андрей. Дружный толчок стронул нос катера с мели. Забирались в него на ходу. Тодик все еще возился со шнурками ботинок. – Теперь понятно, что значит идти галсами против ветра, – сказал Карпа, одной рукой удерживая шкот, а другой стараясь натянуть штаны. – И моряцкое пожелание «шесть футов под килем» тоже, – сказал Ленька. Катер с парусами, переброшенными на левый борт, снова бесшумно заскользил под острым углом к ветру. Глава 9 ЗЕЛЕНАЯ КОШКА – Разобрать весла! Тяжелые весла послушно легли в окованные медью вырезы бортов. Двенадцать пар мальчишеских рук застыли на рукоятках, отполированных матросскими ладонями. – Весла на воду! Дружный взмах шести пар длинных весел – и катер медленно отвалил от пристани. Дружина отправилась в поход. «Бобры» и «ласточки» разместились между банками на свернутых палатках, среди них Павлик. Глеб Степанович за рулем. «Чайки» на веслах. Головы гребцов, по-пиратски повязанные косынками, алеют среди коричневых ковбойских шляп. Патруль Андрея стал постоянной командой катера. Трое друзей почти совсем забыли, для чего они пошли к бойскаутам, и целыми днями занимались морским делом. Они уже освоили настоящую морскую греблю: широкий занос лопастей вперед, сильный гребок с рывком на конце, выворачивание лопастей параллельно воде и снова занос и рывок. Со стороны смотреть – красота! Недаром пассажиры речного пароходика – «макарки», бегущего вниз по реке, сгрудились на один борт и, рискуя перевернуть маленькое суденышко, глядят на белоснежный катер, пересекающий реку. Никита всерьез увлекся катером и патрульными делами. Прошлая жизнь вспоминалась ему все реже и реже. Только иногда мелькали в памяти знакомые лица Сеньки Шпрота, Лехи Рваного, маленькой Соньки. Иногда он пытался представить их здесь, среди ребят, сидящих на палатках, но не получалось. А из Лехи Рваного лихой бы матрос вышел. – Почему решили на Зеленую Кошку идти, а не куда-нибудь поинтересней? – спросил Ленька у Андрея, сидящего загребным на кормовой банке. – Павлик приказал, – занося весло, ответил патрульный. – Хорошо, что близко. Ветра нет, а на веслах наломаешься. Кошка оказалась необитаемым островом, поросшим густым ивняком. К берегу подойти не смогли. Кошку окружали песчаные отмели, и катер застрял метрах в ста от берега. – Выгружайся вброд! – приказал штурман. Ребята привыкли, что в походах командует Глеб Степанович, а не начальник дружины – Павлик. – Павлик – идейный руководитель и вдохновитель, – сказал как-то Ленька, – а штурман – практик. Бойскауты снимали ботинки и прыгали в воду. Гёрлушки повизгивали, но безропотно лезли за борт, где вода была ниже колен. Только у «чаек» произошла заминка. Долговязый Тодик, сокрушенно вздыхая, сообщил Андрею, что ботинки снять не может. У него насморк, и он дал слово маме, что босиком ходить не будет. Иначе его не отпускали в поход. – Дал слово – нужно держать, – сказал Глеб Степанович. – Доставьте его на руках. – Он же длинный, – сказал Андрей. Штурман пожал плечами: – Вы изучали способы переноски больных и раненых, вот и практикуйтесь. – Помоги, Костя, – позвал Андрей. Они выпрыгнули за борт и взялись кистями рук крест-накрест. – Иди, дитя, садись! – крикнул Андрей Тодику. Тодик уселся на сплетенные руки, обхватил патрульных за шеи и высоко задрал ноги в начищенных ботинках. – Люди Флинта доставили бледнолицего друга на таинственный остров! – крикнул им вслед Карпа. Поросенок – Леська Бакин – засмеялся, глядя на задранные выше головы Тодькины ноги, и выпустил из рук круглый солдатский котелок. Котелок медленно поплыл по течению. Валька Бакин успел одной рукой перехватить котелок, а другой дать Леське подзатыльник. Штурман распорядился произвести приборку и отвести судно подальше от берега, поставить на якорь, чтобы не обсохло во время отлива. Андрей оставил на катере Никиту, Карпу и Леньку. – Через два часа сменю, – сказал он, собираясь выпрыгнуть за борт. Потом вспомнил о чем-то. Достал из-под кормовой палубы ящик с тряпками и тертым кирпичом. – Это чтобы не скучно было. Надраить до солнечного блеска, по две пары на брата, – он показал на медные уключины в бортах. – Закончите, можете окунуться. Двое дежурят, один купается. Андрей, перевалившись за борт, чуть задержался, нащупывая ногами дно. – Тряпки прополощите и высушите. Драить медяшку не очень веселое занятие, но хитрый Карпа разделил работу поровну и крикнул: – Кто первый закончит, тому в воду. Друзья заработали наперегонки и так занялись своим делом, что перестали поглядывать на берег, откуда доносились крики и плеск воды. На катере крепко пахло смолеными снастями. Солнце припекало, поджаривая плечи и спины. Вода слепила глаза. Вдруг на берегу кто-то закричал: – А-а-а, Леська тонет! Никита вздрогнул и поднял голову. У самого берега ботинками в воде стоял длинный Тодик и показывал вниз по течению. Метрах в двухстах за кормой катера, где спокойная гладь реки превращалась в стремнину с крутящимися мелкими воронками, то показывались, то исчезали две чьих-то головы. Никита сильно оттолкнулся ногами от горячих досок палубы и шлепнулся в воду. Он плыл широкими саженками, выбрасывая вперед то одну, то другую руку. Вот он уже и у цели, но перед ним только одна голова. Он узнал старшего Бакина. Где же Поросенок? Никита приготовился нырнуть, но в этот момент у самого его лица всплыл маленький Леська. Это Валька вытолкнул его на поверхность, сам при этом уйдя под воду. Холодные руки обхватили Никитину шею, и бескровные посиневшие губы невнятно пробормотали: – Спа… спасите, пожалуйста… Загребая руками и стараясь не смотреть в остекленевшие Леськины глаза, Никита поплыл к берегу. Плыть становилось трудно. Леськины холодные руки кольцом давили горло. Дышать было нечем. Руки немели, и ноги сводило от напряжения. Никита попытался нащупать дно. Но под ногами была только вода. Сбоку над самым ухом раздался невнятный голос Карпы: «Дай, дай… – а дальше, сквозь воду, заливающую уши, – бу-бу-бу…» От знакомого голоса стало легче. С берега по мелководью, разбрызгивая воду, бежали бойскауты. И в тот момент, когда Никита ногами почувствовал твердое речное дно, его подхватили под руки и вместе с безжизненно повисшим на нем Леськой выволокли на сухой песок. Какое счастье чувствовать под собой твердую, прогретую солнцем землю и, раскинув руки, дышать полной грудью. Никита дышал и никак не мог надышаться. А Леська, которого с трудом оторвали от Никиты, не дышал. Никита видел между голых ног и спин его маленькое скрюченное тело. Андрей подхватил это тело поперек живота, приподнял и встряхнул. У Леськи изо рта потекла вода. Патрульный умело и энергично делал искусственное дыхание. Леська шевельнул головой. Все обрадовались, загалдели. Валька Бакин, который приплыл вслед за Никитой, опустился на песок и заревел в голос. – Вот чудило, – нагнулся к нему Костя, – теперь не плакать, а радоваться нужно. Ожившего Леську унесли на одеяле в палатку, где девочки принялись отпаивать его горячим молоком. К Никите подошла Эрна. Щеки у нее были заплаканные. Она нагнулась над Никитой. – Ты очень, очень… – сказала она и убежала. Вернулись на берег Карпа и Ленька, помогавшие отнести Леську, присели на песок возле Никиты. Карпа неожиданно схватил Леньку и Никиту за руки. – Братцы! – прошептал он. – А где же Гленарван и Павлик? Куда они делись? Друзья уставились друг на друга. – Странно, – протянул Ленька, – такое событие, а их нигде не видно. – Это да! – удивился Никита. – Крику столько было, неужели не слыхали?! – Пошли! – решительно сказал Карпа и вскочил. – Куда? – хором спросили Никита и Ленька. – Я налево по берегу. Ты направо, – кивнул он Леньке, – а Никита прямо через кусты. Прочешем остров насквозь. Не такой уж он большой. И некуда им деться… – Андрею сказать надо, – засомневался Никита. – Никому говорить не будем, – возбужденно шептал Карпа. – Верность и честь, ты что, забыл? Мы их в момент застукаем. Пошли! Друзья двинулись к прибрежным зарослям. Глава 10 СЛЕДЫ НА ПЕСКЕ Никита медленно продирался сквозь кусты, вглядываясь в просветы между тонкими стволами ивняка. Он мог не торопиться. Ленька и Карпа двигались по изгибам берега, а он шел по прямой. Кусты кончились, пошел мелкий плотный песок. По песку тянулись неровными цепочками две пары следов. Никита приставил ногу рядом с отпечатком ботинка. След его ноги оказался намного меньше. Никита присел и долго рассматривал песок. Он заметил, что следы неодинаковые. Одни с глубоко вдавленным каблуком, другие гладкие. С каблуком – Павлика. Скаут-мастер носит полуботинки. Гладкие – штурмана, он в мягких тапочках, сообразил Никита. Гладкие кое-где перекрывали глубокие вмятины каблуков. Видимо, штурман шел позади. За поляной снова потянулись кусты. Корни, ветки и опавшие листья покрывали землю. Следы затерялись. Раздвинув густо переплетенные ветки, Никита выглянул и замер на месте. Чуть правее впереди лежал Гленарван. Он плотно прижимался к земле и что-то высматривал впереди. Никита медленно отпустил ветки, присел на четвереньки и бесшумно отполз левее, потом осторожно выглянул. Блеснула поверхность воды. На берегу, вытащенная носом на песок, лежала узкая лодка. На борту сидел Павлик. Он вертел в руках шляпу и что-то говорил, поглядывая то на пустынный берег, то на человека, сидящего рядом. Никита почувствовал, как у него сильно застучало сердце при виде этого человека. Незнакомец сидел на борту, вытянув длинные ноги, и слегка похлопывал прутиком по рыжим голенищам сапог. Лицо его пересекала черная повязка под козырьком надвинутой на лоб зеленой кепки. Что-то очень знакомое было в его лице с косой черной повязкой. Когда он поднялся и, повернувшись к скаут-мастеру, перебросил прутик из правой руки в левую, Никита вздрогнул. Ему показалось, что перед ним со стеком в руках чуть презрительно кривит губы… поручик Любкин! Фон дер Любке, как когда-то называли его офицеры. Не может быть! Откуда он взялся? В стороне от Никиты шевельнулись кусты, и между ними промелькнула фигура Гленарвана. Не заметив Никиты, он скрылся в сторону лагеря. «Похоже, Павлика высматривал, – подумал Никита. – Ничего не разобрать». Он снова выглянул между ветвей. Бородатый стал рисовать что-то прутиком на песке и оживленно объяснять скаут-мастеру. Павлик внимательно слушал, время от времени утвердительно кивая. Спросил что-то. Бородатый ответил, провел линию и бросил прутик. Потом пожал скаут-мастеру руку. Павлик помог ему столкнуть в воду лодку и, надев шляпу, поднял к плечу руку с тремя сложенными пальцами. Бородатый, стоя в лодке, поднес ладонь к козырьку фуражки. Лодка медленно отплывала кормой вперед. На ее борту отчетливо выделялась белая надпись: «Эсмеральда-2». Плавное отливное течение скоро подхватило ее и повлекло вниз. Бородатый сел на весла, махнув Павлику рукой. Скаут-мастер проводил глазами уходящую за мыс лодку и, оглядевшись, пошел к кустам. Никита услышал шум раздвигаемых веток, и все стихло. Он подошел к берегу и долго смотрел на рисунок, начертанный бородатым. Этот человек с черной повязкой все не выходил у него из головы. На песке, судя по всему, был набросан план местности. Вот волнистая линия берега, не то моря, не то большой реки. Вот квадратик пристани. Какой-то непонятный треугольник на воде – то ли мель, то ли камень. От него прямая стрела к крестику на суше. Над стрелой загадочные цифры и буквы 2,5 – SS – 6 – OSt. – Верность! – раздался из кустов громкий шепот. Никита дернулся от неожиданности. – Честь! – ответил он. Карпа и Ленька подошли, стали рядом и тоже принялись смотреть на песок. – Нигде нет. Весь берег обшарили, – сказал Ленька. – Да здесь они были, – сказал Никита. – Вот еще след лодки остался. На ней мужик приезжал бородатый. С Павликом разговаривал, а там в кустах Гленарван лежал и их высматривал. Потом Гленарван ушел, а бородатый нарисовал на песке вот это и уплыл. Павлик ему честь по-скаутски отдал. Карпа и Ленька присели на корточки и принялись внимательно рассматривать неровные линии на песке. – Карта, – сказал Карпа. – Смотри, цифры, буквы какие-то. Что-то это, наверное, значит, а? – Это ты точно подметил, – сказал Ленька. Глаза у Карпы сделались задумчивыми. Он поднял их к белесому небу и сказал мечтательно: – Эх, ребята! Ну и жизнь! Корабль есть, остров есть! Карта есть. И крестик на ней тоже есть! Чем не «остров сокровищ»? – Ну да, – сказал Ленька. – Никита будет Билли Бонсом, а ты попугаем. Садись к нему на плечо и кричи: «Пиастры! Пиастры!» Ленька вынул из нагрудного кармана затрепанную записную книжку и огрызок химического карандаша и начал аккуратно перерисовывать чертеж на песке. – Чего же ты рисуешь? – закричал Карпа. – Сам насмехается, а сам рисует! Видал? – обратился он к Никите. – На всякий случай! – сказал Ленька веско. – Первая цифра – это скорее всего расстояние в кабельтовых, а может, в морских милях, а дальше… – стал размышлять Никита. – Дальше я знаю, – перебил его Карпа. – Дальше по-английски. Эх, знать бы английский! – Надо было на занятия патруля чаще ходить, – сказал Никита. – Дальше указано направление в румбах. Зюйд-зюйд-ост. Отклонение шесть градусов. Этой стрелкой обозначено направление по морскому компасу. – Ну, так все же понятно! – обрадовался Карпа. – Кроме одного, – сказал Ленька. – Где находится эта местность? Накатила волна от прошедшего мимо баркаса и смыла следы на песке. – Ну, что я говорил? – сказал Карпа. – Как же после этого они не шпионы? Самые шпионы и есть! – Что говорил? – перебил Ленька. – Ты говорил про Гленарвана, а он в кустах лежал и ни с кем не встречался! – Ну и что же. Это он должен был встретиться с тем человеком, а не Павлик. Павлик ему помешал, вот он и подсматривал, чем у них дело кончится. Ленька безнадежно махнул рукой. – Не выдумывай. Может, это просто случайная встреча. А в общем, обыщи меня, непонятно. Сейчас айда в лагерь, пока не хватились. – А вы знаете, пацаны, – сказал нерешительно Никита, – я ведь этого мужика с повязкой вроде узнал. Карпа и Ленька уставились на Никиту. Глава 11 ФОН ДЕР ЛЮБКЕ Они жили тогда в Солдатской слободе на тихой пыльной улице, которая отделялась от города древней крепостной стеной. Никита, мама и тетя Женька с бабушкой. Папа и дядя Санька были на войне, которая шла уже третий год. «И конца ей не видится», – говорила бабушка. Никита учился в гимназии. Мать ухитрилась достать для него мышиного цвета брюки, гимнастерку с ремнем, гимназическую фуражку, и в свой приготовительный класс Никита ходил одетый как полагается, не хуже других. На первом уроке поп, который во время молебна брызгался водой с кисточки, а теперь учил их закону божьему, долго рассматривал Никиту с высоты классной кафедры. Потом заглянул в журнал, подчеркнул там что-то желтым ногтем, еще раз посмотрел поверх очков и спросил густым басом: – Ты, Лепехин, не из выкрестов будешь? Никита молчал, не зная, что такое «выкрест». – Ты христианского ли вероисповедания? Это Никита знал. Об этом он не раз слышал от бабушки и ответил бойко: – Крещеный, батюшка! – Отец твой какого сословия и где служит? – На войне, батюшка. Поп, одобрительно крякнув, прогудел: – Сыны отечества должны по воле божией исполнять долг свой перед государем императором. Больше он не расспрашивал, но весь год ставил двойки. Неизвестно, как закончился бы учебный год для Никиты, но однажды гимназистов собрали в общем зале, и инспектор прочитал манифест. Приготовишки не знали, что такое манифест, но поняли, что царь отрекся от престола и по этому случаю уроков не будет. Старшеклассники, а за ними и все закричали «ура!». Уроков не было целую неделю. Потом объявили, что в следующий класс переводят без экзаменов даже и тех, у кого двойки. Так Никита перешел в первый класс гимназии, начав учиться при царе, а кончив при Керенском. Мать сказала, что скоро должен вернуться отец, потому что раз царя скинули, то и война должна окончиться. Войну ведь цари выдумали. Но война продолжалась, и на ней по-прежнему убивали людей. Никита раньше об этом не думал. Ему казалось, что убивают только немцев и это так и надо. Когда с войны вернулся отец, он сказал, что Дядю Саню немцы задушили газами. – Какой ужас! Какой ужас, – шептала мать, не вытирая слез. Никита испугался и тоже заплакал. Плакать было не стыдно, потому что все плакали. Только отец не плакал. – Немцев тоже немало поубивали, но дело тут совсем не в них. – Он обнял одной рукой мать, другой Никиту. – Если бы вы знали, как я по вас истосковался, родные вы мои! От его гимнастерки пахло табаком и кожей. Оказывается, он вернулся не совсем. Его полк перебросили для отдыха и пополнения в Саратов, и он приехал, чтобы взять их с собой. И они уехали в Саратов. На подножках вагонов, на буферах и на крышах сидели и висели солдаты. Отец подсадил Никиту в окно, и он очутился на верхней полке, где лежал дядька в нижней рубашке и подтяжках. Дядька затолкал его к стенке, а сам втащил в окно корзину. Как садились родители, Никита не видел. До Саратова они не доехали. Поезд шел медленно. Отец с матерью спрыгнули и подхватили выброшенные им вслед вещевой мешок и корзину. Никиту тоже «выбросили» на руки отцу. Оказалось, что так и надо, потому что полк стоял не в самом городе, а в военном городке. Вместе с ними из поезда выскочило много военных, и они пошли по дороге через невысокий лес. Военный городок состоял из нескольких одинаковых кирпичных домов. Между ними проглядывала голая, бурая степь. Вдалеке виднелась вышка с красным флажком, и оттуда доносилось потрескивание, как будто ломали лучину. – Там стрельбища, – сказал отец. У крайнего дома, к которому вплотную подходили заросли, их встретил пожилой солдат. – Здравия желаю, гражданин прапорщик. С благополучным вас возвращеньицем. Он взял у отца корзинку и шинель. Они вошли через прохладные сени в набольшую комнату с окном на улицу. – Ну, рассказывай, Семен Васильевич, что в полку нового. Как служба солдатская? – спросил отец, отстегивая ремни и снимая гимнастерку. – Супруге вашей я умывальник в комнате заправил, – сказал Семен Васильевич. – А вам с сыночком в садочке мыться сподручнее. Пока они мылись на траве за домом, Семен Васильевич поливал из ведра и рассказывал про какой-то комитет и про офицеров. Рассказал, что в зарослях вечером солдаты напали на капитана Мочарашвилли. Отец лицо намыливал и одним глазом взглянул на Семена Васильевича. – Ты что-то путаешь. Мочарашвилли солдаты бить не станут. Он с ними всю войну в окопах просидел. – Так они перепутали в темноте. Думали, поручик Любкин с развода идет, и набросились. – А он что, Мочарашвилли? – Двух на гауптвахту привел за то, что выпивши были. Что набросились, не сказал. А так жизнь наша без перемен. Живем, мира ждем, по дому скучаем, – закончил он, развешивая мокрое полотенце на кустах. Отец уходил рано утром, а когда время приближалось к обеду, возвращался домой, и они шли обедать в офицерское собрание. Там Никита увидел Мочарашвилли, про которого рассказывал Семен Васильевич. Капитан был приземист и широк в плечах. Он поцеловал руку матери, погладил огромной ручищей Никиту по волосам и сказал отцу: – Эх, генацвале! Семья хорошо! Сын, ах, как хорошо! Но Грузия далеко. Горная страна Грузия… – и он печально вздохнул. Там Никита познакомился с другими офицерами. Они с ним охотно разговаривали. Может быть, потому, что, кроме него, в военном городке детей не было. Капитан Мочарашвилли был веселый, над всеми подсмеивался. Он играл с Никитой в шашки и всегда обыгрывал, запирал шашки так, что ходить было некуда. Только один офицер с Никитой не разговаривал. Он просто его не замечал. Поручик Любкин, с черной узкой повязкой, закрывавшей левый глаз, никогда не смеялся. Он только презрительно кривил тонкие губы, когда при нем рассказывали смешное. «Фон дер Любке» – называли его офицеры, когда он не мог их слышать. Ходил поручик обычно со стеком и, когда навстречу ему попадались солдаты, перекладывал его из правой руки в левую, освобождая правую не то для приветствия, не то для удара. На плацу, залитом палящим солнцем, солдат учили воевать. Они стояли в две шеренги «вольно». Перед ними висели на деревянных подставках соломенные чучела. Взводный вызывал солдат по очереди. Выходил один, брал винтовку наперевес и становился перед чучелом. – Вперед коли, назад прикладом бей, от кавалерии закройсь! – скороговоркой командовал взводный. Солдат делал выпад, колол штыком, бил прикладом назад и, приседая на широко расставленных ногах, вскидывал винтовку над головой. Взводный искоса поглядывал на поручика, который стоял в тени трибуны со стеком в руках. Любкин взмахивал стеком, и чучела убирали. Солдаты строились в плотную колонну, запевали песню и маршировали по плацу. Взводный шагал рядом, подсчитывая шаг: «Ать, два. Ать, два!» Когда колонна приближалась к противоположному концу площади, взводный начинал оглядываться на Любкина, который молча следил за ней одним глазом. Потом поручик похлопывал себя стеком по ноге. Взводный командовал: – Бегом! Любкин заставлял солдат бегать вокруг трибуны до полного изнеможения. Спины у них чернели от пота. Пробегая мимо поручика, они зло смотрели на него. …Война продолжалась и неумолимо напоминала о себе. Однажды перед обедом Никита баловался у водоразборной колонки недалеко от площади, где учили солдат. Вода била искристым веером из зажатой трубы и прохладными струями стекала с рубашки и штанов. Мимо колонки затопали солдатские сапоги. Никита на всякий случай отпустил рычаг и отбежал в сторону, чтобы не получить подзатыльника. Но солдаты спешили мимо, не обращая на него внимания. Потные и возбужденные, в расстегнутых гимнастерках, они громко переговаривались, спорили и ругались. «Что-то случилось!» – подумал Никита и побежал за ними. Площадь была заполнена солдатами, за их спинами ничего не было видно. Он залез на забор и над солдатскими фуражками увидел трибуну. На ней, опираясь руками на перила, что-то говорил поручик Любкин. Солдатские фуражки качнулись к трибуне. Было видно, как открывался черный рот на красном лице поручика, но до забора долетали только отдельные слова… – Фронт!.. рос… вать! Площадь рвануло криком. Над головами взметнулись руки. Любкин схватился за голову, скатился с трибуны, и над ним замелькали кулаки. За трибуной щелкнул выстрел, и шальная пуля жалобно пискнула над забором. Никита свалился на землю и бегом бросился домой. Мать накинулась на него с расспросами: – Кто стрелял? Что случилось? Кого убили? – Никого не убили. Зачем волноваться, дорогой? – ответил вместо Никиты капитан, вошедший вместе с отцом. Мочарашвилли подошел к столу, взял в обе руки кувшин с водой и стал пить прямо через край. – Получили приказ об отправке на фронт, – сказал отец, вытирая платком мокрый лоб. – Солдаты не согласны. Поручик выступил, кричать начал: «Измена отечеству! Немецким шпионам продались! Шкуру свою бережете!» Солдаты его и помяли: «Не называй нас шкурами, сам шкура продажная». Мать вышла, капитан осторожно опустил кувшин на стол и тихо сказал: – Однако, генацвале, говорят, если бы не твой Семен, всадил бы господин поручик тебе пулю в спину. – Неизвестно, в кого он стрелял. У него Семен наган выбил, шанцевой лопатой по руке успел ударить, – сказал отец. Вечером, когда Никита лег спать, а отец погасил свет и собрался уйти в соседнюю комнату, за открытым окном скрипнул песок. Кто-то подошел к окну. Никита открыл глаза и увидел стену, а на ней лунный свет. – Николай Демьянович, – раздался тихий голос Семена Васильевича. Отец подошел к окну. Они о чем-то пошептались. – Пусть заходят. Только тихо. Свет не буду зажигать. А ты под окном на скамеечке посиди. Посматривай. Щелкнула задвижка на двери, и из окна потянуло теплым ночным воздухом. Послышались осторожные шаги. Запахло махоркой и солдатскими сапогами. – Садитесь, товарищи, – негромко сказал отец и добавил: – Не туда, там сынишка спит. Заскрипели стулья. Незнакомый голос сдержанно прогудел: – Мы вот товарища из совдепа привели… Насчет приказа… – Мандат проверили? – спросил отец. Чиркнула спичка, и на стене появились тени сдвинутых голов. Спичка догорела. Стало очень темно. – Говорите, товарищ. Здесь все свои из полкового комитета. Послышался невнятный голос. Начала Никита не понял. Потом стало слышнее. – …фронт. Полагаю, что приказ формально надо выполнить, в вагоны грузиться. Оружия без разрешения полкового комитета никому не сдавать. Если погонят через Питер или будете следовать мимо, пошлите надежных людей в Петроградский Совет, там подскажут, что делать дальше. За окном кашлянул Семен Васильевич. Прошуршали чьи-то неторопливые шаги. Семен Васильевич снова кашлянул. – Ну что же, товарищи, так и порешим. Завтра на комитете такую линию держать будем. Еще сказали что-то, и снова потянуло из окна нагретым за день воздухом. – На митинге действовали правильно, а за поручиком посматривайте. В случае чего арестуйте – и дело с концом. – Ладно, – сказал отец. – Вас через заросли проводят. Через два дня подали эшелон, и полк погрузился в вагоны. На прощанье отец подхватил Никиту, поднял и близко посмотрел в лицо. – Не пришлось мне с вами дожить до мирного времени. Береги маму. Мать повисла у него на шее. Быстро, быстро целовала его лицо, а когда он уже вскочил в вагон, протянула к нему руки и горько всхлипнула. Как будто знала, что видит его в последний раз. Никита долго смотрел, как махал рукой отец. Потом мимо проползли товарные вагоны, в дверях грудились солдаты. Промелькнул штабной вагон и в его открытом окне бледное лицо Любкина с узкой черной повязкой на глазу. Никите стало жалко отца и почему-то страшно. Он ухватился за теплую руку матери и прижался к ней лицом. Глава 12 А ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В ЧОН! Никита уже совсем привык к новой жизни. Он перестал удивляться, что у него есть отец и друзья, есть кровать с одеялом и простынями. Просыпаясь, он уже не боялся, что все это окажется сном. Теперь начинало казаться сном то, что было до этого. Никите все больше нравились комсомольцы. Вот это настоящие люди! Особенно Володя, Ленькин братуха. Теперь Никита знал, что будет комсомольцем. Скоро будет. По вечерам друзья ходили в комсомольский клуб «Молодая гвардия». Никита и Ленька помогали делать костюмы для «живого кино», рисовали карикатуры для световой газеты, а Карпа был там постоянным артистом. Володя предложил им записаться в команду лыжных разведчиков – частей особого назначения, сокращенно ЧОН. Вот, оказывается, что означал плакат в горкоме комсомола, где красноармеец в шлеме со звездой спрашивал входящих: «А ты записался в ЧОН?» До зимы было еще далеко, и они посещали строевые занятия и изучали оружие. Друзья сидели на параллельных брусьях в спортивном зале бывшего кинотеатра. Им полагалось сидеть на спортивных матах, на полу, но комсомольцев было много, и, чтобы лучше видеть, друзья залезли на брусья. Стараясь не пропустить ни одного движения, они следили за руками инструктора, разбиравшего винтовку. – Русская, трехлинейная, образца 1891 года, – неторопливо и громко объяснял пожилой военный. Он называл части оружия и складывал их перед собой на промасленную тряпку, расстеленную на табуретке. – Вес со штыком четыре с половиной килограмма, – продолжал объяснять инструктор. Никита скосил глаза в сторону, где у стены стояли винтовки в пирамиде. Когда первый раз ребята взяли их в руки, винтовки показались совершенно одинаковыми, только по номеру можно отличить одну от другой. Но пока шли от казармы полка до спортзала, пока составляли оружие в пирамиды, Никита успел заметить, что его винтовка имеет особые приметы и он может узнать ее среди многих других. Легкий толчок заставил Никиту вздрогнуть. Он покосился на Леньку, сидящего рядом. Не отрывая глаз от инструктора, Ленька прошептал: – У моей с правой стороны приклад рябенький… – Разговорчики! – прикрикнул инструктор и щелкнул затвором. Обсуждение особых примет и достоинств винтовок продолжалось после занятий по дороге домой. Около штаба бойскаутов друзей остановила Эрна. Отсалютовав, она отозвала Никиту в сторону. – Проводи меня немного, я хочу тебе что-то сказать. – Я сейчас, ребята, – сказал Никита. – На репетицию не опоздай, – сделал строгое лицо Карпа. На репетиции Никите делать было нечего. В «живом кино» он не участвовал. Видно, Карпа намекал, чтоб не задерживался попусту. – Ты почему не носишь значок специальности? – спросила Эрна, когда они отошли от ребят. – Тебе же присвоили специальность пловца за спасение Леськи. – Вышить надо, а я не умею, – сказал Никита. – Возьми! – сказала Эрна. На ладони у нее лежал обшитый узким красным кантом черный суконный кружок с вышитой фигуркой пловца. – Ладно, – буркнул Никита, покраснев, и взял значок. – Вышивала себе значок сигнальщика и про тебя вспомнила. – Она посмотрела ему в лицо, как будто ожидая, что он еще скажет. Никита молча спрятал значок в карман. Эрна тронула его за руку. – У меня в воскресенье именины. Собираются друзья. Я хочу, чтобы ты тоже пришел. Придешь? Никита глянул на свои босые ноги и обтрепанные низы штанов. Посомневался немного и кивнул: – Приду. Только не знаю, где ты живешь? – Здесь, – Эрна кивнула через плечо на особняк в глубине сада за деревянным решетчатым забором. – До завтра! – Она вскинула руку к плечу, и каблучки ее белых туфель весело простучали по камням дорожки. …Когда Никита прибежал в клуб, репетиция еще не началась, но Карпа был уже на сцене. Там что-то прибивали и с грохотом перетаскивали. Ленька встретил Никиту вопросительным взглядом, но ничего не сказал. Никита показал ему значок. – Она подарила? – спросил Ленька. Никита кивнул и сказал, что приглашен на именины. – Ну и зря, – сказал Ленька. – Нашел к кому ходить. Отец у нее контра. Бывший лесоторговец. Почему-то с англичанами не убежал. Думает, Советская власть ненадолго. Очень ты ей нужен. Именины там, рождество, еще пасху позовут праздновать! Какой же из тебя комсомолец выйдет после этого! Зря ты с ней водишься. – При чем здесь отец? Я не к отцу, я к ней иду. – Смотри, – сказал Ленька. – Иди, если хочешь. Только зря это. – Об чем звук? – закричал Карпа, спрыгивая к ним со сцены. Ленька рассказал. – Это он не именины праздновать идет. Он там проведет политработу, вот что, – сказал Карпа и слегка хлопнул Никиту по животу. – Надо Эрну перевоспитывать. Она девчонка стоящая. Давай, Никита, покажи им там, буржуйским деточкам, что значит пролетарская сознательность. В глубине души Никита уже жалел, что согласился. Он не очень представлял себе, что его ждет, и сильно сомневался, удастся ли ему проявить пролетарскую сознательность. Если бы ему сейчас встретилась Эрна, он бы, наверное, отказался, придумав какую-нибудь причину. Глава 13 УРОК ПОЛИТГРАМОТЫ Ботинки отчаянно жали. Пальцы, втиснутые в узкие носки, налезали друг на друга и, имей они голос, скулили бы нудно и жалобно. Новая рубаха норовила вылезти из брюк, ее приходилось поминутно заправлять под ремень. «Практичная материя», – сказала портниха, когда они с отцом заказывали рубаху. Ткань была серо-грязного цвета и называлась «ганка». Из-за этих ботинок и рубахи настроение у Никиты было плохое. Ему казалось, что встречные прохожие пялят на него глаза и ухмыляются его дурацкому виду. Он ускорил шаг, хлопнул калиткой. На крыльцо взбежал в два прыжка. Вдохнул побольше воздуха и дернул круглую медную ручку. Где-то высоко в доме захлебнулся звонок. За дверью простукали каблуки, скрежетнула цепочка, щелкнул замок, и дверь приоткрылась. Выглянула девушка в белом фартуке и кружевной наколке: – Вам кого? – Эрну! – выпалил Никита. Девушка посторонилась и сказала более приветливо: – Проходите, пожалуйста. Барышня с гостями в гостиной. Никита поднялся по высокой лестнице и оказался в ярко освещенной прихожей. Навстречу выбежала Эрна. – Здравствуй! Хорошо, что пришел, – сказала она, протягивая обе руки. Потом, выждав немного, тряхнула белым бантом и подставила щеку: – Поздравляй! Никита растерянно ткнулся носом в ее щеку: – Поздравляю! Девочка вопросительно посмотрела на Никиту. Через ее плечо он увидел, как из боковой двери вышла высокая стройная женщина. – Это мальчик, про которого ты мне рассказывала? – спросила она, разглядывая Никиту. – Да, мама, – сказала Эрна и потянула Никиту за руку. – Идем, все уже собрались. Никита шагнул за Эрной и только тогда сообразил, что не поздоровался. Он оглянулся. Фигура женщины, обтянутая длинным платьем, скрывалась в боковой двери. – Здравствуйте! – запоздало крикнул он ей вслед и окончательно растерялся. – Очень мил, – сказала мать Эрны, насмешливо улыбнувшись. Никиту бросило в жар, но, не дав опомниться, Эрна втащила его в комнату. Посреди комнаты стоял Костя и что-то рассказывал, оживленно жестикулируя. Незнакомые девчонки окружали патрульного, перешептывались и хихикали. – Как ты сказал? – спросила высокая тоненькая девушка. – Бородатого Карлу Марлу повесили вместо бритого Керенского! – выкрикнул Костя и, увидев через головы девочек Никиту, указал на него рукой, продолжая как ни в чем не бывало: – А вот герой нашего времени. Спаситель известного вам Леськи Бакина. Если бы не отменили ордена и медали, то, наверное, ему присудили бы медаль за спасение на водах! – Перестань, – сказала Эрна. – Девочки, это Никита Лепехин. Знакомьтесь. Девчонки подходили к Никите, церемонно приседали и называли имена. Он так и не понял, не то они дурачатся, не то в самом деле так здороваются. Они показались Никите глупыми писклявыми воображалами. Только одна стройная девушка просто протянула ему руку, сказала коротко: – Лика. Вслед за девчонками подошел Тодик. Никита обрадовался, когда услышал его тоненький, не по росту, голосок: – Здорово, Лепеха! Он даже на «лепеху» не обиделся. Тодик улыбнулся, видно, тоже обрадовался, а до того сидел где-нибудь в уголке, сторонясь девчонок. – Теперь все в сборе, – сказала Эрна. – Прошу к столу, пирог стынет. Она распахнула дверь в соседнюю комнату и усадила гостей по одной ей известным правилам. Никита оказался рядом с именинницей. Напротив сидели Костя, Лика и Тодик. Пока Никита изумлялся вещам, расставленным на столе, и догадывался, что тонкие, почти прозрачные, розовые ломтики на блюде – это семга, о которой он слышал, но никогда не ел, Костя закатал рукава белой рубашки и, вооружившись ножом и вилкой, поднялся с места. – По просьбе нашей милой именинницы и по праву старшего по званию предлагаю приступить. Он ловко подхватил кусок пирога и водрузил его на подставленную Эрной тарелку. Так же ловко он обеспечил пирогом всех девчонок и подмигнул Никите и Тодику: – Братья индейцы, действуйте сами. Дружно застучали ножи и вилки. Никита ухватил пирог пятерней и поднес ко рту, но, увидев удивленный взгляд Лики, положил его обратно, вытер под столом руку о штаны, взял вилку, ножик и, посмотрев, как это делает Костя, принялся за дело. Костя непринужденно расправлялся с именинным пирогом, успевая в то же время переговариваться со своей соседкой. Видимо, он сказал что-то необычное. Лика быстро взглянула в сторону Никиты, опустила глаза и ответила негромко: – Ты, кажется, говоришь ерунду. Этого не может быть. – Спроси сама, – пожал плечами Костя, продолжая есть. – Ну и спрошу. Только не сейчас. Никита был занят едой и не очень прислушивался, что о нем говорят. К еде он привык относиться серьезно. – Ох, и люблю же я торт, – сказал Тодик, глотая слюну. – С кремом! Костя ухмыльнулся и шепнул что-то ему на ухо. Тодик вдруг побледнел, положил нож и вилку. – Что же не кушаешь, Тодик? – спросила Эрна. – У него живот болит, не обращайте внимания, – сказал Костя и засмеялся. После угощения перешли в гостиную, и Эрна затеяла игру в фанты. Девчонки отдавали ей кто носовой платочек, кто брошку, снятую с кофты. Когда очередь дошла до Никиты, он пошарил в карманах и бросил в шляпу пуговицу не то от рубашки, не то от штанов. Девчонки зафыркали. Потом на стул посреди комнаты усадили Костю. Эрна подошла к нему сзади и стала вытаскивать из шляпы фанты. Она подымала их над головой, чтобы все видели, а Костя не видел, и спрашивала: – Что этому фанту делать? Костя оказался на высоте. Он отвечал не задумываясь и всякий раз очень удачно, вызывая общее оживление. Только Тодик обиделся. Когда Эрна подняла над головой его перочинный ножик и спросила, что этому фанту делать, Костя прикрыл глаза, как бы раздумывая, и произнес: – Исполнить арию «На земле весь род людской…» – Это он нарочно, – зашептал Тодик на ухо Никите, пока смеялись девочки. – Думаешь, он не знает, чей фант? Ему в зеркале на стене видно. Заметил, как он глаза закатывает, чтобы в зеркало посмотреть? Ликиному фанту-платочку досталось «исповедовать грешников». Никитиной пуговице – проделать цирковой номер. Никита подумал, что Тодик, кажется, прав. Потом все исполняли свои номера. Тодик оказался хитрее, чем о нем думали. Когда подошла его очередь, он попросил Эрну аккомпанировать на пианино, вышел на середину комнаты, поднял руку к потолку и, то широко открывая рот, то раздувая щеки, исполнил арию без единого звука. Пока хлопали его находчивости, Лика переглянулась с Костей и вышла в переднюю. – Что значит «исповедовать грешников»? – спросил Никита у Эрны. – А вот вызовет тебя Лика, тогда узнаешь, – засмеялась Эрна. Как будто в ответ на ее слова от дверей, за которыми скрылась Лика, окликнули Никиту: – Тебя вызывают исповедоваться! Эрна прикусила губу, удивленно посмотрела на Никиту: Никита пожал плечами и направился к двери. В дверях он оглянулся и увидел, что из столовой вышла мать Эрны. В это время его потянули за руку, и дверь за ним закрылась. В полумраке прихожей он с трудом различил лицо девушки. Перед самым лицом блеснули ее глаза. – Я хотела у тебя спросить одну вещь. – Ну? – сказал Никита, чувствуя, как его охватывает непонятное волнение. – У вас в комсомольском клубе бывают девушки-комсомолки? – Ну, бывают. – А это правда, что вы остаетесь с ними в клубе ночевать? Никита сначала не понял, что она спрашивает. А потом до него дошло. С его губ готово было сорваться ругательство, но он сдержался и крикнул только: – Дура! Нащупав дверную ручку, он выскочил из передней, чуть не сбив с ног Эрну и ее маму. Обе смотрели на него одинаковыми круглыми глазами. – Я же говорила, с ним будет трудно. Апаш, беспризорник. Его нельзя оставлять вдвоем с порядочной девушкой, – сказала мама и строго спросила: – Что у вас происходит, мальчик? Никита замешкался с ответом. Он просто не знал, что отвечать. Из дверей, за его спиной, вышла Лика. Лицо ее пылало, она прижимала ладони к щекам. «Ну их всех к черту», – подумал Никита и сразу успокоился. – Ты молчишь, мальчик? – строго сказала мать Эрны. – Спросите у нее, – крикнул Никита и кивнул на Лику. Он окинул взглядом притихших девочек, заметил недоуменно вытянувшееся лицо Тодика. Подумал, без особого интереса, куда девался Костя? Последнее, что успел заметить, – удивленный и страдальческий взгляд Эрны. – Гудбай, ауфвидерзеен! – произнес он как мог насмешливо. Не торопясь вышел, а очутившись за дверью, стремительно бросился вниз по лестнице. Внизу он увидел Костю. Похоже, тот ждал кого-то. – Ты что? – спросил Костя. – Ха, ха! Понимаю. Девочка оскорбила пролетарскую честь. Пролетарии не понимают юмора. Никита ошалело смотрел на Костю. Так вот в чем дело! Вот почему удивилась она за столом, а потом решила спросить. – Ты, фрайер! – сказал Никита. – Я с тобой еще поквитаюсь! Он что есть силы хлопнул дверью. – Попробуй! – крикнул Костя ему вдогонку. Видно, таким уж выдался этот день для Никиты, что его злоключения еще не кончились. Он выбежал за калитку и с разбегу налетел на Леньку. Рядом с озабоченным видом прохаживался Карпа. – Ты что летишь как бешеный? – рассердился Ленька. – Это его из гостей выбросили. Со второго этажа, – объяснил Карпа. – Они на именинах были. – Опустив руки и умиленно кланяясь, Карпа дурным голосом добавил: – С благополучным вас возвращеньицем, господин Лепехин! Никите сразу стало легче. Друзья шагали в ногу по звонким мосткам. Ленька изредка поглядывал на Никиту справа. Карпа, мурлыча под нос какой-то мотивчик, поглядывал слева. – Идем ко мне, – сказал Никита. – Батя уехал в Заостровье попов разоблачать. У нас поговорим. – Идем, – обрадовался Карпа. Он хотел еще что-то сказать, но Ленька грозно глянул на него. – Помолчи! Пусть он сначала расскажет, а потом мы ему выложим. Первое, что сделал Никита, когда они вошли в комнату, сорвал с ног опостылевшие башмаки, швырнул их под вешалку и с наслаждением потопал босыми ногами по чисто вымытому полу. Друзья улеглись животами на расстеленное одеяло. – Ну давай, выкладывай! – распорядился Ленька. Никита рассказал. Карпа сочувственно засопел, а Ленька сказал: – Азбука коммунизма. Чего еще от буржуев недорезанных ждать?! Он стукнул кулаком по одеялу. – Конечно! В три шеи разгоним буржуйских деточек! – Сегодня получено сообщение из ЦК… – не вытерпел и ввернул Карпа. – В РСФСР создана детская пролетарская организация, – продолжал Ленька. – В губкоме выбрали оргбюро по подготовке пионерского движения. Володя сказал, что завтра нас вызывают в оргбюро, там будет решаться судьба дружины бойскаутов и вопрос о создании отряда юных пионеров… – Кого, кого? – спросил Никита. – Юных пионеров Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, – торжественно повторил Ленька. – Даешь юных пионеров! – заорал во весь голос Карпа и, перевернувшись на спину, потряс в воздухе ногами. Часть II КОНЕЦ «ЧЕРНОГО БОБРА» Глава 14 ФЛАГ НА ГРОТ-МАЧТЕ На знакомом утоптанном дворе под зелеными кронами берез построились патрули бойскаутов. Они образовали большую букву П, на открытом конце которой алело знамя с белой лилией. Возле знамени стояли Володя и Павлик. «Чайки» стояли против «ласточек», и Никита, поглядывая на девочек, думал, кто из них перейдет в новую организацию. Эрна? Не позволят ей родители. Никита вздохнул. Все-таки жалко. Хотя Ленька прав, она чуждый элемент, а все равно жалко. Да и остальные девочки тоже… Никиту толкнул в бок Карпа: – Тодик-то не пришел, а говорил… Никита оглядел «чаек». Ребята выжидательно поглядывали на Володю, который разговаривал со скаут-мастером. С правого фланга, опираясь на посох, с патрульным тотемом стоял Андрей. Узкий ремешок шляпы под подбородком подчеркивал решительное выражение его лица. Никита подвинулся к Андрею. – Не знаешь, куда делся Глеб Степанович? Что-то давно его не видно. – Сам удивляюсь, – пожал плечами Андрей. – Спрашивал Павлика, он тоже не знает. Может, в море ушел. – Сдрейфил Тодик. Или мамочка не пустила, – ворчал рядом Карпа. Павлик и Володя закончили разговор. Павлик аккуратно сложил и убрал в карман гимнастерки листок бумаги, переданный ему Володей, оглядел выстроившиеся перед ним патрули. Володя шагнул вперед и громко прочитал положение о создании детской организации, которая названа организацией юных пионеров. Бойскауты слушали, поглядывая то на Володю, то на Павлика, и разные чувства отражались на их лицах. С явной неприязнью смотрел на Володину черную куртку и фуражку с красной звездой Костя, патрульный «Черных бобров». Растерянны были лица девочек. Кончив читать, Володя предложил всем, кто хочет вступить в пионеры, перейти на левую сторону от знамени. Андрей шагнул вперед, скомандовал «смирно» и подвел свой патруль к Володе. Павлик удивленно изогнул брови и, сняв с головы шляпу, стал поправлять и без того прямые поля. Из «бобров» налево перешли двое. Из «ласточек» никто не перешел. – Ну что же, – сказал Володя, – кто надумает, милости просим. Наш штаб на углу проспекта Чумбарова-Лучинского и улицы Карла Либкнехта. Двери для всех открыты. Андрей скомандовал: – Шагом марш! И первые двенадцать юных пионеров с Володей во главе отправились в свой новый пионерский клуб. Три комнаты в нижнем этаже деревянного двухэтажного дома пионерам передали комсомольцы. Володя усадил ребят в кружок прямо на полу, в одной из пустых комнат. – Когда-нибудь, – сказал Володя, – когда будете взрослыми, вы вспомните этот день – день рождения первого пионерского городского отряда. О нас с вами заботятся комсомол и Советская власть. Нам передали это большое помещение, заказали отрядное знамя с эмблемой – пионерским костром. Наше дело – собрать под это знамя большой отряд. – У-у-у, – прогудел Карпа, – за этим дело не станет. – Со всех улиц, от Быка до Кузнечихи, пацаны в комсомол просятся, – подтвердил Ленька. – В комсомол им рано, а в пионеры в самый раз. – Я тоже так думаю, – продолжал Володя. – Но от нас уходит Андрей… – Куда? Почему? – закричали ребята. – Я с вами, ребята, – сказал Андрей. – Но мне нужно работать. Меня берет матросом на рыболовный тральщик капитан Михов. – С Андреем мы договорились, – сказал Володя. – Он нас не забудет и, когда вернется, придет к нам, расскажет о плавании. Как думаешь, – повернулся Володя к Андрею, – кого вместо тебя патрульным, нет, не патрульным, а звеньевым «Чайки» назначить? – Никиту Лепехина, – не задумываясь, ответил Андрей. – Он на второй разряд успел сдать. С катером может управляться, и ребята его уважают. Никита вздрогнул: «Почему меня? – Он посмотрел недоверчиво на Андрея, потом на ребят. – Чем я лучше Леньки или Карпы?» Ленька и Карпа согласно закивали: – Никиту. – Хорошо, – сказал Володя. – Звеньевым «Чайки» будет Никита Лепехин. Он, может быть, еще не очень силен в политграмоте, но парень наш, пролетарский и крепкий. У него мы заберем Карпу и Леню, они будут звеньевыми двух других звеньев. Названия сами придумаете. Только я советую не брать больше названия зверей и птиц, а более подходящие к нашей действительности. – «Красный моряк»! – сказал Карпа. – «Серп и молот»! – сказал Ленька. – Можно и так, – согласился Володя. – Только вы это своим будущим пионерам предложите. Согласятся – так и будет. Он поднялся с пола, одернул гимнастерку, накинул на плечи кожаную куртку. – Я в губкомол, доложу, что есть отряд. А вы распланируйте уголки звеньев. Принимайтесь хозяйничать в своем клубе. Володя вскинул руку над головой новым пионерским салютом: – Пионеры! К борьбе за дело рабочего класса будьте готовы! – Всегда готовы! – гулко прозвучало в пустых комнатах. Володя ушел. Ребята обошли комнаты. Заглянули в темную кладовку в конце коридора. – Здесь можно маленькую мастерскую соорудить, – сказал Ленька. – Переплетную. Станочки смастерим, я знаю, как их сделать. Будем книги переплетать. – Нет! – возразил Карпа. Он что-то отмерял шагами. – Смотрите! Если выломать эту стену, то кладовка соединится с большой комнатой. В комнате поставим скамейки, а из кладовки выйдет сцена. Поняли, что получится? – Тебе дай волю, так ты всех в артистов превратишь! – сказал Ленька. Карпа уже ерошил ежик волос на голове, собираясь сражаться за свою идею, но в это время за их спинами раздался стук. Обе половины наружной двери распахнулись настежь, и в коридор влетела и бесшумно покатилась по полу бойскаутская шляпа. За ней через порог перевалился Тодик и растянулся на полу. Он быстро вскочил на ноги и, хватаясь за голову, пропищал, заикаясь: – «Боб-ры»! Его обступили ребята. – Что ты трясешься, как овечий хвост? – спросил Карпа. – «Бобры»… угоняют катер! – выпалил Тодик. – Они хотят… утопить фрегат, чтобы вам не достался. Ребята растерянно уставились на Тодика. Первым опомнился Никита. – За мной! – крикнул он и выскочил за дверь. Хватая на ходу посохи, бросились вслед остальные. Ребята с посохами наперевес неслись по улицам, как бойцы в атаку. Сзади со шляпой в руках едва поспевал Тодик. Выбежав на набережную, они увидели катер. На его высокой грот-мачте развевался треугольный вымпел с силуэтом черного бобра. У борта покачивался ялик. С него двое «бобров» перебрасывали на катер тяжелые камни. У мачты с топором в руках стоял Костя. Увидев сбегающих на пристань «чаек», он что-то крикнул и взмахнул топором. – Что ты делаешь! – отчаянно закричал Ленька. Топор опустился, и до ребят донесся глухой удар. Андрей побежал вдоль пристани к причаленному на дальнем конце карбасу. Никита прикинул на глаз расстояние, сильно оттолкнувшись ногами, бросился в реку. За ним прыгнули Карпа и Ленька. Костя перешел на ялик, оттолкнулся от борта катера. «Бобры» поспешно выгребали на быстрину. Костя стоял на корме ялика и что-то насмешливо кричал. В несколько взмахов Никита достиг низко осевшего катера. Он перевалился через борт и помог забраться подоспевшим друзьям. У самой мачты из прорубленной в днище дыры чистым фонтаном била вода. Катер, тяжело загруженный булыжником, медленно оседал. – Камни, камни выкидывать! – крикнул Никита. – Не успеем, – сказал Ленька. – Во сколько нагрузили! Утонет катер, пока возимся. – Нет! – крикнул Карпа. – Не утонет наш фрегат! Он примерился, присел и, выкрикнув «у-ух!», шлепнулся на пробоину. – Ой, братцы, кажется, я на гвоздяру угодил, – пожаловался он и тут же закричал: – Чего уставились? Викидывай камни! Думаете, я собираюсь сидеть, пока у меня вода через рот пойдет… Никита и Ленька набросились на булыжники. К борту приткнулся карбас с остальными «чайками». Андрей мгновенно оценил обстановку. – Воду отливать! – приказал он и, быстро пробираясь на нос, крикнул Карпе: – Потерпи немного, я сейчас пластырь сооружу. – Я сижу крепко, – состроил рожу Карпа. – Я на гвозде сижу. – Не выдумывай, – сказал Андрей, вытаскивая из-под носовой палубы брезент и веревку. – Шлюпки делают не на гвоздях, а на медных заклепках. Нет под тобой никаких гвоздей. – Помоги мне, – обратился Андрей к Никите. Они быстро завели под катер подкильные концы, выровняли их и затянули пластырь из толстого прошитого брезента. – Можешь вставать, – сказал Андрей, закрутив тугие концы. Карпа ойкнул и встал на четвереньки. Андрей нагнулся над ним. – Какой же это гвоздь? Просто здоровая заноза. – А мне легче? – скривился Карпа. Андрей достал из ящика, скрытого под банкой, плотницкие кусачки и, не дав Карпе опомниться, выдернул у него занозу. Карпа вскочил на ноги. Держась одной рукой сзади за штаны, другой он погрозил вслед едва видному ялику: – Подожди, «Черный бобр», я тебе это припомню! – За такие дела можно под суд отдать. Это вредительством называется, – сказал Ленька. – Они свой пиратский флаг оставили, – пропищал Тодик, показывая на верх грот-мачты, где развевался вымпел с черным силуэтом зверя. Андрей подошел к мачте, осмотрел со всех сторон. – Фалы обрезаны. Флаг спустить нечем, – сказал он. Никита сбросил мокрые штаны и рубашку. Повязал косынку на голую шею. – Сейчас мы заменим этот «веселый Роджер». – Он поплевал на ладони и, быстро перебирая руками и ногами, вскарабкался на самый верх. – Держи! – крикнул он сверху, бросая сорванный вымпел. Немного повозившись, он соскользнул вниз. Над катером развернулась по ветру пионерская косынка. Карпа завязал в сброшенный вымпел камень и крикнул, швыряя тотем за борт: – Конец «Черному бобру»! Да здравствует наш пионерский флаг! Ура! И все они, мокрые и возбужденные, продрогшие на ветру, закричали: – Ур-ра! Глава 15 ПЕРВЫЙ ГОРОДСКОЙ В пионерском клубе кипела работа. Оборудовались уголки звеньев. Новички готовились на третий разряд. К концу недели в пионеры вступило больше тридцати ребят. Звеньев оказалось мало. Пришлось организовать еще два. Мальчишки назвали свое именем Карла Либкнехта, девочки – именем Розы Люксембург. Новым звеньевым у мальчишек стал Валька Симаков. Звеньевым девочек выбрали Маняшу Уткину с Кузнечихи. Маня была дочкой известного помора Прохора Уткина, Она все умела: грести, плавать, разводить костер. С парусами управлялась как заправский матрос. Ее так и звали Машка-моряк. Девчонки под ее командой быстро завоображали и нахально потребовали, чтобы обслуживание катера с «Чесмы» поручили им, но встретили такой дружный отпор, что вынуждены были отступить. Правда, не обошлось без вмешательства Володи. Они выторговали себе право вместе с «чайками» заниматься работой с такелажем и парусами. Одновременно с Первым городским отрядом появился пионерский отряд при детдоме № 1. Ходили друг к другу в гости обмениваться опытом, которого явно не хватало. Никита никак не мог предполагать, что быть звеньевым так хлопотно. В «Чайке» было девять человек. И все разные, и у каждого свои заботы, свои интересы, которые необходимо было учитывать в повседневной работе. Коротышка Сережа Тыров, например, любил строгать и пилить. Хлебом не корми, только дай чего-нибудь смастерить из деревяшки. Ему организовали в уголке звена маленький верстачок. Этот верстак был постоянно занят. К Сережке начали ходить ребята из других звеньев. Теперь все полки и скамейки изготавливались в звене «Чайка». Пятеро самых шустрых: два Ивана, два Петра и Фрол – ни о чем и думать не могли, кроме моря. Эти пятеро стали постоянной командой катера с броненосца «Чесма», который после славной победы над «Черным бобром» был торжественно переименован в «Будь готов!». Буквы для него вырезал и покрасил золотой краской тот же Сережка Тыров. Катер был главной заботой звена. Под командой Никиты они надраивали до блеска латунные уключины, терли жесткими вениками палубу, сушили и укладывали паруса. И почти всегда с ними наравне работала неутомимая Маняша Уткина. Много помогали Первому городскому ребята из комсомольского клуба. В первые же дни существования отряда они притащили пионерам несколько столов, скамеек, шкафов для инвентаря, достали кумача для вымпелов и галстуков. А девушки-комсомолки их сшили. Несколько раз в пионерский клуб заходил секретарь губкома РКСМ Василий Олишев, расспрашивал звеньевых, что да как. Иногда с ним вместе наведывались секретарь горкома Угловой и заместитель председателя губисполкома Боговой. Когда Ленька заикнулся было, что неплохо бы организовать выпуск пионерского журнала «Костер», Олишев сказал: – А что ж, хорошее дело! Дерзайте. Готовьте журнал в рукописном виде. А потом мы экземпляров десять размножим на гектографе. Кажется, я видел в городской типографии гектограф? – спросил он у Богового. – Еще со времен большевистского подполья сохранился. Я договорюсь, – сказал Боговой. И договорились. Отец принес Никите из типографии три специальных химических карандаша: красный, фиолетовый и зеленый. Картинки и заглавия рисовали разными цветами, а весь текст писали фиолетовым. Потом каждую готовую страницу укладывали текстом вниз на желатиновый поднос гектографа и прокатывали валиком. Текст отпечатывался на желатине. Затем прикладывали чистый лист, прокатывали его тем же валиком, и на бумаге получался отчетливый оттиск. Через неделю Ленька уже с гордостью держал в руках пахнущую типографией тоненькую тетрадку с красными буквами: «Костер». Под заглавием фиолетовый пионер, похожий чем-то на Петьку Жгилева, надув щеки, дул в зеленый горн с красным вымпелом. Никита теперь каждый день шел в свой клуб как на праздник. Ему постоянно хотелось выполнить любое дело как можно лучше. Он все реже вспоминал свои беспризорные скитания. Жизнь четко разделилась на ту, вроде бы ненастоящую, и на эту, теперешнюю. Он по утрам вставал вместе с отцом. Обливались из одного ведра за сараем во дворе. Вместе завтракали и выходили на улицу. – Обедать не опоздай! – говорил отец и легонько подталкивал его в спину. *** Никита вошел во двор пионерского клуба и увидел Володю, Леньку и Карпу. – Вот и Никита, – сказал Володя. – Хочу с вами посоветоваться. Сможем ли мы вывезти отряд в лагерь? – Даешь лагерь! – закричал Карпа. – А что тут такого, – сказал Никита, – погрузимся на катер и поехали. – А кто нас кормить будет? Где спать? – сказал Ленька. – Подготовиться надо как следует. Подумать надо. – Да что тут думать! – Карпа даже покраснел от волнения. – Тут все ясно, как мармелад! – А ты мармелад-то ел когда-нибудь? – засмеялся Ленька. – Ну, не ел. Подумаешь! Его из варенья делают. И вообще, при чем здесь мармелад? Мы про лагерь толкуем. Видали! Я ему про лагерь, а он про мармелад. – Да ты же сам! – возмутился Ленька. – Не горячитесь, – сказал Володя. – Леня прав. Дело нешуточное. Как говорит наш Головко, «це дило требо розжуваты». Раз никто из моих помощников не возражает, начнем готовиться. А что для этого нужно? – Ха, – сказал Карпа, – палатки, вот что. – Топоры, лопаты, посуду, спички, хлеб, соль, картошку, – начал перечислять Никита. – Лекарства, – добавил Ленька обиженно. – Бинты, йод! – Ну вот видите, не так уж мало, – сказал Володя, посмеиваясь. – А кроме всего этого, нужно и ребят подготовить, обучить. В каждом звене должны быть санитар, горнист, барабанщик. Значит, так, Никита с Леней берите по нескольку ребят от каждого звена и отправляйтесь. Помните казармы, где винтовки ЧОНа получали? Там возьмете все по этой записке и договоритесь об обучении барабанщиков и горнистов. А Карпа отыщет Маняшу и организует занятия санитаров. У Карпы вытянулось лицо. – Да, – сказал он, – всегда так. Кому в казармы: горны, барабаны, палатки получать, а Карпе с девчонками бинты разматывать. С Никитой и Ленькой отправились Петька из «Серпа и молота» и четверо новичков из других звеньев. Полк помещался в длинном здании, на фасаде которого еще сохранились щербатые следы от пуль. Дневальный со штыком на поясе провел ребят через всю казарму рядами аккуратно заправленных коек и пирамид с начищенным оружием. Ребят поразила чистота и тот особый порядок, который отличает военные казармы. Молодой командир с кубиками на воротничке и кимовским значком на груди приказал вызвать барабанщика. Пришел пожилой солдат с длинными, как у запорожца, усами. Усмехаясь в усы, он протянул ребятам солдатский барабан и спросил: – Ну, кто хочет? Петька осторожно взял палки, повесил на шею тяжелый барабан и ударил. Получилось что-то жалкое вроде: «тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота». Солдат прищурил глаза, шевельнул усами, взял барабан и сказал: – Дай-ка попробую. Взмахнул палками и скомандовал: – На месте шагом марш! Барабан зарокотал рассыпчато и четко. В такт ему ноги дружно заработали по полу нечастым шагом. Усы солдата шевелились в ритм барабанному маршу, и он негромко, не очень отчетливо выговаривал: – Старый барабанщик, старый барабанщик, старый барабанщик крепко спал. Он проснулся, перевернулся, барабанить снова стал. Казалось, что это говорит не солдат, а выговаривает сам барабан. Все ребята захотели стать барабанщиками и горнистами. Договорились о дне занятий. Со склада получили топоры и лопатки в брезентовых чехлах, несколько солдатских котелков и фляжек, а самое глазное, настоящие походные палатки. На обратном пути, у самого клуба, ребята столкнулись с Тодиком. Он стоял на углу с каким-то верзилой и, увидев ребят, быстро юркнул за угол дома. Тодька исчез с того дня, когда «бобры» хотели потопить катер, и ни разу не появлялся в пионерском клубе. – Ну и шут с ним! – сказал Ленька, когда ребята гадали, куда он подевался. – Небось мамочка не отпустила. Ах, Тодик, не промочи ножки! И вот сейчас, увидев его испуганный, жалкий взгляд, Никита передал свою ношу Петьке и бросился за угол. – Тодька, – закричал Никита. – Подожди, дело есть! Тодик остановился. Верзила дернул его за руку, подтолкнул в спину, и они скрылись в дыре забора. Когда Никита подбежал и заглянул между досок, за забором уже никого не было. – Ну что, догнал? – спросил Ленька, когда Никита вернулся. – Нет, удрал. – Ладно. Нечего нам из-за него переживать, – успокаивал Никиту Ленька. – Он вообще чуждый элемент. У него отец инженер, а мать буржуйских деточек музыке обучает. Не наша прослойка. – Сам ты прослойка! – сказал Никита. – Мне кажется, он чего-то боится. Кто этот длинный, что с ним был? – Его Оглоблей кличут. Он раньше бойскаутом был, а потом куда-то смылся. Тоже не наш. – Слушай, – сказал Никита, – по-твоему рассуждать, так я ведь тоже чуждый. У меня отец в редакции работает, а мать гимназию окончила. Тоже уроки давала. Ленька задумался. – Во-первых, твой отец красным командиром был, а сейчас он партийный. – А во-вторых? – спросил Никита. – Во-вторых, и ты был чуждый. А теперь перевоспитался вроде. Ты был несознательный люмпен-пролетарий, а теперь стал сознательным борцом за дело рабочего класса. Он подумал и добавил честно: – Ну, может, еще и не совсем сознательным. Но ничего, мы тебя и дальше перевоспитывать будем. – Это кто же меня перевоспитывает? – обиделся Никита. – Ты, что ли? – Но тут он вспомнил историю с ящиками и замолчал. Когда пришли в клуб и сложили на пол снаряжение, Никита сказал: – Может, Тодьку как раз и надо перевоспитывать, а? – Не знаю, – сказал Ленька. – Может, и надо, да как? Смотреть походное снаряжение сбежался весь отряд. Галдеж поднялся как на базаре. Всем хотелось потрогать шанцевые лопатки и топоры. – Отставить! – сказал Володя. – Нужно научиться быстро и по всем правилам разбивать палатки. Сроку дается неделя. Через неделю проверим, чье звено быстрее. Идет? – Идет! Каждое звено получило по палатке. Их начали разворачивать и тут же, во дворе, осматривали стойки и оттяжки. – Эй, Никита, – позвал Карпа, выбегая из клуба. – Секретный разговор. Никита подошел к нему. – Я сейчас из окна трех «бобров» видел, – зашептал Карпа. – Прохаживаются мимо клуба. Один на забор полез посмотреть. Шпионят… – Ну и пусть, – сказал Никита. – Нечего нам скрывать. Может, они в пионеры хотят, да не решаются. – Ну нет! Хотели бы – через забор бы не подсматривали. – А может, боятся? – Чего? Проверим. – Карпа заглянул в щелку забора и убежал. Через несколько минут во двор ввели пленника. Им оказался Леська Бакин. Он с любопытством оглядывался по сторонам. – Остальные сбежали, – сказал Карпа. – Шпионишь, Поросенок? – строго спросил Никита. – Не, – ответил Леська. – Костя посмотреть послал. – Смотри! – сказал Карпа. Поросенок повертел головой и уставился на подошедших малышей Галинку и Сережку. – У вас и «волчат» принимают? А Костя говорил, что маленьких не берут. – Вступить хочешь? Леська замотал головой. – Мне нельзя. Мне тогда знаешь что от Кости будет! – Он нагнул голову и тяпнул себе ладонью по шее. – Боишься Кости? Поросенок доверчиво улыбнулся Никите: – Боюсь, – сказал он простодушно. – Слыхали? – спросил Карпа, когда Поросенок ушел. – Костя старается. Ему еще мало. Никите и самому очень хотелось встретиться с Костей, чтобы поквитаться с ним за все. Но времени не хватало. К концу дня во дворе поставили одну палатку. Никита осмотрел работу своего звена, отпустил ребят и вышел на улицу. На углу Поморской его окликнули. Он оглянулся и увидел Эрну. – Ну, как живешь? – спросила она, не глядя на него. – Говорят, ты теперь патрульный. – Звеньевой, – сказал Никита. – Звеньевой, а не патрульный. Живу хорошо. Весело. В лагерь собираемся. Слушай, Эрна, идем к нам. У нас уже есть звено девочек имени Розы Люксембург. Идем! Эрна только покачала головой. – А наши «ласточки» больше не собираются. Распался патруль. И Глеб Степанович не показывается. Павлик с ребятами, говорят, на квартире собираются. – Ну, так идем. Тебе понравится, Эрна. – Никита тронул ее за руку. Эрна снова покачала головой. – Нет, – сказала она. – Это невозможно. Проводи меня, пожалуйста. Они медленно пошли по проспекту, и Никите захотелось, чтобы проспект был подлиннее. – Знаешь что? – сказал Никита. – Пойдем со мной в клуб «Молодая гвардия». Мы с комсомольцами там живое кино показываем. Идем! – Мама не пустит, – сказала она немного погодя. – А ты потихоньку. Ничего с твоей мамой не случится. Ведь ты пойдешь, а не мама. Я к тебе пришел, когда ты позвала. Эрна усмехнулась. – Ну и что из этого вышло? – А ты попробуй, – сказал Никита. Эрна подумала немного и тряхнула головой. – Хорошо. Приду. Жди меня на углу Соборной. – Она толкнула калитку и ушла не оглядываясь. Никита заторопился и припустился бегом. Ему нужно было успеть в яхт-клуб, где среди клубных лодок и яхт пришвартован был пионерский катер «Будь готов!». Там сегодня его команда под руководством Маняши Уткиной заканчивала ремонт такелажа. Никита выскочил на набережную и побежал вдоль реки. На вышке яхт-клуба полоскались сигналы хорошей погоды. Команду свою он увидел издалека. На дощатом причале был раскинут треугольный кливер, Маняша и Фрол заканчивали крепление фала к острому углу парусины. На ровной ее поверхности выделялась аккуратная свежая заплата. Маняша подняла голову, увидела Никиту и сказала обиженно: – Опаздываешь, капитан. Обещал с нами вместе, а мы тебя два часа ждем… – Да мы уже заканчиваем, – сказал Фрол. Никита смутился, не мог же он объяснить им, что задержался из-за встречи с Эрной. Он спрыгнул с причала на катер и включился в работу. Мимо на большой скорости протарахтела моторная лодка с высоко задранным носом. Она подняла широкую волну, и мачты яхт у причала вразнобой закачались. На корме у руля сидел дядька в кожаной куртке. Лодка лихо развернулась, пустив по воде пенистую дугу, сбавила ход и остановилась напротив вышки. – Поторопись! – крикнул рулевой и махнул рукой. Из-под навеса для такелажа по настилу причала протопали трое в черных бушлатах. Они торопливо прыгнули в лодку. Моторка тут же рванулась вперед, быстро набирая ход, и помчалась вверх по реке. Когда она проходила мимо катера, один из пассажиров глянул на сверкающие буквы названия, скользнул взглядом по Никите и его команде и поспешно отвернулся. Никита узнал Гленарвана. Он хотел крикнуть: «Глеб Степанович, это же я!» Даже поднял руку. Но Гленарван так больше и не посмотрел в его сторону. Глава 16 ЖЕСТОКОЕ ВРЕМЯ Когда Никита пришел домой, отец сидел у стола и что-то писал. – Ну, как дела пионерские? – спросил он, пододвигая Никите хлеб и кружку с чаем. – Палатки получили, – сказал Никита. – В лагерь собираемся. Володя говорит… – Володя у вас замечательный парень. – Отец поднялся из-за стола, подошел к окну, за которым город погружался в тишину прозрачной белой ночи. – Вообще, тебе повезло. Хорошо тебя принял этот город. И люди вокруг тебя хорошие. Ты, брат, это цени. – Я ценю, – сказал Никита. – Еще как ценю-то! Отец уселся на подоконник и задумчиво посмотрел на сына. – Меня, брат, здесь встречали не так… Никита быстро составил кружки, убрал со стола и подсел к отцу. Николай Демьянович положил ему на плечо тяжелую руку. – Нас взяли на станции Плесецкой. Прямо с полатей взяли, где мы валялись в тифозной горячке. Было нас четверо, я фамилий не помню. Знаю только, что один был моряк из Архангельска, а двое других курсанты из петроградского училища. Нас, больных тифом, при отступлении укрыли мужики из соседней деревни, а выдал белогвардейцам, занявшим станцию, поп-расстрига. Как нас забрали, как везли в промерзших вагонах вместе с другими пленными, почти не помню. Зато хорошо помню, как нас вывели на лед. Совсем не таким был город в ту ночь. Завьюженный, прижатый сугробами к земле. Редкие огни на далеком берегу. Северное сияние в черном небе, а вокруг ледяная пустыня. Вывели нас солдаты в меховых шинелях и шапках из собачьих шкур. Это у них называлось шекльтоновским обмундированием, Антанта заботилась. А мы полураздетые, лица неживые, голубые какие-то, вместо глаз черные провалы. Разделили на две группы. Мы с морячком попали во вторую, а два курсанта в первую. У меня ноги были сильно поморожены, трудно стоять, морячок меня поддерживал. Погнали прикладами первую группу к дымящейся проруби, поставили спиной к воде. Треснул залп, плеснула вода, волна на лед накатилась, и нет людей… Вот как это бывает. А потом и нас всех на то же место. Ковыляю я рядом с матросом, друг за друга держимся. Стал лицом к берегу, там огни. Сполохи в небе. Цепочка солдат перед нами. А за спиной чувствую, как там холодная черная вода дымится. Капитан их с кольтом в руке вышел к нам и закричал: – Видали, собаки? Шагай назад. Вас шлепать в другой раз будем. Отец замолчал. Никита чувствовал на плече тяжесть его руки. – А потом? – Потом? – Отец с хрустом потянулся. – Потом я все-таки остался жив, хотя иоканьгская тюрьма на это давала мало надежды. Жив ли тот морячок, не знаю… Я с ним больше не виделся… Отец поднялся с подоконника. – Спать, сынок! Тебе когда завтра подыматься? Завтра воскресенье. – Рано, – сказал Никита. – Дела. *** Никита долго лежал в темноте с открытыми глазами и вспоминал почему-то, как до войны они жили втроем на тихой улице у древней крепостной стены в городе Смоленске. Как все вместе мимо башни Веселухи ходили на Днепр купаться и отец учил его плавать. Но редко, потому что отец всегда бывал занят в своей типографии, он там наборщиком работал. Иногда к отцу приходили товарищи. Они подолгу негромко разговаривали, тесно склонившись над столом чубатыми головами, а потом вполголоса пели протяжные песни. Мама говорила, что за такие песни в тюрьму сажают. Папа уже один раз сидел в тюрьме. Никита вспомнил, как они с мамой ходили к нему. Стояли в длинном коридоре, вдоль которого медленно расхаживал часовой с кобурой на кожаном ремне через плечо. Вместо одной стены там была деревянная стойка, а над ней сетки, какими кроличьи клетки обтягивают. Когда часовой, повернувшись в дальнем конце коридора, подходил к ним, он Никите подмигивал. Мама подняла Никиту, и он увидел за сеткой такой же коридор, только там часовой сидел на скамейке, а у самой сетки стоял папа. Он быстро говорил с мамой и все время смотрел на Никиту. Время от времени часовой, что сидел на скамейке, сердито бурчал: – Об этом говорить запрещено! Но папа не обращал внимания и все продолжал говорить, не останавливаясь. Мама была веселая и тоже быстро что-то говорила. Иногда получалось так, что они вместе с папой говорили одновременно, и понять что-нибудь было невозможно. И они оба смеялись. Никита покосился на часового и просунул сквозь сетку палец. Папа за него подергал и еще раз засмеялся. Часовой ничего не сказал. А когда шли домой, мама была грустная и всю дорогу молчала. И еще вспомнил Никита, как зимой строили снежную крепость во дворе. Строили папа и Никита, а мама помогала. Крепость получалась как настоящая, с воротами и башнями. Ворота изготавливались при помощи двух табуреток, которые ставили одна на другую, а сверху укладывали корыто, перевернутое вверх дном. На корыто утрамбовывали снег, поливали водой, а потом корыто и табуретки убирали. В стене получались ворота, через которые Никита мог пройти не пригибаясь. Иногда папа, развеселившись, перекидывал Никиту через снежную стену в сугроб. А тогда мама кричала: – Осторожней! Ты же ушибешь ребенка! Папа хватал маму и тоже перебрасывал ее через сугроб… Никита не заметил, как заснул. И ему приснился второй сон… *** …Колючая серая степь без конца и края. Пылит песчаная дорога, горячий ветер относит пыль в сторону и назад. А по дороге редкой цепочкой бредут люди и тащат свой скарб. Кто на тележке катит, кто на плече несет. И вроде бы он, Никита, с мамой в этой цепочке. Мама, перегнувшись на один бок, тащит тяжелый мешок с вещами, а Никита с другой стороны ей помогает. И вроде бы они все уходят, торопятся, потому что сзади, невидимое за горизонтом, к ним все приближается что-то огромное. И никто не знает, что это такое, знают только, что страшное. И хоть ничего не видно еще, все знают, что оно там, за горизонтом, куда ветер уносит серую пыль. Потому и спешат. Идти трудно. Ноги вязнут в песке, пот заливает глаза, пить хочется, сил нет. Никита тащит тяжелый мешок, то и дело смахивая пот с бровей, и торопит маму: – Скорей, мама! Надо скорей! – Стой, Никитка! Стой, сынок! – шепчет мама. – Погодим минутку. Мочи нет! Давай отдохнем чуть-чуть. Самую малость отдохнем… А потом дальше… Мама подтаскивает мешок к кривому дереву у дороги с пыльными мелкими листочками. Они усаживаются на мешок, прислоняют спины к шершавому стволу и неподвижно замирают, глядя, как ползет мимо молчаливая бесконечная вереница. Мама вдруг медленно начинает сползать с мешка и клониться на бок. Лицо у нее делается совсем белое, по нему крупными каплями катится пот. – Плохо мне, – шепчут ее пепельные губы. – Ох плохо, сыночек! Она закрывает глаза и совсем тихо, едва слышно просит: – Воды… Воды… Пить… – Я сейчас! Я сейчас! – кричит Никита. – Мама, подожди, я сейчас! Он хватает из мешка отцовскую солдатскую флягу и бежит на дорогу. – Дяденька, воды! Маме плохо… – кричит он, протягивая флягу. – Дяденька! Но молчаливая вереница бредет мимо, не замедляя шага. И никто не останавливается, никто не поворачивает головы. Тогда Никита бежит в степь. Бежит, бежит, бежит, спотыкаясь и хватая ртом горячий воздух… Уже исчезла дорога с изломанной цепочкой людей, уже не видно даже пыли от них, а Никита все бежит, ища глазами признаки человеческого жилья. Но степь пуста и безлюдна. Вдруг откуда ни возьмись появляется голубое озеро, зеленая травка вокруг него и рыжий конь у воды. Никита окунает флягу в холодную озерную воду, торопливо плескает пригоршню в лицо. Рыжий конь подходит к нему и наклоняет шею. Никита прыгает на его крутую спину, и конь мчится вперед, разметав по ветру гриву. Никита крепко сжимает ему бока ногами, вцепившись свободной рукой в гриву, и просит: – Скорее, милый! Скорее! И конь летит во весь опор, глухо и ритмично ударяя копытами по сухой земле. Вот и дорога. Вот и знакомое дерево. Вот и мешок. Но что это! Как же это? Около мешка никого нет. И на дороге, насколько хватает глаз, тоже никого нет. Только там и сям валяются брошенные узлы, сундуки, тележки, да вдали тает слабое облачко пыли. Все люди, что торопливо брели, увязая в песке, исчезли. И мама исчезла. И тут Никита понимает, что, пока он бегал за водой, то неотвратимое и страшное, от чего все они стремились скрыться, догнало, схватило и пронеслось дальше, неведомо куда. – Мама! – кричит Никита и знает уже, что никто ему не ответит. – Мамочка, где ты?.. Глава 17 РАВНЕНИЕ НА ЗНАМЯ Никита проснулся в привычной тоске. Сердце сильно стучало. Подушка была мокрая. Только через минуту он понял, что лежит в своей кровати, а рядом на соседней койке спит отец. Что-то ему важное предстояло с утра, зачем-то нужно было торопиться. «Да, – вспомнил он, – сегодня же первый выход отряда в город. Володя просил прийти пораньше проверить звено». Никита осторожно поднялся, чтобы не разбудить отца. Вымылся во дворе за сараем. Разжег керосинку, вскипятил чайник, позавтракал хлебом и вчерашней кашей из чечевицы, которую приносили из столовой, обжигаясь, выпил стакан чаю с сахарином. Потом он достал с полки новую белую рубашку, ни разу не надеванную, что отец принес из Церабкоопа. Намочил тряпку и начал аккуратно протирать порыжевшие носки ботинок. – Ты чего это начепуриваешься? – услышал он. – Словно на праздник. Ботинки-то лучше сажей смажь. Из печки возьми. Отец лежал на кровати и внимательно следил за ним смеющимися глазами. – Сегодня у нас первый пробный выход по городу. Приходи посмотреть, – сказал Никита. – А вечером живое кино в комсомольском клубе. – Приду, – сказал отец. – Погляжу, какие такие пионеры у нас в городе объявились. Никита слазил в печку, смазал ботинки сажей. Поплевал на ладонь и пригладил отросшие вихры. – Ну, я пошел, – наконец сказал он. – Ты ночью опять кричал. Что тебе снилось? – спросил отец, бреясь перед осколком зеркала. – Не помню, – сказал Никита, закрыл дверь и пустился бегом. *** Общий сбор был назначен на десять утра. Во дворе клуба уже толпились ребята, возбужденно переговариваясь. Суетился Карпа, бегал от одного к другому, смеялся, размахивал руками. Что-то серьезно внушал своему звену Ленька. Горнист Петька Жгилев нервно ходил взад и вперед, то и дело облизывал сухие губы. У забора барабанщик Дима пробовал барабан. – Ну, Петя, – сказал Карпа, останавливаясь рядом с горнистом, – смотри петуха не пусти. – Кошмарный ужас! – сказал Петька растерянно. – Язык совсем не ворочается. Как бы марш не испортить. – Ничего, ничего, – утешил горниста Карпа. – Ты, главное, дуй громче. Чем громче, тем лучше. Карпа подмигнул Никите и побежал дальше. Никита почувствовал, что он и сам волнуется почему-то. Только он успел проверить выправку своих «чаек», как из штабной комнаты вышел Володя. – Играй общий сбор, – сказал он Пете. – А вы, звеньевые, стройте свои звенья в саду. Правый фланг у калитки. Петька еще раз облизал губы, поднял свой горн с треугольным красным вымпелом, прижал мундштук к губам. Начищенная медь трубы пустила золотых зайчиков. Горн каркнул хрипло и фальшиво. Все повернули к Петьке головы и замерли. – Так и знал! – сокрушенно сказал Петька. Он облизал губы, приладил к ним мундштук, набрал воздуха, поднял горн к небу. – Ну, давай еще раз! – сказал Володя. – Не волнуйся, главное. И горн вдруг чисто и властно пропел сигнал общего сбора. Раз! Другой! Белые рубашки и алые косынки замелькали меж стволов, вытягиваясь в шеренги. – Становись! Становись! – командовали звеньевые. – Равняй строй! На крыльце уже стоял Володя. Все замерло в саду. Все глаза смотрели на вожатого. – Отряд! – протяжно скомандовал Володя. – На вынос знамени смирно! Равнение на знамя! Полсотни ребячьих лиц обращено к крыльцу. Звеньевые вскинули руки, отдавая салют. Ударил барабан. В распахнутых дверях показалось тяжелое отрядное знамя. Чуть наклонив вперед древко, знаменосец торжественно пронес его перед застывшей шеренгой. Когда вышли на улицу и построились в колонну, Володя забежал вперед. Ребята шагали по шесть человек в шеренге, почти во всю ширину улицы. Качались ровные ряды красных косынок. С правого фланга каждого звена полоскались треугольные вымпелы на посохах звеньевых. – Старый барабанщик! Старый барабанщик! – выговаривал барабан. – Трам-та дра-там! Трам-та дра-там! – хрипло трубил горн. Нет, не испортил Петька марша. Останавливались прохожие на тротуарах, пропуская стройную колонну, и долго провожали ее глазами. Стая босоногой малышни пристроилась сзади, старательно вышагивая в такт барабану. Когда проходили мимо комсомольского клуба «Молодая гвардия», в нем распахнулись окна и раздались возгласы: – Юным пионерам ура! – Первому городскому ура! – кричали комсомольцы и махали кепками, перевешиваясь через подоконники. Встречный трамвай зазвонил было, но тут же оборвал трезвон, остановился, пропуская отряд. Из вагонных окон махали руками. По улице Свободы навстречу шла колонна красноармейцев. У каждого под левой рукой был сверток, видно, в баню шагали. Молодой командир с кубиками на воротнике, забегая вперед и оглядываясь, скомандовал: – Смирно! Равнение на знамя! Он вскинул ладонь к островерхому буденовскому шлему, отдавая честь их отрядному знамени. В эту минуту Никита увидел на тротуаре отца. Отец стоял в толпе прохожих и, подавшись вперед, смотрел, как идет отряд. Когда сын поравнялся с ним, улыбнулся, приветственно поднял руку и негромко сказал: – Молодца! Ай, молодца! И Никите показалось, что это в нем самом где-то внутри у самого горла звонко трубит горн: – Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-та-тат-та-там! Глава 18 ЖИВОЕ КИНО В клубе заканчивались последние приготовления. Под громкие крики Женьки Павлова, руководителя драмкружка, ребята таскали фанерные щиты с нарисованными горами и домами. – Куда Везувий тащите! Неаполь на первый план! Давай! Подымай! Левее. Опускай! Да не туда! Еще левее. От бестолочь! Никита дождался, когда Карпа с Ленькой освободились и спрыгнули со сцены в зал. – Ну что ты мнешься? – спросил Карпа. – Давай выкладывай. Я же тебя насквозь вижу. Ленька подозрительно посмотрел сначала на Карпу, потом на Никиту. – Я Эрну позвал на живое кино, – сказал Никита. – Зря! – сказал Ленька. – Видно, мало тебе одного дня рождения. Нет, есть еще в тебе чуждое влияние. Есть… – Знаешь что… – сказал Никита и отвернулся. Но тут вмешался Карпа: – Ладно, чего там! Надо ее активней привлекать к нашей работе. Потом он набросился на Леньку: – По-твоему, искусство – это что? Так, для развлечения? Искусство перевоспитывает. Нужно всех бойскаутов на наши постановки приглашать… Ленька презрительно хохотнул: – Посмотрят твою рыжую башку на сцене, ахнут и сразу перевоспитаются. Особенно когда ты попа играешь. Никита вспомнил, как Карпа, передавая испуг попа перед штыком красноармейца, оттягивает приставную бороду, закрепленную на резинке, и обнажает круглый гладкий подбородок. Это всегда вызывало шумный восторг зрителей. – Приводи, обязательно приводи, – суетился Карпа. – Она девочка ничего, только задается. – Приводи, раз обещал, – согласился Ленька. – Ладно, я на вас места займу. *** Несмотря на то, что погода к вечеру испортилась – моросил мелкий холодный дождь, окна в комсомольском клубе были открыты настежь. Никита с Эрной вошли в маленький зал и оказались в плотной толпе. С последнего ряда от стены ему замахал Ленька. Никита схватил Эрну за руку и стал протискиваться к нему. – Вы бы еще через час явились, – ворчал Ленька. Поработав плечами, он раздвинул немного своих соседей, стал к стене и буркнул Эрне: – Садись! – Кавалер нашелся! – возразил было парень, которого бесцеремонно оттолкнул Ленька. Он взглянул на втиснувшуюся рядом Эрну, и выгоревшие его брови полезли на лоб. – Ух ты! – выдохнул он. По мере того как взгляд его скользил по воротничку летнего пальто и розовой кофточке, кокетливо украшенной черным бантиком, брови парня возвращались на прежнее место. – Ты из какой же ячейки? Что-то я раньше тебя не встречал. Эрна беспомощно обернулась к Никите. В это время за пестрым занавесом прогремел мощный удар. Это били молотком по подвешенному листу железа. Рокот в зале оборвался. – Вот так отвесили! – восхищенно воскликнул парень и повернулся к сцене. Перед занавесом в расстегнутой на груди синей блузе, с рукой, выброшенной вперед, стоял Женька Павлов. Никто не заметил, когда руководитель драмкружка появился перед зрителями. Казалось, он возник мгновенно по удару гонга. – Братва! – сказал Женька, и его сильный голос целиком заполнил маленький зал. – Сейчас вы увидите новый вид искусства. Мы покажем вам живое кино. Имена авторов и артистов мы не объявляем. – Почему? – спросил кто-то из зала. – Искусство нужно для народа, для вас и для нас, а не для прославления отдельных личностей, занимающихся искусством. Сцена и зрительный зал не должны делиться на актеров и зрителей. Мы все участники представления. – Валяй! – сказал тот же голос. Женька исчез, занавес медленно пополз в стороны. Посреди освещенной красным светом сцены стоял глава итальянских фашистов. Что это Муссолини, зрители поняли сразу. Круглое бледное лицо, черная рубашка, черные штаны и черный берет на голове не оставляли сомнений. – Главарь банды чернорубашечников, кровавый Муссолини, рвется к власти в прекрасной стране Италии, – прозвучал из-за боковых кулис голос Женьки. На сцене разыгрывалась пантомима. Голос за сценой пояснил, что происходит заговор итальянских фашистов против рабочего класса молодой Республики Советов. Затем на мгновение занавес закрылся. Когда он вновь раздвинулся, в полумраке сцены на возвышении появилась фигура комсомольца. Голос диктора пояснил: – Иван Лихой по приказу ЦК комсомола отправился в Италию для организации там Союза итальянской молодежи… Зал сочувственно загудел: – Действуй, Иван! – Если что, поможем, Ваня! – Лихой добрался до Италии и поднялся на Везувий. Перед ним, внизу, расстилался Неаполь, – продолжал Женька. Дальнейшие события на сцене развивались с молниеносной быстротой. Ивана выследил и выдал фашистам злобный Иго, который по-настоящему сверкал глазами в зал. Что ему к глазам приделали и чем он сверкал, Никита не понял, но зал готов был растерзать предателя. Комсомольцы зашевелились на скамейках, собираясь броситься на помощь своему собрату. Но тут неожиданно занавес закрылся. Перед ним появился Володя. Он поднял руку. Зал затих. – Братва! – сказал Володя. – Досматривать живое кино придется в другой раз… – Даешь сегодня! – крикнули из зала. – На восемнадцатом лесозаводе, – продолжал Володя, – пятый день стоит под погрузкой норвежский транспорт «Браутон». Завтра у него срок. Погрузка не закончена. Придется платить неустойку… – Что раньше дирекция и завком думали? – возмущенно крикнули из зала. Володя обвел взглядом зал. – Золотом платить придется, валютой. Вы знаете, что значит для нас валюта? – Не учи, знаем! Не маленькие! Выкладывай, что делать! – волновался зал. – Райком решил послать комсомольцев города. За ночь догрузим. – Как попадем на завод? Туда четыре часа топать! – Буксир вызван к Соборной пристани. Он уже подходит. – Выходи во двор строиться! – прогремел зычный голос Женьки Павлова. – Володька, принимай команду! Зал быстро опустел. Ленька, Никита и Эрна вышли последними. На крыльце их догнал Карпа. Лицо его было слегка подкрашено, а на голове красовалась клетчатая «итальянская» кепка. – Понравилось? – спросил он Эрну. – Давай, давай, – торопил его Ленька. – Успеешь рецензию получить. Наши уже построились. – Тебе обязательно нужно идти? – спросила Эрна. – А как же? – удивился Никита. – Приходи завтра к восьми часам в сквер, к театру. Придешь? Эрна промолчала. – Я буду ждать, – крикнул Никита и помчался догонять ребят. В воротах он оглянулся. Эрна стояла на крыльце клуба и, придерживая рукой поднятый воротник пальто, смотрела им вслед. Глава 19 ТРАНСПОРТ «БРАУТОН» Пока буксир под холодным мелким дождем вез комсомольцев на лесозавод, Володя разбил ребят на бригады. В каждую поставил по рабочему парню, знающему толк в погрузке леса. Пришвартовались к причалу, у которого стоял огромный черный транспорт с крестатым флагом на корме. На палубе корабля неторопливо работала одна грузовая лебедка из восьми. – Видите! – сказал Володя. – Такими темпами неделю грузить будут. – На абордаж! – крикнул Карпа. Шумно и оживленно стало на палубе парохода. Зафыркали паром прогреваемые лебедки, загремели, открываясь, тяжелые люковицы трюмов. – Почему команды не видно? Вроде им наплевать на погрузку своего судна. – Очень им нужно в погрузку вмешиваться, – сказал Володя. – На хозяина работают, чего им за хозяйские прибыли болеть. А вы, – сказал он Никите, Карпе и Леньке, – марш в трюм. Там посуше будет. Дождь-то, глядите, нисколько не перестает. Ребята спустились в глубокий темный трюм. Но там оказалось еще хуже, чем на палубе. Вода потоками стекала с бревен, которые грузили прямо с реки. Через несколько минут ребята промокли до нитки. Растаскивать тяжелые скользкие бревна по закоулкам трюма оказалось нелегким делом. Связки бревен медленно опускались через светлый проем люка и с грохотом раскатывались в полумраке трюма. Ребята набрасывались на них и спешили уложить, пока сверху опускались следующие. Часа через два Никита почувствовал, как заныли мышцы рук и плеч. Он стал с надеждой посматривать вверх, на палубу, где распоряжались Володя и заводской диспетчер. «Передохнуть пора, – думал Никита. – Что они там, забыли про нас?» Об этом, видно, думали и остальные. В трюме смолкли шутки и разговоры. Даже неутомимый Карпа перестал отпускать веселые прибаутки и все чаще поглядывал наверх. Когда кончились последние силы и Никита с ужасом подумал, что больше не выдержит ни минуты, лебедка на палубе перестала грохотать и в светлом проеме грузового люка показалось лицо Володи с прилипшими ко лбу волосами. – Перекур, братва! Ребята опустились на бревна там же, где стояли. Кто-то достал кисет. Кто-то чиркнул спичку. В трюме потянуло махорочным дымком. Карпа подполз к Никите и Леньке. – Вот когда и я бы махряком подымил! – Свертывай, – предложил ему обладатель кисета. Никита узнал парня, сидевшего в клубе рядом с Эрной. Карпа отрицательно покрутил головой. – Что так? – вяло спросил парень. – Закон не позволяет, – вздохнул Карпа. – Пионер не курит и не пьет. После короткого отдыха работать стало еще труднее. В трюм несколько раз спускался Володя, подбадривал. Держались стойко. Только лица у всех посерели и на грязных руках появились синяки и ссадины. Были еще долгожданные перерывы, казавшиеся очень короткими, и снова скользкие бревна, тупая боль в плечах и руках. Трюм наконец наполнился. Ребята с трудом перевалились через ограждения люка, вылезли на палубу и увидели, что дождь перестал и наступило утро. Позевывая и потягиваясь, на палубе появились матросы в темно-коричневых вязаных рубашках. Они с любопытством посматривали на сидящих прямо на палубе комсомольцев. Что-то резко приказал боцман в морской фуражке. Матросы не торопясь принялись задраивать люки трюмов и забивать дубовые клинья. С мостика спустился капитан. Он молча смотрел на мокрых усталых ребят. Дымил трубкой. В воздухе веял ароматный дым табака. К капитану подошел боцман, что-то сказал. Капитан удивленно изогнул брови, вынул изо рта трубку, взглянул на Володину выцветшую гимнастерку, на мокрые грязные рубахи ребят, сказал неожиданно раздельно по-русски: – Ви ошень бистро работал. Ви много за это имел? Володя заправил под козырек фуражки мокрый чуб: – Очень много! – и, показав рукой в сторону города, сказал, насмешливо глядя в глаза капитану: – Мы имеем этот город со всем, что в нем есть. Имеем этот лес, что продаем вам. А будем иметь все, что захотим. Капитан нацелился трубкой Володе в грудь и произнес, не то спрашивая, не то утверждая: – Большевик?! Ребята, прислушиваясь к разговору, подымались с палубы, подходили к Володе. Капитан скользнул по ним бесцветными глазами. – Норвегия нейтралитет. Мы хотим помогайт вам. Торговайт с русскими. – Знаем, – сказал Володя. – Передайте от нас благодарность вашему соотечественнику Фритьофу Нансену и вашим рабочим за помощь голодающим Поволжья. Мы знаем наших друзей. Такой оборот разговора, кажется, не понравился капитану. Он отдал распоряжение боцману, тот скомандовал матросам, и они пошли к носу, откуда им навстречу устало брели комсомольцы, закончившие погрузку носовых трюмов. Капитан поднялся к себе на мостик. К борту транспорта подходил буксир. Над далеким городом вставало солнце, и река стала огненной под его низкими лучами. Ленька, Карпа и Никита перепрыгнули на буксир и устроились у дымовой трубы. – Вздремнем, бывало, – сказал Карпа, укладываясь на теплой стальной палубе. – Новая-то рубаха все равно тю-тю! Внизу мерно постукивала машина, палуба едва заметно дрожала. Снизу приятно подпекало нагретое железо, и друзья мгновенно заснули, прижавшись друг к другу. Глава 20 ГЛУБОКИЙ ЯР Вы думаете, дорогие друзья, это простое дело – выбрать место для лагеря? Вам никогда не приходилось этого делать? Нет? А Никите, Карпе и Леньке пришлось. Им Володя поручил это на следующий день после погрузки норвежского парохода. Деревянные плицы колес перестали шлепать по воде, и рейсовый пароход, который здесь называли почему-то «макаркой», прижимаемый стремительным течением, косо приткнулся к берегу. Пока с носа подавали трап, Никита, Карпа и Ленька спрыгнули на песок и огляделись. Крутая стена обрыва возвышалась над ними. Карпа слегка присвистнул. – Здесь не заберешься. Пошли. Ребята двинулись вслед за пассажирами, сошедшими с парохода, и через несколько минут увидели, что стена расступилась, открывая хорошо утоптанную дорогу в гору. Наверху оказалось ровное поле, по которому дорога шла в деревню. За деревней виднелась зубчатая полоса леса. – Ребята, – сказал Карпа, оглядываясь кругом, – чего нам искать лучше? Внизу река – есть где купаться. Поле широкое, на нем и палатки разбить, и мяч погонять места хватит. Деревня под боком, лес недалеко, грибы, ягоды. Ну? – Ишь ты, как у тебя быстро получается, – сказал Ленька. – Во-первых, здесь купаться – так всех ребят перетопишь. Ты видел, как крутит река поверху, а внизу чернота? Глубинища – у-у-у! Недаром Глубокий яр называется. Во-вторых, что это за поле, соображаешь? – Подходящее, – сказал Карпа. – Поскотина это. Коровы будут каждое утро тебе ухо жевать, а вечером лепешки по всему лагерю собирать придется… – Подожди, подожди! – прервал его Карпа. – И ждать нечего. Деревня рядом, так это еще хуже, – не дал ему продолжать Ленька. – Ты что, наших деревенских не знаешь? Девчонкам в шароварах, а нам в трусах проходу не будет. Задразнят. Никита продолжал: – Для деревенских короткие штаны все равно что без штанов. Ничего, приучим. Но не это главное. Сам подумай: что за лагерь почти в деревне? Не хватает еще по хатам жить, обедать в столовку ходить. Не лагерь это будет, а дача. Ребята, минуя деревню, пошли вдоль неглубокой лощины. По дну протекала узкая речка, за ней пологий склон, поросший луговой травой, подымался до самой лесной опушки. Они спустились к речке. Никита прикинул на глаз ширину, измерил посохом глубину. – Катер вполне пройти сможет, – решил он. …Кругом разливалась благодать. Под солнцем между луговых склонов стояла звенящая тишина. Откуда берется этот чуть слышный устойчивый звон над цветущим лугом? Может быть, от трепета пчелиных крыльев над распустившимися чашечками цветов или от невидимой жизни, скрытой в травянистых джунглях? А может, этот звон рождается внутри самого человека, ощущающего вдруг вечную тайну живой природы? – Здесь нельзя, – сказал Карпа, стаскивая рубашку. – Луг вытопчем, конфликт с мужиками получится. – Луг можно выкосить, – возразил Никита. – Но дело не в этом. Здесь низина. По ночам туман и сырость. И воду для питья из этой заболоченной речушки брать рискованно. Плывем на тот берег. Переправившись, друзья оделись и поднялись на опушку. Лес встретил их ропотом вершин и запахом смолы. Пробравшись между деревьями и раздвинув колючие еловые лапы, ребята остановились в изумлении. Перед ними оказалась светлая широкая поляна. – Вот это да-а! – протянул Карпа. – Ягод-то, ягод! – закричал Ленька, опускаясь на мох перед черничной плантацией. Несколько минут на поляне царила тишина, нарушаемая только пыхтением и сопением. Лишь когда у ребят почернели рты и заметно округлились животы, они продолжили разговор. – Ну, хватит, остальное доедим, когда приедем сюда ставить палатки, – сказал Ленька. – Поляна в самый раз, – сказал Никита. – Только хорошую питьевую воду нужно найти. Он отцепил от поясного карабина нож и ковырнул землю. – Песок, Очень хорошо. Даже если дождь, все равно в палатках будет сухо. Вода оказалась почти рядом. И какая вода! В двухстах шагах от поляны, в небольшом лесном овраге, бил прозрачный родничок, давая начало ручью, впадающему в речку. От воды ломило зубы. Внизу извивалась, скрываясь за дальними кустами, тихая речка. Из-за пригорка с невидимой большой реки долетел далекий пароходный гудок. – «Берег спокойствия». Годится название? – спросил Карпа. – Годится! Никита вытащил из сумки фанерный планшет и визирную линейку. Он сориентировал планшет по карманному компасу, нанес на бумаге очертание реки и условными топографическими знаками опушку леса, пометив поляну для лагеря. Спустившись в лощину, они выбрали место для стоянки катера и будущей переправы. – Мостки построим из сухих еловых стволов. – Никита нарисовал на планшете переправу, на уголке написал: «Пилу обязательно». На обратном пути друзья отсчитывали шагами расстояние и наносили на карту ориентиры. – Луг на опушке все-таки надо бы выкосить, а то нам… – Карпа, не договорив, остановился, указывая на копну сена, мимо которой они проходили. Никита посмотрел и ничего не увидел. – Тебе черника в голову шибанула, что ли? – спросил он. – Костя-«бобер»! Пионерское, не вру. Четверо их. За нами крались. Увидели, что я оглянулся, и за копну. – Ну что? – спросил Ленька. – Драться будем? – Будем, обязательно будем! – сказал Никита. – А ну исчезнем. Ребята повернулись спинами к копне, прошли несколько шагов между деревьями, потом разом упали на землю и отползли в кусты. – Давай пропустим их, – шепнул Карпа. Никита кивнул. Некоторое время никто не показывался, и Никита уже подумал, что Карпа сочинил все это. Но вдруг из-за копны высунулась голова с оттопыренными ушами, и Никита узнал Тодика. Голова осмотрелась, исчезла, и появились все четверо. Они, пригибаясь, пробежали поляну и замерли возле кустов. Костя внимательно осмотрелся. – Похоже, пятки смазали твои голодранцы, – сказал он Тодику. – Ну ничего, от нас не уйдут. Мы их по одному переловим. Получат, что причитается. Тодик молчал. Костя махнул рукой, и четверка гуськом двинулась дальше. – Следы искать, – командовал Костя. – Раз они бежали, должны ветки поломать, листья оборвать. Прочешем лес. Рассыпаться цепочкой. Пошли! Тодик шел прямо на кусты, где притаились пионеры. Он шел, задумавшись и глядя куда-то вбок. Не похоже было, что ищет следы. У зарослей он остановился. «Сейчас увидит, – подумал Никита, – надо выскакивать». Тодик раздвинул ветки и замер. Потом приложил палец к губам, отпустил ветки и пошел дальше, обходя кусты. Глава 21 ЛЕХИНЫ УРОКИ Скоро утих шелест листьев под ногами, и бойскауты скрылись между деревьями. Ребята двинулись следом. Первым они догнали Тодика, который шел медленно и часто оглядывался. Тодик тоже увидел. – Ребята, – зашептал он. – Бегите! Костя с Оглоблей и Валькой хотят вас поколотить… – Ну это еще – кто кого! – сказал Никита. – А что это вы здесь делаете? Нас, что ли, ловите? – спросил Карпа. – Нет. Вас мы случайно увидели. Костя велел… – Струсил, значит, с нами идти, – сказал Ленька. Лицо Тодика жалко сморщилось. И от этого уши оттопырились еще больше. – Не могу я! Чес-слово, не могу. Я клятву дал… – Какую еще клятву? – спросил Ленька. – Ну, клятву. Землю ел… – Тодька! Где ты там! – раздался за деревьями голос Кости. Тодик испуганно замолчал. – Ладно, – сказал Никита. – Беги на опушку, жди нас. – Тодька! – снова закричал Костя. – По шее получишь! Карпа подмигнул приятелям и крикнул писклявым Тодькиным голосом: – Костя! Костя! Ой, нога. Ногу подвернул! Ребята присели за кустами. Слышно было, как чертыхался Костя, продираясь сквозь чащу. – Чур, с Костей я дерусь, – шепнул поспешно Никита. – Чур, не помогать, вы только тех держите. – Тодька! – закричал Костя уже совсем близко. – Где ты там, растяпа? – Я здесь, – пискнул Карпа. Костя вывалился из кустов и замер, вытаращив глаза. Перед ним стоял Никита, а по обе стороны Карпа и Ленька. – «Бобры», ко мне! – завопил Костя и бросился в сторону. Карпа подставил ему ногу. Костя упал и закрыл голову руками. – Вставай, – сказал Никита. – Лежачих не бьют. Биться будем один на один. Понял? Костя медленно поднялся. – Один на один, говоришь? – сказал он с недоверием. – А не врешь? – Не вру! – сказал Никита. – Ну тогда… Получай! – крикнул Костя и бросился на Никиту, целясь под дых. Нет, не умел Костя драться. Не учил его Леха Рваный на пустыре за водокачкой на станции Орша. Леха был веселый пацан. Он учил Никиту и сыпал прибаутками: – На кулачках, главное дело, не суетись! Драка горячих не любит. На сердитых воду возят, на горячих хлеб пекут! – приговаривал он, уклоняясь от яростных наскоков Никиты. А потом ловко поймал его кулак, завернул за спину и аккуратно уложил носом в землю. – Да ты не расстраивайся, – смеялся он. – Научишься… На сердитых воду возят, а на дутых – кирпичи! Давай поднимайся. Давай по новой начнем. Из Орши Леха поехал под вагоном в Севастополь, а Никита на крыше в Петроград. *** Нет, не умел Костя драться! Никита, не сходя с места, отклонил корпус вправо, и кулак Кости чуть задел ему бок. Костя отскочил на два шага, потом снова бросился, стараясь попасть кулаком в лицо. Никита отпрыгнул. Костя не рассчитал удара и пробежал несколько шагов вперед. Никита коротко ударил его в плечо. Костя упал, взмахнув руками. – Хватит или еще добавить? – спросил Никита. Костя вскочил и снова бросился вперед. – Убью голодранца! – шептал он перекошенным ртом. – Ненавижу! Никита перехватил кулак, поймал Костю на бедро и уложил носом в землю, заломив руку за спину. Вышло точно, как работал Леха. Сидя на спине поверженного врага, Никита оглядел поле боя. Ленька уже гнался за неуклюжим Валькой, который, бросив короб и потеряв шляпу, спасался бегством. А маленькому Карпе приходилось туго. Лежа на земле, он извивался, как ящерица, дрыгал ногами и руками. Длинный Оглобля бегал вокруг и никак не мог навалиться и прижать его к земле. – Ленька, – крикнул Никита. – Карпа! Но Ленька сам увидел и бросился на помощь. Оглобля пнул ногой Карпу, промахнулся и кинулся прочь. Никита чуть повернул Косте руку. Костя ойкнул, но стерпел. Никита нажал посильнее. Костя молчал. – Ну что, хватит, что ли? – спросил Никита. – Хватит… – всхлипнул Костя. Никита отпустил руку и поднялся на ноги. – Как это хватит! – закричал Карпа, подбегая и отряхиваясь. – А клятва? – Ну что ж, – сказал Никита. – Тащи сюда Тодьку. Костя сидел на траве, растирая руку. Он мрачно посмотрел на упирающегося Тодьку, которого подтолкнул к нему Карпа, и ничего не сказал. – Повторяй за мной, – сказал Никита. – Я, законченный гад, освобождаю Тодьку Обухова от клятвы. – Не буду, – сказал Костя. – Не будешь – по новой начнем, – сказал Никита. – Я шутить с тобой не буду. – Лежачих не бьют, – сказал Костя, не подымаясь с земли. – Подымем! – засмеялся Ленька. – За этим дело не станет. – Ладно, давай без гада, – сказал Никита. – Повторяй: я освобождаю Тодьку от клятвы, которую он мне дал… Когда ты ему клялся, Тодька? – Пятнадцатого июня, – пропищал Тодька. – Пятнадцатого июня, – повторил Никита. – Ну! – Освобождаю, – буркнул Костя. – Ешь землю, – приказал Никита. Костя не двигался. – Ленька! Подыми его, – сказал Никита. – Мы с ним еще раз стыкнемся. Костя посмотрел на них белыми от злобы глазами, нашарил рукой сухие листья, запихал их в рот, пожевал и выплюнул. – Теперь иди! – сказал Никита. Костя поднялся и стряхнул приставший к коленям мох. – Имей в виду, – предупредил Ленька, – если будешь вредить и агитацию против нас разводить, ответишь по-другому! – Иди, пока цел, – добавил Карпа и не утерпел, дал Косте слегка по шее. Бывший патрульный всхлипнул, поднял свой туесок, шляпу и, не оглядываясь, побрел к реке. Карпа проводил его взглядом. – Неужели за грибами сюда приезжали? Что, вы ближе не могли найти? – спросил он Тодика. – За грибами. Костя приказал, – сказал Тодик. – Ну а теперь говори, что за клятву ты давал? – Ленька сурово посмотрел на Тодика. – Да ну, ребята… – Говори! Нечего крутить. – Я очень брезглив… – робко начал Тодик. – Ну и что? – удивился Карпа. – Если про гадость какую-нибудь говорят, про лягушек там или червяков… – он поперхнулся и сморщился, – мне худо становится. Прямо рвет меня, и все. – Да ты про клятву давай! – Я и даю. Костя, он знал про это. Он все время надо мной издевался… Помнишь, Никита, в гостях у Эрны? Он мне шепнул тогда, что на торте не крем, а белые червяки запеклись… – Клятва-то, клятва где? – не унимался Карпа. – Так вот. В тот день, когда катер спасали, – продолжал Тодик, – они с Оглоблей меня поймали и к Косте домой затащили. Костя говорит: «Клянись, что в пионеры не пойдешь, а то мы тебе каждый день за шиворот тритона спускать будем!» А Оглобля из аквариума тритона достал, за живот его держит и мне в лицо тычет. А тритон извивается и рот открывает… Я бы все стерпел, ребята, а этого не мог. Клятву дал… Землю ел. Тодик опустил голову. Карпа беззвучно корчился за спиной Тодика, стараясь не расхохотаться. Леньке удавалось сохранить серьезность. – Ну ничего, – сказал Никита. – Теперь Костя к тебе больше не сунется, не бойся. Идем с нами. Глава 22 «ТЕЛЬ… ИХ… ИЛ» – Почему-то обратная дорога всегда короче, вы не замечали? – рассуждал Ленька, когда они через десять минут подходили к знакомому крутому обрыву. – Это потому, что обратно есть больше хочется, – объяснил Карпа. Катер шел в город через полтора часа. Пока ждали «макарку», успели выкупаться в холодной двинской воде. Потом сидели на желтом песке, тряслись и сохли. – Вот чудеса, – удивился Никита. – Когда «макарка» приставал, помните, какое течение было сильное. А сейчас тихо. – Прилив, – объяснил Карпа. – Когда приставали, был отлив в море. А сейчас в прилив морская вода подпирает речную, вот и тихо. – Вот интересно, а почему бывает прилив и отлив? – спросил Карпа. Все задумались. – А это луна притягивает морскую воду, – пропищал вдруг Тодик. – Иди не ври, – возмутился Карпа. – Почему же она, интересно, речную воду не притягивает? – Это я не знаю, – сказал Тодик. – А про прилив нам Глеб Степанович объяснял. А он врать не станет. – Чудеса, – сказал Карпа. – А почему это пароход «макаркой» кличут? – спросил Никита. – Купец у нас здесь до революции был, Макаров, – объяснил Ленька. – Богатющий был купчина. Ему полгорода принадлежало, и заводы, и пристани, и пароходы… Купца турнули, а «макарки» остались. Прямо перед ними метрах в трехстах от берега посреди реки торчал черный зловещий остов затонувшего корабля. Острый нос его был задран вверх, а корма исчезала под водой. По борту у носа можно было различить буквы. – Тель… их… ил, – прочитал Никита. – Что бы это значило, интересно? – Да «Святитель Михаил» это, – не очень уверенно сказал Ленька. – Была в Архангельске такая канонерка. – Надо бы туда сплавать, поглядеть, – мечтательно сказал Карпа. – Там небось много чего интересного найти можно… – Чего там глядеть? – засомневался Ленька. – Ржа одна, и только. – Да ну вас, еще утонем, – испугался Тодик. – Не успеть, – сказал Никита. – Вон уже «макарка» шлепает. Володя долго рассматривал сделанную ими карту. – Подходит, – сказал он. – Здесь, выше по реке, мне приходилось бывать. Тут во время интервенции партизаны были. Я однажды в отряд из города ходил… Леса нетронутые, чудесные места! Он хлопнул ладонью по столу и весело поглядел на друзей. – Вопрос с лагерем решен! Райком утвердил лагерь. Во, глядите, это уже нам выделили. Он вынул из ящика стола плотный серый мешок и с металлическим бряканьем опустил его перед звеньевыми. Потом покопался в кармане штанов и вытянул за длинную цепочку часы с крышкой. – Денег мешок целый! Специально мелочью дали, чтобы расплачиваться было легче. И часы. Как в лагере без часов? – Вот это да! – восхитился Карпа. Никита посмотрел на часы и встрепенулся. – Сколько времени? – спросил он поспешно. Володя отщелкнул тугую крышку и гордо показал всем циферблат. Стрелки показывали без пяти минут восемь. – Ребята, я пошел, – заторопился Никита. – Дело у меня. Срочное дело. Я и забыл… – Завтра с утра в райком. Про лагерь будем докладывать. Не забудь! – успел крикнуть ему вслед Володя. А Никита уже мчался на улицу, перепрыгивая через три ступеньки. Сокращая путь к театральному скверу, махнул через забор, проскочил перед самой мордой извозчичьей лошади и, задыхаясь, остановился на песочной дорожке. В сквере было пустынно. Только на одной скамейке сидел моряк с девушкой, да кто-то пел на дальней аллее залихватскими голосами. Эрны в сквере не было. Он еще пять минут погонял по дорожкам камень, потом побежал домой. Глава 23 ПРИ СВЕТЕ ЛАГЕРНЫХ КОСТРОВ Переезд и устройство лагеря закончили в три дня. Труднее всего было провести по узкой речке катер с вещами и оборудованием. Местами берега сходились так близко, что приходилось убирать весла и тянуть бечевой. А на следующий день «Берег спокойствия» было не узнать. Поднявшись по узкой тропинке, проложенной на скошенном лугу, и сделав несколько шагов между деревьев, вы оказывались на лагерной поляне. Солнечные лучи пробиваются сквозь густую хвою и пестрой сеткой разукрашивают белые палатки. Из-под приподнятых парусиновых стен видны ровные ряды постелей с аккуратными пирожками подушек. Между палатками и внутри их – никого. Только на другой стороне поляны, у высокого флагштока с красным флагом, стоит часовой с посохом в руках. За палатками поднимается прозрачная струйка дыма, и оттуда доносятся ребячьи голоса. Дежурное звено готовит обед. Посредине штабной палатки на вбитых в землю столбиках сооружен дощатый стол. Вместо стульев расставлены сосновые сухие чурбаки. В одном углу в треножнике из жердей стоит знамя отряда в парусиновом чехле, и тут же на столбике барабан, сигнальный горн. И на ремешке карманные часы, которые выдали Володе в райкоме РКСМ для лагеря. В другом углу на таком же столбике сумка с красным крестом, а под ней ведро, прикрытое обрезком доски. На доске жестяная кружка вверх донышком. На постелях, если откинуть одеяло, окажется матрац, набитый сушеной осокой, а под матрацем – пружинное приспособление из ивовых веток, косо воткнутых в землю. Кухня – два больших котла, вмазанных в землю. Перед котлами вырыта прямоугольная яма, в стенке которой выложены из камней топочные отверстия, в них жарко пылают сухие еловые дрова. Дымоход прорыт в земле, выложен сверху дерном и заканчивается трубой, изготовленной из древесного ствола с выгнившей серединой. Туго натянутый брезент над котлами защищает кухню от дождей. Чуть поодаль натянут еще один брезент, под ним самодельный дощатый стол со скамейками по обе стороны – столовая. В десяти шагах от лагеря шумел лес. Нет, недаром Володя в первый лагерный вечер, собрав в штабной палатке своих помощников – звеньевых, сказал им, постукивая кулаком по доскам самодельного стола: – Топорам воли не давать! Ни одной разрытой поляны, ни одного сломанного куста! Костер не должен давать дыма, который за версту виден. Сжигать на костре живые ветки – варварство. Для топлива и других нужд использовать только сушняк: бурелом, хворост. В тот же первый вечер договорились, где вырыть помойные ямы, как сплести из веток крышки для них, как устроить погреб, где вырыть ямы для уборных – в одной стороне для девочек, в другой для мальчиков. – И нечего смеяться, – сказал Володя. – В нашем деле все должно быть продумано и учтено. Даже в какую сторону ветер чаще дует. И не забудьте у каждой ямы надежно закрепить горизонтальную палку на уровне головы сидящего на корточках человека, чтобы удобно было держаться руками. Помойные ямы и уборные будем закапывать и закладывать дерном, когда наполнятся. И рыть новые. Я это все, между прочим, в бойскаутской книжке вычитал с пользой для дела… *** Как только звуки горна разрывали тишину над «Берегом спокойствия», оживал лагерь. Откидывались полы палаток, летели на мох подушки и одеяла. За ними следом выкатывалась пионерская братва. Крики и визг девчонок глушили звуки голоса. Птицы умолкали. Испуганная белка стремглав взлетала по стволу сосны и пряталась в хвое. – Приборочку, приборочку! – поторапливали звеньевые. – Кто последний, тот без добавки. Каши не дадут! – кричал Карпа. – Тебе не дашь, как же, все равно выклянчишь! – ворчал, пробегая, Ленька. Горн звенел, весело выпевая песенку сбора: – Становись! Становись! На линейку становись!.. Звеньевые дружно подхватывали знакомый сигнал: – На зарядку становись! Зарядка на лугу заканчивается построением гимнастической пирамиды. На плечах Никиты, на самой верхотуре, усаживалась маленькая Галинка с красными флажками в руках. Никиту поднимали на плечи четыре самых сильных пионера. Вокруг них звездой рассаживались пять девочек. Галинка немного трусила, но Никита держал крепко. Володя коротко свистит в свисток. Галинка разводит флажки в стороны и говорит: Раз, два, три, Пионеры мы! Володя еще раз свистит, ребята внизу отставляют левые руки и кричат: За свободу всех народов Будем биться мы! Еще один свисток. Ребята поднимают правые ноги, крепче держат Никиту, Галинка тянет флажки вверх, как можно выше, и все вместе заканчивают: Выше мы поднимем знамя Вольного труда! Мы пойдем за комсомолом Всюду и всегда! По последнему свистку Володи пирамида распадалась. Никита осторожно подхватывал Галинку и спрыгивал на землю. – Купаться марш! Плеск и крики на реке. Безымянная речка, что текла возле лагеря и метрах в двухстах впадала в Двину, была мелкая, опасности не представляла, но звеньевые всегда купались после всех остальных, такое было правило. На первом сборе отряда единогласно приняли решение: в Двине не купаться ни под каким видом. За нарушение – суровое наказание, вплоть до исключения из лагеря. Снова горн. Строй перед палатками. – Смирно! Флаг поднять! Медленно ползет вверх свернутый флаг. Рывок, и красное полотнище расцветает на фоне зеленых вершин. Начинается лагерный день. Он будет длиться долго, наполненный до предела множеством увлекательных забот и дел. Дежурное звено поднимается раньше всех. Они заготавливают дрова, разжигают огонь в самодельной кухонной плите, три раза готовят еду, моют посуду. Но и у свободных звеньев дел достаточно. Одна группа идет в деревню косить и убирать сено. Володя договорился в сельсовете, что за помощь в полевых работах отряду будут давать молоко, вкусный крестьянский хлеб и картошку. Другая группа отправляется вверх по безымянной речке ловить рыбу бреднем, который раздобыли для пионеров комсомольцы города в клубе водников. А еще нужно провести занятия по ориентации на местности, обучить новичков разжигать с одной спички костер, ставить палатку, добывать огонь, провести репетицию концерта самодеятельности, который готовит неутомимый Карпа для крестьян соседних деревень. Ну и конечно, спеть хором песню после ужина у общего лагерного костра под темным небом при треске горящего в вихре искр сушняка. Комсомольцы из города привозили первые пионерские песни. Очень полюбили ребята бравую «Картошку». Здравствуй милая картошка! Тошка-тошка! Пионеров идеал, Ал-ал! Тот не знает наслажденья, Денья-денья, Кто картошку не едал, Ал-ал! Потом появилась песня про часового. «Немного страшно, немного грустно стоять нам ночью на часах…» В лесу совище кричит так грозно. А тени все ползут кругом. То подойдут к нам осторожно, То обоймут своим кольцом… И еще такую пели песню: Ллойд Джордж треснул Фоша в морду один раз И уехал в Вашингтон. А потом снова: Ллойд Джордж треснул Фоша в морду один раз И уехал… Вместо последнего слова нужно было в такт ритму песни дружно хлопать в ладоши. А потом вместо двух последних слов. Потом вместо трех. Кончалась песня при всеобщем молчании. Только звонко хлопали ладони. Трещал сушняк. Улетали и гасли во тьме искры. На лицах шевелились розовые тени. Сосны вокруг едва слышно шумели под порывами ветра, да с невидимой Двины доносился далекий гудок парохода. Часть III ЗАГАДКА «СВЯТИТЕЛЯ МИХАИЛА» Глава 24 ОГОНЬ НА БОРТУ Хлопотной оказалась для трех звеньевых лагерная жизнь. Весь день в трудах и заботах. Даже поговорить друг с другом и то некогда. Только после костра, когда утихала лагерная суета, Никита, Карпа и Ленька могли иногда на полчасика собраться вместе. Так уж повелось, что сходились они на высоком двинском берегу. Ближе к ночи стихал ветер, умолкал шум древесных вершин, и в воздухе растворялась тишина. Далеко за широким речным простором чернела неровная полоса лесистого берега. Солнце опускалось в сосны за их спинами. Длинные тени деревьев ложились на неподвижную воду – с высоты откоса не видно было течения – и сливались с ней. Солнце добавляло багровой краски к синему цвету леса на том берегу, бросало розовый отблеск на высокие облака. Внизу, под обрывом, быстро становилось совсем темно. Только мрачный силуэт затонувшего парохода долго отпечатывался на темнеющем серебре воды. Снизу со стороны Архангельска громко шлепал плицами колес рейсовый пароходик «макарка», плавно заворачивал, обходя черный корпус «Святителя Михаила», швартовался к узким доскам причала, выплескивал на берег нескольких пассажиров и, заворачивая на быстрину корму, уходил обратно. – От ведь! – сказал Карпа. – Когда-нибудь обязательно зацепится за этого утопленника. – Не зацепится, – сказал Никита. – На Двине капитаны опытные… – Ребята, вы вчера не заметили, – продолжал Карпа, – а на этом «Святителе» вот в это же время свет горел. Вас еще не было. Я первый пришел и видел. Маленький такой огонек. Мигнет, и нет его. – То потухнет, то погаснет, – сказал Никита. – Ладно, не ври, – сказал Ленька. – А чего мне врать-то, – сказал Карпа. – Сам увидишь. Смотри давай в обе гляделки! Может, он сегодня тоже мигнет. Все трое уставились в темноту. Тишина была такой, что слышно стало неторопливое журчание воды вдоль борта затонувшего судна. Прошло несколько минут. – Тьфу ты! – сказал наконец Ленька. – Всегда ты, Карпа, выдумываешь чего-нибудь! Нет там никакого огня. И не было вовсе. – Был, был! Говорю вам, вчера был, – зашептал Карпа. – Это они нас заметили, потому и не пришли. Боятся, жулики! – Да кто боится-то? Ты про кого мелешь? – заволновался Ленька. – Кладоискатели, вот кто! – сказал Карпа. – Они на этом утопленнике золото ищут. Ночью приплывают с фонарем и шуруют там по пустым каютам. – Да ну тебя! – разозлился Ленька. – Я думал, ты всерьез! – А я и есть всерьез, – не унимался Карпа. – Надо нам осторожненько понаблюдать. Тут мы их и застукаем. Все клады полагается отдавать государству. Нам валюта во как нужна! – Тоже мне, Пинкертон, – безнадежно махнул рукой Ленька. – А может, братцы, это привидения? Души утонувших матросов там бродят? – страшным шепотом процедил Карпа. – Тьфу! Пионер называется, – разозлился Ленька. – Но-но! Нельзя ли полегче! Шуток не понимаешь, – обиделся Карпа. – Да ладно вам, – сказал Никита. – Пора по палаткам. Словно в ответ, со стороны лагеря Петькин горн пропел отбой. Друзья поднялись, последний раз бросили взгляд на темную пучину, где все еще угадывалась черная тень корпуса, и заспешили в лагерь. Когда они подошли к палаткам, вокруг уже было пусто. Только одинокий часовой медленно вышагивал у флагштока взад-вперед, положив на плечо посох. Из палатки девочек слышалась возня и приглушенное хихиканье. Еще один лагерный день кончился. *** Утром Никита проснулся рано, задолго до подъема – пришла очередь дежурить «чайкам». На траве лежала седая роса. Стенки палаток от нее казались серебряными. Быстро развели огонь под кухонными котлами, сушняк был заготовлен накануне дежурными. Девочки из звена имени Розы Люксембург ловко варили кашу, расставляли миски и кружки вдоль длинного стола. Так было заведено, что вместе с дежурным звеном дежурили по четыре девочки. С «чайками» всегда дежурила Маша Уткина. С ней было легко. В ее руках все кипело. Когда в одном из котлов вкусно забулькала и запахла пшенная каша, а в другом чай, Володя позвал звеньевых в штабную палатку. – Вот что, орлы, – сказал он, – мне в город нужно мотнуться. Кое-какие дела накопились. Вы уж тут похозяйничайте как следует. Вместо себя оставляю Леню. Вернусь вечером или завтра утром. Весь день крутился Никита, выполняя многочисленные обязанности дежурного. Только вечером Карпа разыскал его на речке, где «чайки» последний раз домывали посуду после ужина. – Кончай быстрее, – сказал Карпа. – Опаздываем! – Куда это? – удивился Никита. – Как куда? – закричал Карпа. – Вчера же договорились. Кладоискатели! Ты что, забыл? – Да брось ты, – сказал Никита. – Ерунда все это. Карпа совсем расстроился. – Ладно, – сказал Никита, ему стало жалко друга. – Пойдем, чего там. Я сейчас заканчиваю. «Чайки» быстро нарубили дров – заготовили на следующее утро, сложили их у плиты. И все дежурные дела были закончены. – Пошли, – заторопился Карпа. – К обрыву подойдем незаметно, а там ляжем в траву, чтобы нас с реки было не видать. Когда взобрались на косогор, начало смеркаться. Залегли возле большего камня. Отсюда хорошо просматривалась река и оба ее берега. Черный покореженный корпус «Святителя Михаила» был прямо перед ними метрах в трехстах от обрыва. Точно по расписанию появился «макарка». Долго причаливал к ветхой пристани, пуская из-под лопастей колес маленькие водовороты. Карпа нервничал. – Вот погоди, – говорил он. – Надо, чтобы «макарка» ушел. Чтобы опустело. Они только тогда появятся. И чего он там возится, «макарка» этот? Причалить не может как следует! На берег сошел всего один пассажир. Он закинул мешок за спину и торопливо начал взбираться по косогору. – Да это же Володя! – закричал Никита. И оба они, забыв о конспирации, вскочили и замахали руками. – Володя! Володя! К нам! Володя увидел их фигуры на крутом косогоре, помахал рукой и вскарабкался к ним по песчаному откосу. – Что, отдыхаем? – сказал он, присаживаясь рядом, и поставил между ног тяжелый солдатский мешок. – А я вот еще лекарства раздобыл. Конфеты-подушечки от комсомольцев чай пить. Какие новости? – «Красный моряк» занял первое место по разжиганию костра, – похвастался Карпа. – А больше никаких. Посидели, помолчали. «Макарка» изо всех сил шлепал колесами, отворачивая от острого носа «Святителя Михаила». – Вот интересно, – сказал Карпа, – куда это шел «Святитель Михаил», когда его потопили? И что на нем везли? – А вы что, разве не знаете истории этого парохода? – удивился Володя. – Ее здесь все местные знают. – Расскажи, а, – попросил Карпа. – История простая, но героическая. Когда Архангельск был занят англичанами и образовалось контрреволюционное правительство, коммунисты ушли в подполье. Здесь и дальше в лесах начал действовать рабочий партизанский отряд. К нему присоединились местные крестьяне. Сильный был отряд. Трепал беляков почем зря. Тогда генерал Миллер дал команду уничтожить его во что бы то ни стало. На «Святителя Михаила» загрузили не меньше батальона карателей и юнкеров и повезли. Вот здесь, напротив Черного яра… Глава 25 ЛЕГЕНДА О ЗАТОНУВШЕЙ КАНОНЕРКЕ Это красивое железное чудовище сделали специально, чтобы убивать. Оно долго рождалось в грохоте клепальных молотков и белых огнях сварки. Когда на палубе установили орудийные башни и мачты, пришел священник в блестящей ризе, окропил железную громадину святой водой и осенил крестным знамением. Потом разбили о борт бутылку шампанского, на мгновение окрасив свежую серую краску белой пеной, и хор бородатых мужиков спел «Боже, царя храни». Под это пение чудовище медленно съехало в воду. Потом на него посадили сорок восемь рабов, которые трудились днем и ночью, чистили палубы и трюмы, смазывали машины, кормили прожорливые пасти котлов черной каменной пищей. И если рабы плохо служили ему, их жестоко наказывали другие рабы, надсмотрщики за теми. В темном и смрадном его чреве было всегда жарко. Черные от угольной пыли, блестящие от пота, голые по пояс кочегары, не останавливаясь, бросали в открытые дверцы топок тяжелые лопаты каменного угля. В топках гудело синее пламя. Кочегары, умаявшись, смахивали марлевыми сетками с лиц грязный пот и по очереди прикладывались к носу медного чайника, что висел на веревке, пили подсоленную теплую воду. Потом снова брались за лопаты. Слабым желтым светом горели под потолком электрические лампы, забранные металлическими решетками. Качались, блестя смазкой, шатуны, тяжело вращали мотыли коленчатого вала, разбрызгивая горячее масло, ритмично щелкал насос. Изредка звенел машинный телеграф, передавая команду с мостика. Механик совмещал стрелки на круглом циферблате телеграфа, посылая команду машине. При этом менялся ритм работы шатунов и коленчатого вала, то замедляя, то ускоряя их монотонное движение. У машинной команды всегда была одна и та же изнуряющая работа в жаркой коксовой вони, при тусклом свете ламп. Ритм не менялся от того, шел ли корабль в бой или вез его превосходительство генерал-губернатора в Мезень на освящение нового храма. Только в бою корпус сотрясали гулкие артиллерийские залпы да на лицах замирала напряженная тревога. Потому что каждый знал: если корабль начнет тонуть, машинной команде погибать первой… С августа тысяча девятьсот четырнадцатого, с начала мировой войны, канонерская лодка «Святитель Михаил» курсировала по Белому и Баренцеву морям, охраняла берега от немецких рейдеров, сражалась с подводными лодками. В начале восемнадцатого, когда в Архангельск пришла Советская власть, канонерка подняла красный флаг. Когда город захватила Антанта, почти всю команду арестовали и отправили на остров смерти Мудьюг. А на канонерку спешно набрали новых матросов из белогвардейцев, бежавших из красного Питера, да из местных мобилизованных поморов и моряков рыбачьих шхун. Возили снаряжение французским и английским отрядам на побережье, ходили дозором по Белому морю, а больше стояли у стенки, грозно направив на рабочие кварталы стволы корабельных орудий. В городе было неспокойно. По ночам стреляли. К утру в тяжелых крытых американских грузовиках увозили куда-то арестованных. До машинной команды канонерки доходили тревожные слухи, что в городе действует подпольный большевистский комитет, готовит восстание, что в лесах выше по Двине бунтуют мужики. Вся машинная команда подобралась местная. И даже старший механик Федоров был не из кадровых, свой архангелогородец. Его мобилизовали беляки, взяли прямо из цеха лесопильного завода бывших купцов Ремизовых, где он работал инженером. Василий Степанович Федоров был тихим, вежливым человеком, совсем непохожим на офицера. Он так и не научился командовать. – Голубчик, Ваня, пора в средней топке колосники чистить, – бывало, приказывал он двухметровому кочегару Вавуле. – В один момент, Степанович, не сумлевайся! – отвечал Вавула и, как игрушку, подхватывал пудовый лом «понедельник». Машинная команда любила своего стармеха. Однажды летним днем девятнадцатого года в машину по крутому трапу скатился моторист Прошка. Возбужденно блестя глазами, он закричал: – Ой, братцы, наверху-то что деится? По всему причалу солдаты в англицкой одеже, орудиев полевых полно. Сходни ладят широкие. К нам грузить, не иначе… Видать, пойдем куда-то. Видел, Степаныча нашего к капитану повели… – Куды-то, куды-то! – сказал хмуро кочегар Вавула. – Известно куды. Кровь пущать нашему брату мужику в Усть-Пинежские леса. Люди бают, там народ за Советскую власть налаживается. – Что же это, братцы? – сказал тихо пожилой кочегар Митрий. – У меня же в Усть-Пинеге семеро по лавкам. Батяня больной… Как же это? – Слышь? – сказал Прошка, поворачивая голову. По корпусу пошел монотонный тяжелый гул и дрожанье, словно от многих ступающих ног. – Видать, начали погрузку. Пойду гляну еще, – сказал Прошка и взлетел по трапу. В машинном отделении нависло угрюмое молчание. Наверху открылась узкая дверь, и на мгновение слышнее стал топот ног и металлический лязг. Медленно спустился механик Федоров. Ни ни кого не глядя, он сказал: – Готовь машину. Пар на марку, через полчаса отход… И пошел на свое место к машинному телеграфу. – Беда! Ой, беда, – вздохнул Митрий и встал к топкам. – Что же это, вашбродь, неуж своих бить пойдем? – спросил Вавула, распрямляясь во весь рост и едва не цепляя головой паропровод, идущий в машину. Федоров помолчал, потом сказал хмуро: – Приказ был: пар на марку! Вавула со злостью откинул дверь топки так, что она гулко зазвенела, ударившись о котел, и начал с яростью метать туда уголь лопату за лопатой. Через минуту сверху ссыпался Прошка. – Кондухтор, жаба, прогнал, – зачастил он, не переводя дух. – Не менее батальона будет. Все юнкера. Рожи-то барские кривят… Велено быть при машине… Штабс-капитан ихний неотлучно на мостике. Часовых везде понатыкали. Слух такой, что и верно, в Усть-Пинегу идем. Орудия-то расчехлили уже… Полевые пушки на ют закатили… – Ой беда, братцы, – застонал кочегар Митрий. – Юнкера ведь! Не пожалеют, побьют усех. И баб, и малых детушек… Над колосниками уже бушевало злое пламя. Кочегары работали у открытых топок, озаряемые его неверным светом. Указатели манометров медленно сдвинулись и поползли по циферблатам. Зазвенел машинный телеграф. Стрелка его качнулась и встала на отметке: «Вперед. Самый малый». В раструбе переговорного устройства раздался голос капитана: – Вы готовы, Василий Степанович? Отходим. Вперед помалу… Федоров нагнулся к трубе и ответил: – Есть самый малый! Федоров повернул ручку телеграфа, включил движение. Двинулись тяжелые шатуны, медленно тронулся коленчатый вал, и пошла чавкать машина. Дрогнул тяжелый корпус. Через толстые борта слышно было, как плеснула снаружи вода. – Пошли! Мать честная! – выдохнул Прошка. Вавула вдруг с грохотом бросил лопату на стальной настил палубы. – Нет, не могу я, братцы! – закричал он. – Что хотите делайте, не могу! Ведь своим погибель несем… И он ничком бросился на черную кучу угля посреди кочегарки. – Да что же это? Господи! – запричитал Митрий. – Матерь пресвятая богородица, спаси и помилуй! – Прекратить! – вдруг раздался рядом твердый голос. – Сейчас же прекратите истерику! Как вам не стыдно? Вавула поднял голову и стал угрожающе подниматься. Рядом с ним стоял Федоров. Даже в тусклом свете электрических ламп было видно, что он неестественно бледен. – Встать! – крикнул Федоров. – По местам стоять! Слушать мою команду! Вся машинная команда стояла «во фрунт» и ела глазами своего командира. На лицах у них ясно читалась надежда. – Через полтора часа, когда войдем в узкость, мы должны взорвать котлы… Другого выхода нет, – сказал Федоров. – А сейчас выполнять каждую мою команду! И все пошло своим чередом. Лязгали, время от времени открываясь, дверцы топок, с шуршанием слетал с лопат уголь. Едва слышно булькала волна за бортами, да чуть покачивалась вода в водомерных стеклах котла. Через час Федоров вынул из кармана часы, щелкнул крышкой и сказал: – Пора! Иван, возьми разводной ключ… В это мгновение моторист Прошка вдруг замер, уставившись на трап, и предупреждающе прошептал: – Офицер! На нижней ступеньке трапа стоял щеголеватый лейтенант в черном кителе с золотыми пуговицами. В руке у него тускло блестела вороненая сталь револьвера. – Спокойно, ребята, – сказал лейтенант и угрожающе повел стволом. – Делайте свое дело. Вавула вроде бы нехотя потянулся за ломом, Прошка не торопясь начал обходить трап, подбираясь лейтенанту за спину. – Отставить! – сказал лейтенант. – Стреляю без предупреждения! Вавула выпрямился, оставив лом лежать на угольной куче. Прошка вернулся на место. Офицер внимательно смотрел на них, молчал и не двигался. Потом он вдруг сказал: – Товарищи! Я здесь по заданию подпольного комитета большевиков… Нельзя мне раскрываться, но выхода нет… Отход назначили неожиданно, и я не успел никого предупредить… Вы знаете, куда и зачем мы идем. Нельзя допустить, чтобы пролилась кровь мирных людей. Нельзя, чтобы английские пушки расстреливали женщин и детей! Помогите мне, товарищи! Корабль нужно взорвать. Красная Армия близко! Вы только помогите мне. Здесь до берега рукой подать… А я сделаю что надо… – Мил человек! – сказал Вавула, шумно вздохнув, – а мы тут было сами наладились котлы рвать. Вон наш Степанович уже распорядился… И все зашевелились, задвигались, по очереди подходили к лейтенанту. Кто руку жал, кто хлопал по плечу. – Иван, бери ключ, лезь наверх, затягивай до упора, – сказал снова Федоров. Через десять минут предохранительные клапаны были поджаты. Вавула и Митрич закидывали в топки последние лопаты угля. – Теперь надо незаметно выбраться на палубу и прыгать в воду. Если задержат, говорите, что я послал брашпиль ремонтировать… – сказал механик. – А ты, Степаныч? – спросил Вавула. – А мы с товарищем большевиком дождемся, пока вы уйдете, перекроем стопорный клапан донки и тоже… Давай прощаться, братцы! Мало ли что. Не поминайте лихом. – Выбирайтесь через угольный трюм, там часовых нет, – сказал офицер. Все по очереди подходили к Федорову, обнимали его и молча исчезали за низкой дверью угольного трюма, кивнув лейтенанту. Лейтенант и механик остались одни. Лейтенант поднялся по трапу и слушал, что делается на палубе, прислонив к двери ухо. Прошло несколько томительных минут. Лейтенант спустился в машину. – Тихо, – сказал он. – Похоже, все благополучно. Федоров поколдовал с круглыми баранками вентилей. – Вот и все, – сказал он тихо. – Минут через десять будет взрыв. Идите и вы, лейтенант. – Я с вами, – сказал офицер. – Мне еще одно дело непременно нужно сделать, – сказал Федоров. – Я должен предупредить команду. На палубе сотни людей, многие могут погибнуть… И он подошел к переговорной трубке. – Что вы делаете? – закричал лейтенант. – Разве это люди? Это же каратели. Враги народные… Вы же все испортите! Остановитесь! – Для вас они враги, а для меня люди… А сорок матросов? Идите. Я должен это… – сказал Федоров. – Идите, я подожду… Торопитесь, время уходит. – А если они ворвутся в машину? – спросил лейтенант. – Не успеют, – сказал механик. – На всякий случай нужно задраить двери. Идите, я успею это сделать. – Эти спасенные вами юнкера вернутся в город, пересядут на другой корабль и снова отправятся убивать… – Я иначе не могу, – упрямо ответил механик. – Идите же! – А, черт с вами! – крикнул лейтенант и бросился по трапу задраивать дверь. Федоров на минуту исчез в грузовом трюме, повозился там с люком. – Готово, – сказал он, возвращаясь. Потом остановил машину. Наступила непривычная тишина. Федоров вынул свисток из переговорной трубки и сказал: – Виктор Аркадьевич, дайте команду всем покинуть судно. Через пять минут взорвутся котлы. Машинная команда заклепала предохранительные клапана. И не нужно рваться в машину. Мы задраили дверь. Все равно не успеть. Три минуты! Дайте команду, Виктор Аркадьевич… – Вы с ума сошли! – раздалось в трубке. – Что вы наделали?! Под расстрел захотели?! – Виктор Аркадьевич, я сам распоряжусь собой. Дайте команду, времени нет, – сказал Федоров. Лейтенант напряженно слушал булькающие звуки из трубки. Слышно было, как кричал кто-то рядом, как резко возражал капитан. Потом вразнобой засвистели дудки боцманов, и глухо прозвучал искаженный рупором голос капитана: – Внимание! Тревога! Шлюпки на воду! Всем покинуть судно! В машине авария, возможен взрыв котлов! Всем покинуть судно! Снаружи раздался топот множества ног, крики и плеск воды. Кто-то несколько раз дернул дверь наверху. Федоров смотрел на часы. – Еще минуты три у нас есть, не больше, – сказал он. Топот наверху постепенно замолк, и стало совсем тихо. – Пошли, – сказал механик. Они поднялись по трапу, и лейтенант отпер дверь. Осторожно выглянул, махнул рукой. Один за другим они выбрались на воздух. Корабль был пуст. На палубе тут и там валялись брошенные подсумки, винтовки, фуражки. Качались тали на шлюпбалках, развернутых к воде. Лейтенант с пистолетом в руке тянул механика к борту. – Быстрее, быстрее! Надо прыгать, – говорил он. – Стойте, мерзавцы! – вдруг прозвучал в тишине хриплый голос. Перекинув ногу через фальшборт, Федоров оглянулся. У кормового орудия стоял пехотный штабс-капитан в желто-зеленом английском френче и поднимал руку с пистолетом. – Прыгай! – крикнул лейтенант, падая за колесо полевой пушки, и на лету выстрелил. Почти одновременно прозвучал выстрел штабс-капитана. Федоров уже не слышал второго выстрела. Пуля попала ему в сердце, и он умер в тот самый момент, когда взорвались котлы и белое облако пара поднялось над тонущим судном. Глава 26 НОЧНОЕ КУПАНИЕ – …Вот с тех пор он тут и лежит, «Святитель Михаил», как памятник человеческому подвигу, – закончил Володя. – Ладно, я пошел. Вы тоже долго не задерживайтесь. Зайдите перед сном ко мне в штабную палатку, обсудим дела на завтра. Ленька как там? – Командует будь здоров! – сказал Карпа. Володя улыбнулся, поднялся, закинул за плечи мешок и ушел. Друзья снова улеглись на камень. Быстро темнело. Дальнего берега было уже совсем не различить. Под обрывом легла на воду глубокая тень. – Ну и какой же там клад? – спросил Никита насмешливо. – Если на нем солдаты были? Карпа на секунду задумался. – А зарплата? – зашептал он. – Зарплата для целого батальона, небось немало, а? Да еще юнкера. Это ж все равно что офицеры. У них зарплата большая. Небось золотом получали… – Тихо, – вдруг сказал Никита. – Смотри! Они замерли. Из-под темной крутизны берега сверху по течению медленно двигалось по воде что-то темное. – Лодка, – прошептал Карпа. – Тихо гребут… – По течению идут, – сказал Никита. – Им и грести не надо. В этот момент в просвете невидимых облаков проглянула луна, и в ее призрачном свете искрилась дорожка на воде. Лодка стала отчетливо видна. В ней даже можно было различить несколько неподвижных темных фигур. Луна через минуту скрылась. И сделалось еще темнее. Даже корпуса «Святителя Михаила» стало не видно. Некоторое время с реки не доносилось ни звука. Затем вдруг раздался едва слышный лязг металла о металл. И снова все стихло. – Пристали! – шепнул Карпа. – На борт лезут. Там, где едва угадывалась темная громада затонувшего судна, на мгновение мелькнул слабый огонь, отразился в воде и тут же погас. Еще раз звякнуло что-то металлическое. – Слушай, – зашептал возбужденно Карпа, – надо бы туда сплавать. Посмотрим, что они там ищут… – Да нас же Володя ждет, – сказал Никита. – Вот мы ему давай и расскажем. Он придумает, что делать. – Ты что? Он же не поверит. Да еще смеяться будет. Вы же не поверили вчера. Давай, знаешь что, сходим к нему, а потом возьмем Леньку и сплаваем. Тут и плыть-то всего ничего, а? В штабной палатке горела свеча. На розовой ее стенке просвечивали две темные огромные головы. У Володи сидел Ленька и заканчивал подробный рассказ о лагерном дне. Немножко поговорили про завтра, потом Володя поднялся, доставая головой до матерчатого потолка, потянулся и сказал: – Ну а теперь спать. Завтра трудный день. Друзья вышли в ночь. – Слушай, Ленька, мы их застукали, – возбужденно зашептал Карпа. – Они уже на «Святителе». Надо туда сплавать, поглядеть… – Ты что? – возмутился Ленька. – Решение же было! Ты что, из лагеря хочешь вылететь? – Дак никто же не узнает, – убеждал Карпа. – Мы быстренько туда и обратно… – Я врать не стану! – сказал Ленька твердо. – Ну и ладно, – неожиданно согласился Карпа. – Нет так нет. А и верно, там никакого клада нету. Он солдат вез, нам Володя рассказывал. Никита облегченно вздохнул. Ему очень не хотелось участвовать в ночном приключении, а он чувствовал, что Карпа его может уговорить. У своих палаток они расстались, сказав друг другу: – До завтра! Никита осторожно откинул полог и ощупью нашел свою койку, первую от входа. Он разделся и блаженно вытянулся под солдатским одеялом. Не успел он закрыть глаза, как возле самого его уха за брезентом палатки раздалось: – Верность! – Честь! – отозвался Никита шепотом. – Выйди, дело есть, – услышал он голос Карпы. Никита неохотно вылез, ежась от ночной прохлады. Карпа нетерпеливо переминался у входа. – Ну чего тебе? – спросил Никита недовольно. – Пошли скорей, а то опоздаем! – зашептал Карпа. – А как Ленька? Я тоже не пойду, – сказал Никита. – Это нечестно. – Струсил, – сказал Карпа. – Так и знал, что струсишь. Эх ты! А еще клятву давал! – Кто, я струсил? – возмутился Никита. – Пошли, пошли! – обрадовался Карпа. – Как бы они не смылись. Много времени прошло. И Никита покорно поплелся за ним, осторожно переставляя босые ноги по невидимой тропинке. *** Когда добрались до берега, снова выглянула луна. Черный остов был отчетливо виден на лунной дорожке. Несколько минут они всматривались. Наконец на «Святителе» снова мигнул огонек и тут же погас. – Есть! – обрадовался Карпа. – Там они, голубчики. Поплыли. Ребята, торопясь, съехали по песку к берегу. – Надо повыше зайти, – сказал Никита. – Течение сильное, сносить будет. Не выгрести. Они пошли вверх метров сто, увязая в песке. – Ну хватит уже, нетерпеливо сказал Карпа. – Давай скорее, а то уйдут. Он скинул трусы и повесил их на куст. – Чтоб видно было, – объяснил он. – Как бы без трусов нам не остаться. Никита повесил свои рядом. Карпа пощупал пяткой воду. – Ой и теплая, – сказал он. – Ровно молоко парное. Иди, не бойся. – Тихо теперь, – сказал Никита. – И там ни звука, смотри! Они осторожно вошли в воду и поплыли, стараясь не плескать. Вода легко подхватила их тощие тела и понесла прямо к черному остову. Корпус судна вырастал на глазах, делался все более зловещим и мрачным. Лунный свет бросал тусклый отблеск на отчетливо видные уже поручни и кран-балки. Никита подгребал руками, стараясь попасть прямо к носу, задранному высоко в небо. Карпа поспевал за ним. Через мгновение черный высокий нос закрыл от них луну. Никита оседлал плавный обвод, ощущая животом наросшую на него речную слизь. Свободной рукой он ухватил Карпу, которого течение чуть не пронесло мимо. Карпа ухватился ему за плечи, и оба замерли. – Лодка, лодка где? – шептал Карпа Никите на самое ухо. – Не видать, – сказал Никита. – Надо сбоку глянуть. – Подержи, погляжу, – шепнул Карпа. Никита ухватил его за скользкую лодыжку, а Карпа стал отгребаться вбок, стараясь увидеть, что делается вдоль борта. – Есть, – сказал Карпа, вновь ухватив его за плечо. – С той стороны стоит. Ближе к корме. Нам отсюда надо. Никита отпустил руку и, подгребаясь, начал скользить вдоль борта. Течение сильно тащило его, зацепиться не удавалось. Рука ощущала только гладкий и скользкий металл корпуса. Никита уже греб против течения изо всех сил, но корпус медленно уходил. Ржавые заклепки проплывали перед глазами. Тут Никита заметил, что высокий поначалу корпус делается все ниже и ниже – судно косо сидело на грунте, осев кормой. Скоро край борта сравнялся с уровнем воды. Два сильных гребка, и Никита ухватился за гнутые поручни. Тут же его за ногу ухватил Карпа. Цепляясь за поручни, они вылезли на палубу и осмотрелись. Их окружало мертвое покореженное железо. Прямо над ними косо и мрачно нависала изуродованная надстройка. Толстый обломок стальной мачты упирался в борт. Никита тоже дрожал и стучал зубами. – Никого не видно, – сказал он хриплым шепотом. Никита оглянулся, приложил палец к губам и махнул рукой вперед, что означало: «Молчи и следуй за мной». Он стал медленно продвигаться вдоль борта, через каждый шаг останавливаясь и прислушиваясь. Карпа шел следом, громко дыша ему в затылок. За надстройкой у противоположного борта громко брякнуло, и кто-то хрипло выругался. Ребята замерли. Никита чувствовал, что весь колотится то ли от холода, то ли от страха. Он отпустил поручень и, стараясь не поскользнуться мокрыми ногами, осторожно пошел к надстройке. Там Никита присел и выглянул из-за стенки. Луна ярко светила, и все было отчетливо видно. Два человека возились у открытой люковины трюма. Один толстый, одетый в длинный, до пят, плащ, что-то делал, нагнувшись над большим продолговатым ящиком. Другой, высокий и тощий, подскакивал на одной ноге и надевал брюки. Ноги его скользили, и он никак не мог попасть носком в штанину. – Готово, – распрямляясь, сказал тот, что возился у ящика. Никита увидел, что он обвязал его толстой веревкой. – Да скоро ты? Грузить пора. – Сейчас, сейчас, – торопился тощий. Он наконец справился со штаниной, надел рубаху. Потом сел прямо на палубу и натянул сапоги. – Давай подымай! Да шевелись ты, дохлик! – скомандовал толстый, натягивая веревки. Высокий подошел к нему, ухватился за веревки с другой стороны ящика и, крякнув, поднял свой край. Они медленно понесли ящик вдоль борта. Высокий пятился задом, осторожно щупая палубу ногой. Сапог его зацепился за острый рваный лист железа. Он покачнулся, выпустил веревку, и ящик краем грохнулся на палубу. – Черт! – выругался толстый. – Недотепа! Держать крепко и то не можешь! Они снова потащили, придерживаясь за поручни. С ящика капала вода, проблескивая в лунном свете. Ближе к носу толстый перегнулся через поручень и негромко крикнул: – Эй, в лодке! Принимай помалу. Натужно кряхтя, они подняли ящик на уровень поручней, перевалили его за борт и стали осторожно спускать, подтравливая веревки. Послышался удар. – Эй, вы, осторожней! – крикнули снизу. Там забрякало, видно, ворочали ящик, пристраивая поудобней. Тот, который в плаще, вернулся к надстройке, на секунду скрылся в узком проеме и тотчас вышел, неся под мышкой что-то неплотно завернутое в мешковину. Когда он повернулся к борту и начал передавать ему свою ношу, мешковина развернулась и в лунном свете ярко блеснул красновато-желтый металл. – «Золото!» – подумал Никита и почувствовал, как Карпа сильнее сжал ему плечо. – Все, что ли? – спросил голос снизу. – Слава богу. Сейчас и мы, сейчас, – заторопился толстый, перегибаясь за борт. Он первым начал карабкаться через поручни, путаясь в длинном плаще. За ним перелез высокий. – Ну с богом! – послышалось снизу, и плеснули весла. Никита обернулся. Карпа глядел на него, приоткрыв рот и дрожа синими губами. – Скорей! – шепнул Никита. – Скорей на берег! Они пробежали к тому месту, где палуба полого уходила в воду, и поплыли к черному берегу, изо всех сил работая руками. Оглядываясь назад, Никита несколько раз видел лодку. Она быстро уходила против течения. А их неудержимо несло вниз. Когда ноги почувствовали дно, они, тяжело дыша, вылезли на берег. Место было незнакомое, все завалено корягами. Далеко вверху угадывался корпус затонувшего судна, но лодки нигде не было видно. Не сговариваясь, они перелезли через коряги, царапая кожу, и побежали по берегу в ту сторону, куда шла лодка. Пробежали знакомый спуск, причал. У куста, где висели их трусы, задержались на минуту. Прыгая на одной ноге, натянули их и пустились дальше. Лодки нигде не было. Пустынная поверхность воды сверкала в лунном свете. – Как под воду провалились, – сказал Карпа, останавливаясь и переводя дух. – Может, они к другому берегу ушли, – сказал Никита, задыхаясь. Они постояли, успокаивая дыхание. Потом Карпа сказал: – Пошли по домам, делать больше нечего. Упустили мы их… Они медленно потащились в гору, а потом по знакомой тропинке. По дороге Карпа рассуждал: – Это они два дня ящики из трюма из-под воды доставали. Тот голый и синий нырял, а толстый их вытягивал. Теперь все небось вытащили и больше не придут. Или, может, не все, а? Никита ничего не отвечал. В лагере они подождали, пока часовой повернется к ним спиной, и юркнули по своим палаткам. Их отсутствия никто не заметил. Глава 27 «ЭСМЕРАЛЬДА-2» На следующее утро в лагерь приехал отец Никиты. Он сказал, что редакция газеты «Волна» поручила ему написать большую статью про первый пионерский лагерь. Весь день Никита видел то в одной, то в другой части лагеря его широкоплечую фигуру в длинной, до пят, кавалерийской шинели. Володя всюду водил его и все показывал. Вместе с «чайками» отец ловил бреднем рыбу. Он заходил с сеткой на самое глубокое место и споро шел к берегу, волоча бредень и покрикивая: – А ну шибче! Шибче, юнармия! Потом начал шарить под берегом обеими руками и вытащил из-под коряг двух здоровенных налимов. Ему очень понравился пионерский обед. – В нашей столовой так не умеют, – сказал он Леньке, который был дежурным. Вот только, как «Серп и молот» чистит картошку, ему не понравилось. – Мы в ссылке не так чистили. Картошка там была на вес золота. Дай-ка нож, – попросил он у Леньки. И быстро снял кожуру с клубня так тонко, что длинная ее лента была почти прозрачной. Вечером отец сидел рядом с Никитой у лагерного костра и пел вместе со всеми «Картошку» и частушки про Колчака. – А теперь, хотите, я вам спою песни, которые революционеры по тюрьмам певали, – предложил он. – Хотим, хотим, – зашумели вокруг. – Только это невеселые песни, – сказал отец и запел негромким голосом: Как дело измены, как совесть тирана, Осенняя ночка темна. Темнее той ночи встает из тумана Видением мрачным тюрьма… Это была песня, которую Никита помнил еще с того времени, когда они жили втроем в Смоленске. Мама говорила тогда, что за такие песни в тюрьму сажают. Кругом часовые шагают лениво. В ночной тишине, то и знай, Порой раздается протяжно, тоскливо: «Слу-у-ушай!» Чуть слышно скрипнула, подаваясь, подпиленная решетка. Вдоль тюремной стены осторожно крадется человек в арестантской одежде. Взлетает веревочная петля, цепляясь за зубец стены. Бесшумно по веревке подтягивается на стену человек. Только бы луна не выглянула! Только бы не спугнуть тишину!.. Лишь только из туч край луны показался, Два раза щелкнул курок. «Кто идет?» Тень мелькнула, и выстрел раздался. И ожил мгновенно острог. Огни замелькали, забегали люди… А ты у стены умирай. И вырвалось стоном из раненой груди: «Прощай, жизнь! Свобода, прощай!» И вырвалось стоном из раненой груди: «Прощай, жизнь! Свобода, прощай!» И снова все тихо. На небе несмело Луна показалась на миг. Печально из тучи на мир поглядела И скрыла заплаканный лик. И вновь ночь тюрьму в темноту погрузило. А ты, часовой, не плошай. В ночной тишине раздается уныло: «Слу-у-ушай!»… Песня кончилась. Стало тихо. Только костер трещал, выбрасывая в черное небо красные искры. К Никите прокрался Карпа, пристроился рядом и тихо спросил: – Никита, как ты думаешь, будет правильно: «Совести рана» или «Совесть тирана»? Вроде и так и так можно. Никита подумал и ничего не смог придумать, а отец услышал, повернулся к Карпе и сказал: – Совесть тирана, конечно. Совесть тирана – она чернее ночи. Сколько народа погублено, сколько преступлений совершено… А рана совести, она хоть и темная, но ведь рана. А значит, болит. Значит, беспокоит, мучает. Человеку хочется стать лучше, чище, чтобы не болела эта рана… Так, наверное? У вас разве никогда не болит совесть? Карпа посмотрел на Никиту и ничего не сказал. Никита тут же вспомнил вчерашнее ночное купание, но тоже ничего не сказал. А отец начал другую песню: Дзынь-бом! Дзынь-бом! Слышен звон кандальный. Дзынь-бом! Дзынь-бом! Путь сибирский дальний. Дзынь-бом! Дзынь-бом! Слышно там и тут. Нашего товарища на каторгу ведут… Отец остался ночевать в штабной палатке. Никита выходил ночью по своим делам и видел, что там все еще горела свечка и две большие тени двигались по полотну. *** А утром отец уезжал в Архангельск. После завтрака его провожали к «макарке» все трое: Карпа, Никита и Ленька. Володя уезжал вместе с ним, его вызывали в губком комсомола. Стоя на шатком причале, все трое долго махали руками «макарке» вслед, пока он не скрылся за излучиной реки. Потом повернули и медленно побрели назад, увязая в песке. Никита бросил случайный взгляд на берег и вдруг замер как вкопанный. – Ты чего? – спросил Карпа. – Ребята, да это же та самая лодка! – сказал Никита и показал пальцем на лодку, стоящую ближе к ним от причала. На ее борту отчетливо белело название: «Эсмеральда-2». – На этой лодке приплывал к Павлику на встречу поручик Любкин, – сказал Никита. – Помните, на Зеленую Кошку ходили. Вы тогда прибежали, а он уплыл… Я название запомнил. Больно мудреное… «Эсмеральда-2». – Так, – засуетился Карпа. – Все ясно. Поручик Любкин приехал сюда клад искать на «Святителе Михаиле». Клад он с дружками спер и увез на этой лодке, это мы знаем. А дальше… А дальше что? Он озадаченно уставился на друзей, дальше ему фантазии не хватало. – А откуда ты знаешь, что он увез клад? – спросил Ленька. – Да мы сами видели, – выпалил Карпа и осекся. – Плавали вчера! – догадался Ленька. – Эх бы! – Да мы их зато застукали на месте, Ленька! Мы же для дела! – рассказывал возбужденно Карпа. – Они золото и ящики в лодку погрузили. Здоровые! А лодку мы потеряли в темноте. А лодочка – вот она! Будем теперь за ней присматривать. Тут всех и накроем. За лодкой-то они обязательно придут! Ленька неодобрительно покачал головой. – Верность! – прошептал хитрый Карпа. – Честь! – ответили хором Ленька и Никита. Теперь каждую свободную минуту ребята бегали смотреть, на месте ли лодка. В этот раз Володя вместо себя оставил Никиту, поэтому ему было не до «Эсмеральды» – только поспевай. Он выделял продукты для дежурных, командовал на линейке, распределял задания на день, бегал в деревню договариваться о работах. Однако «Эсмеральда» стояла на месте, примкнутая к ржавой скобе большим висячим замком. Карпа внимательно осмотрел лодку, но ничего интересного не обнаружил. В нее потихоньку набиралась через швы вода, было ясно, что в этот день лодкой никто не пользовался. Ничего не происходило и на «Святителе Михаиле». Утром следующего дня Никита проснулся раньше всех – ему нужно было развесить крупу и сахар для завтрака. Он разбудил дежурное звено – своих «чаек»; помог Маше развести огонь на кухне и мотнулся на берег. «Эсмеральды» не было! Никита спустился к лодочной стоянке. Скоба была на месте, остальные лодки стояли как вчера, а «Эсмеральда» исчезла. Вода еще не размыла след от ее носа на песке. Никита примчался в лагерь и разбудил Карпу и Леньку. – Упустили! Упустили! – горестно причитал Карпа. Договорились не спускать с причала глаз ни на минуту. До двенадцати Карпа и Ленька ухитрялись сменять друг друга у камня. Лодки не было. В двенадцать Карпа должен был вести свое звено за грибами – на ужин Маняша обещала жареную грибницу с картошкой. Ленька со своими ребятами уже ушел в деревню ворошить сено. К обрыву отправился Никита. Он лежал под камнем и смотрел на сверкающую реку, положив подбородок на сцепленные руки. Солнце грело, ветерок обдувал. Глаза сами собой закрывались. Никита задремывал. Потом с усилием разлеплял их и снова таращился на реку. Река слепила расплавленным солнцем, и глаза закрывались снова… Глава 28 СПАСЕНИЕ ПОД ПАРУСОМ …Кто-то сильно тряс его за плечо и кричал над ухом: – Никита! Да Никита же! Никита вскочил. Рядом стояла Машка-моряк. – Ой, Никита! – закричала она, глядя на него круглыми, как вишни, глазами. – Ой, Никита, бежим скорее! Сережка себе руку оттяпал! Уже на бегу Никита спросил: – Как оттяпал-то? – Топором, – сказала Маша, не отставая. Еще издалека он увидел, что рука на месте. Бледный Сережка Тыров сидел на скамье за пустым обеденным столом и держал ее поднятой вверх. Из черной раны от запястья к локтю текла густая кровь. Две девочки из Машиного звена суетились вокруг него, накладывая жгут по всем правилам санитарного искусства. – Пальцы все шевелятся? – спросил Никита, подбегая. Сережка чуть-чуть подвигал ими и сказал: – Вроде все. – Тогда еще ничего, – сказал Никита. – Остальное заживет. Санитарки затянули жгут, и кровь постепенно перестала сочиться из раны. Они осторожно вытерли ее ватой с перекисью водорода и забинтовали руку. Жгут нельзя держать больше часа, – сказала Маша, отводя Никиту в сторону. – Омертвение может начаться… Рана глубокая, ее зашивать надо. – Ой, а «макарка» будет только к обеду, – заохали девчонки. – Пойдем на катере, – решительно сказал Никита Маше. – Тут пять километров ниже больница есть. Володя говорил. Давайте ведите Сережку, – сказал он девчонкам. – Я сам, – сказал раненый. Его усадили на среднюю банку. Маша встала к парусам. Никита оттолкнулся багром, и катер медленно тронулся. Вдвоем с Машей они осторожно провели катер по узкости, отталкиваясь баграми от заросших берегов маленькой речки. Никита последний раз оттолкнулся от дна, и мощное двинское течение подхватило легкое суденышко. – Поднять грот! – скомандовал капитан. Маняша повисла на фалах всем телом и быстро подняла парус. Ветер подхватил его, выровнял, наполнил. И «Будь готов!» понесся вперед, взбивая крутым носом пенные брызги. – Терпи, Серега, – сказал Никита. – Вмиг домчим. – Я ничего, – ответил Сережка, подняв раненую руку вверх и придерживая локоть здоровой ладонью. *** Через полчаса седая врачиха уже осматривала Сережкину руку и одобрительно хмыкала. – Правильно обработана рана. Кто это у вас такой опытный? – У нас санитары есть, – сказала Маша. – А вообще-то у нас каждый умеет… – Ну, ну, – сказала докторша. – Подождите в коридоре. Сейчас заштопаю вашего пациента. И сможете забрать его обратно. Кость не задета. Она отошла к белому столику и стала набирать в шприц прозрачную жидкость. Бледный Сережка побледнел еще больше и проводил Никиту с Машей жалобным взлядом. Они сидели на скамейке, смотрели на дверь и слушали. Слабо пискнул Сережка и замолчал надолго. Звякнуло что-то. Опять тихо. – Хорошо, быстро успели, – сказала Маша. – Как же это ты меня нашла, Маняша? – спросил Никита. – Да все знают, что вы на обрыве несколько дней уже кого-то ждете, – ответила она. – Кого ждем? – опешил Никита. – Не знаю, – сказала Маша. – Ты, например, Эрну. Никита вытаращил глаза. – А про Эрну откуда знаешь? – Я про тебя, Никита, все знаю, – сказала тихо Маша, наклонив голову и ковыряя носком тапка щель в чистых половицах. – И что ты в цирке работал… И как в бойскаутах был… И как к этой задаваке на день рождения ходил… Пораженный Никита не успел ничего сказать. Открылась дверь, и докторша вывела повеселевшего Сережку. Рука у него была заново забинтована и висела у груди на марлевой петле. – Получайте вашего раненого, – сказала докторша. – И топорами там поосторожней орудуйте. А то у меня ниток не хватит всех зашивать. Обратно шли галсами, ловя ветер. Через час стал виден знакомый косогор и черный косой корпус «Святителя Михаила». Никита ловко загнал катер в устье. Маша спустила парус. Еще минут двадцать толкали баграми на место постоянной стоянки. – Вылазь, приехали! – наконец весело сказал Никита. Все звенья уже собрались к лагерю – приближалось время обеда. Встречать их на берег высыпал весь отряд. Когда улеглись крики и суета, Карпа тронул Никиту за рукав: – А «Эсмеральда»-то, – сказал он грустно, – опять у причала стоит… Опять прозевали. *** Вечером этого суматошного дня, когда они все трое, как обычно, залегли под камнем над обрывом, с «макарки» сошел Володя. Он вскарабкался к ним и сказал: – А тебе письмо, Никита. – От кого это? – удивился Никита. – От отца, что ли? – Не знаю от кого. Знаю только, что не от отца, – сказал Володя, улыбнувшись. – Девчонка какая-то подошла у клуба. Спрашивает так вежливо: «Вы не в пионерский лагерь едете?» Я говорю: «В пионерский». – «Не будете ли вы так любезны передать письмо звеньевому Никите Лепехину». Я говорю: «Буду любезен». Она и передала. И книксен сделала. – Чего сделала? – спросил Ленька подозрительно. – Ну присела, как раньше барышни делали. Симпатичная… – Эрна, – сказал Ленька уверенно. Никита взял письмо дрогнувшей рукой. «Здравствуй, Никита! Я пишу, чтобы попрощаться с тобой, потому что мы сегодня ночью уезжаем. Насовсем. Сначала на пароходе в Мурманск, а потом еще дальше. Я не могла прийти в сквер, как мы договорились, потому что заболела. Извини! Никита, я желаю тебе счастья. Прощай. Эрна». – Ты что? – спросил Карпа, забеспокоившись. – Мне в город надо, ребята. Сейчас! – забормотал Никита. – Мне надо… – Да зачем? Что случилось-то? – закричали Карпа с Ленькой. – Она уезжает, – сказала Никита. – Насовсем! Сегодня ночью… Володя посмотрел на растерянное лицо Никиты и все понял. – Вот тебе на билет, – сказал он, вынул деньги. – Дуй на «макарку». Еще успеешь. Никита схватил деньги и кубарем скатился вниз. – Стой! Никита, стой! – закричал вдруг Володя, свешиваясь над обрывом. Никита остановился и задрал вверх голову. – Когда, там сказано, она уезжает, в письме? – спросил Володя. – Сегодня. Написано, сегодня ночью. – Не надо никуда ездить, – сказал Володя тихо. – Извини брат. Я не знал, что срочно. Это письмо я получил вчера, сразу как приехал. Вчера, понимаешь, а не сегодня… Никита сначала ничего не мог сообразить. А потом наконец понял. Это было вчера! Вчера ночью Эрна уехала. И ее больше нет. Он посмотрел, как молодой матрос в рваной тельняшке убирает с причала сходни. «Макарка» отваливал от берега. Потом Никита начал медленно карабкаться обратно. Ленька протянул ему руку и втащил наверх. – Пошли-ка в лагерь. Уже поздно, – сказал Володя и положил ему ладонь на плечо. Глава 29 ТРЕТИЙ СОН НИКИТЫ В эту ночь Никита долго не мог заснуть. Все вокруг давно уже спали, а он все лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в матерчатый покатый потолок. Полная луна стояла прямо над палаткой. От ее света ткань отсвечивала голубым, на ней дрожали тени сосновых ветвей. С соседних коек доносилось разнотонное сопение и чмоканье. Кто-то ворочался в темноте и бормотал непонятное. «Все спят, – думал Никита. – Один я не сплю. Небось во всем лагере. И чего это мне не спится?.. Я в палатке лежу, в потолок гляжу… Над палаткой луна, а вокруг тишина…» Все ребята спят, Я один не сплю. Я в палатке лежу, В потолок гляжу. Над палаткой луна, Кругом сосны стоят. А вокруг тишина. Все ребята спят… «Да это же стихи! – подумал Никита. – Надо же, сам придумал!» Никита еще немножко поворочался на узкой койке, а потом все-таки заснул. И ему приснился сон. *** Играет музыка. Гордо и смело стоит Никита на узкой площадке высоко-высоко над ареной. Светлое ее кольцо отсюда кажется бледным пятном, чуть побольше блюдца. А вокруг блюдца расширяющимися кольцами застыли бледные пятнышки лиц. Они в темноте, освещена только арена и Никита над ней, но оттуда доносится непрекращающееся движение, дыхание, шелест. На Никиту направлены два самых сильных прожектора. В их режущем свете серебристый костюм его пускает ярких зайчиков. Никита уже приготовился. Он привычно проводит рукой по поясу, проверяя крепление карабина лонжи к кожаному широкому ремню, и поднимает правую руку. Он бросает взгляд вниз, где у правого занавеса на страховке стоит Щуль и неотрывно смотрит на Никиту. Щуль кивает: «Пошел!» Музыка замирает на несколько секунд. Затихает движение в публике, будто там, внизу, перестали дышать. Барабан начинает бить тревожную дробь. Все громче и быстрее. С противоположной стороны купола плавно летит к Никите трапеция. Никита ловит ее гриф поднятой рукой, удобнее прилаживает на нем ладони, крепче сжимает их и отталкивается от площадки обеими ногами. Его сверкающее тело пролетает через весь купол, лучи прожекторов плавно сопровождают его полет. Никита делает три длинных маха, забирая все шире и шире. Под ним проносится взад и вперед желтое блюдце арены, бледные пятна лиц сливаются в размытые кольца. В самой верхней точке третьего маха, когда он видит начало встречного движения второй трапеции, тело его делает широкий замах, и руки отпускают горячий гриф. Барабан смолкает. Никита подтягивает ноги к голове и начинает первый переворот. Сальто – раз! Сальто – два! Сальто – три! Он распрямляется, протягивает вверх руки. В эту секунду отполированный гриф встречной трапеции должен лечь в его ладони. Громко и торжествующе гремит оркестр. Смертельный номер закончен! Вот она, перекладина! Вот сейчас!.. Но гриф необъяснимо уплывает мимо и вверх, ладони пусты, а тело Никиты начинает медленное, все убыстряющееся падение. И привычный ужас уже стискивает ему голову. Но лонжа, знает Никита, есть же лонжа! Сейчас будет спасительный болезненный удар в поясе, падение прекратится, и начнется медленный спуск. Сейчас! Сейчас! Оркестр вразнобой замолкает. Никита смотрит туда, где только что стоял на страховке Щуль, и видит, что у правого занавеса никого нет. Барабан троса, как бешеный, крутится, распуская лонжу. И Щуль бежит по опилкам через всю арену, закрыв голову руками… Никита падает все стремительней. Страх захлестывает его. Вот сейчас уже ничего не будет больше, кроме этого ужаса, и останется только крикнуть последним отчаянным криком. «Нет! – вдруг говорит он себе. – Нет! Нет! Нет!» И ужас отступает. Это же просто, понимает Никита. Это же так легко. Надо лететь! Просто надо лететь, и все… Он вытягивается в струнку, напрягает тело, раскидывает в стороны руки, отводит ладони немножко назад и толкает себя вверх. Вот и все! Встречный воздух уже не так сильно сжимает щеки, арена больше не мчится, вращаясь, в лицо. И Никита летит, парит в плотном воздухе, раскинув руки, плавно поворачивая по контуру арены. Растерявшиеся было прожекторы ловят его полет и теперь уже сверху провожают каждое его движение. Никита видит две свои тени, проплывающие по рядам зрителей. Их лица уже так близко, что можно различить машущие руки и открытые в восторженном крике рты. Музыка снова гремит туш. Никита чуть управляет руками, совершая последний медленный круг. И среди поднятых к нему ликующих лиц, ему кажется, он различает Леньку, размахивающего вечной кепкой. Рядом с с Ленькой вскочил с места и подпрыгивает от восторга Карпа. Никита летит дальше, и прожектор высвечивает на мгновение прекрасное лицо Эрны. А вон там Сонька маленькая и Сенька Шпрот, Леха Рваный. Вот и Маша-моряк, и Сережка – все его звено… Все они здесь, все смотрят вверх. А у правого занавеса стоит Володя Петров в своей всегдашней выцветшей гимнастерке. Он поднимает сжатый кулак к плечу и кивает Никите. Когда Никита пролетает над ним, ему слышно, как Володя негромко говорит: – Ай, браво! Вот уже совсем рядом желтые влажные опилки арены. Никита складывает руки, чуть подгибает ноги и, спружинив, опускается точно в середину. Он ступает два шага вперед, плавно разводит руками и делает комплимент. Гремят, не смолкают аплодисменты… После этой ночи страшные сны больше Никите не снились никогда. Глава 30 АВРАЛ После завтрака Володя собрал звеньевых за длинным обеденным столом. – Ну, ребята, готовьтесь! – сказал он. – Тут такое серьезное дело намечается. Я вчера не стал вас пугать… Наши родители уже две недели штурмуют губком и райком… Требуют, чтобы их пустили в лагерь на вас посмотреть. Кричат в голос, что дети небось немытые, неетые, завшивели все. Вася Олишев сколько мог сопротивлялся. Но выдержать осаду нет у него больше сил. Он сейчас отбирает пять самых настырных матерей – на каждое звено по одной. Всех же нельзя, это ж не лагерь получится, а базар. Но пятерых надо принимать. Я сейчас снова еду в город. Попробую потянуть их приезд, сколько смогу. Может, до завтра удастся… А нет, так и сегодня к обеду ждите. Готовьтесь! Надо показать, что мы и без мам не лыком шиты. Одним словом, аврал! А я опять поехал. Никита вместо меня. И он уехал. Аврал был объявлен по всем звеньям. Лагерь закипел, как муравейник. Ребята во главе с Ленькой взяли жидкое зеленое мыло, привезенное из города Володей, и отправились на Двину стирать простыни и наволочки под руководством двух девочек из звена Розы Люксембург. Звено имени Карла Либкнехта ушло в деревню за хлебом и молоком. Никита с четырьмя «чайками» пошел чинить переправу через ручей – пионеры, они и по жердочке могли перебежать, а для родителей надо было сделать настил и перила. «Красные моряки» дежурили на кухне с четырьмя девочками. Смешанная команда катера во главе с Маняшей драила медяшку. Кто-то посыпал желтым речным песком дорожки между палатками, кто-то чистил до блеска черные кухонные кастрюли. Свободные от дежурства девчонки устроили индивидуальные постирушки, открыли парикмахерскую и подравнивали желающим космы. Катастрофа разразилась неожиданно, как летняя гроза! Казалось бы, пустяк… Во время дежурства по кухне Колька Степанов назвал Катьку Щеглову «поварешкой». Он сказал: – Отойди-ка, поварешка, мне дров надо подбросить. – И слегка отодвинул ее от котла. Катька, вместо того чтобы спокойно отодвинуться и дать возможность человеку сделать важное дело, вытащила из котла длинную деревянную ложку, искусно вырезанную Сережкой Тыровым, и треснула ею Кольку по лбу. У Кольки тут же вздулась здоровенная синяя шишка. А Катька заревела и убежала к себе в палатку. Остальные девчонки, что дежурили вместе с Катькой, возмутились и набросились на «Красных моряков» с упреками. – Как вам не стыдно! – кричали они. – Мы вам не кухарки, а такие же дежурные, как и вы… Не имеете права обзываться! У Катьки мать всю жизнь в кухарках у Гувелякиных прослужила. Ее, кроме как «поварешка», и не звали. А вы? И тут Карпа совершил свою первую ошибку. Ему бы рассудить по справедливости, призвать Кольку к порядку и успокоить Катьку, а он решил отделаться шуткой. – Подумаешь, поварешка, – сказал он. – Чего тут обидного? У нее поварешка, у Кольки топор. Ну и назови Кольку «топором». Он же за это по лбу обухом не залепит! – Ах, так! – закричали девчонки. – Ну и варите обед сами! И они ушли в девчачью палатку утешать рыдающую Катьку, захватив по дороге тех, кто занимался стрижкой и постирушками. Карпа почуял, что дело плохо, и побежал искать Никиту, чтобы посоветоваться с ним. А «Красные моряки» тем временем, растерявшись при виде кипящей в котлах воды и разбросанных по столу овощей и круп, которые должны были превратиться в суп и кашу, озлобились и решили отомстить. Они привязали кусок веревки к хвосту дохлой полевой мыши, которую накануне нашли в лесу, подкрались к палатке девчонок, приоткрыли полог и забросили туда мышь, раскачав ее за веревку. Раздался ужасный визг. Карпа, не ведая о подобном развороте событий, разыскал Никиту и рассказал ему про девчоночий бунт. Но, выкладывая Никите всю эту историю, Карпа изобразил дело так, будто Катька ни с того ни с сего треснула Кольку по лбу ложкой и все девчонки отказались дежурить на кухне. Это была его вторая ошибка. Потому что Никита не придал этому значения и не стал разбираться – у него много дел было с переправой. Он только сказал Карпе возмущенно: – Ерунда какая-то! Что они, совсем сдурели? Вот-вот гости пожалуют. Беги скорей на катер, разыщи Машку. Пусть бросает драить медяшку – она и так сверкает, как самовар. Пусть срочно наведет порядок у себя в звене. Что за дисциплина, в самом деле! И Никита продолжал строить с ребятами переправу. Вернувшись в лагерь, Карпа с удивлением обнаружил, что около палатки звена имени Розы Люксембург идет настоящее сражение. Девчонки лупили «Красных моряков» полотенцами, тряпками и просто кулаками. Катька Щеглова наступала впереди, раскручивая над головой, как пращу, дохлую полевую мышь. Вконец растерявшийся Карпа кинулся к катеру. Подбегая к берегу, он увидел, что Маняше что-то горячо шепчет на ухо Ритка Воскобойникова, первая болтушка в лагере, докладывает последние новости. И тут Карпа совершил третью ошибку. Он подбежал к борту и закричал Маняше: – Машка! Никита приказал тебе не подходить к катеру, пока не уймешь своих девчонок. Все! До катера уже доносился шум и крики битвы. «Красные моряки» позорно отступали к берегу безымянной речки, теряя бойцов. На пригорке уже показались первые бегущие. – Так, да? – сказала Маняша. – А наоборот не хочешь? Девчонки, делай, как я! С таким криком Маняша столкнула с борта Петьку Тихонравова. Петька шлепнулся в грязь и на четвереньках полез на берег. Через минуту вся мужская часть команды катера «Будь готов!», не ожидавшая нападения, покинула борт не самым удобным для себя образом, а наступающая колонна объединилась с Машкиной группой. *** Когда «чайки» вместе с Никитой, усталые, но довольные тем, что переправа стала надежной и прочной, как никогда раньше, возвратились в лагерь, их взорам представилось совершенно фантастическое зрелище. Звено имени Розы Люксембург почти в полном составе разместилось по обоим бортам катера. Девчонки твердо стояли на банках с длинными веслами в руках. Машка-моряк, стоя на корме, размахивала багром, ухватив его за острый конец, и отдавала короткие команды. На катер бросались беспорядочной толпой «красные моряки» и «чайки», которые были до этого в команде катера. А девчонки веслами, как пиками, отталкивали их и не давали даже приблизиться к бортам. Карпа бегал по берегу и, как полководец, теряющий победу, выкрикивал бестолковые команды, которых никто не слушал. Все они, и девчонки и мальчишки, были мокрыми и грязными, как черти. – Вы с ума сошли?! – закричал Никита, подбегая. – Сейчас же прекратите! Машка, ты что? Маняша опустила багор и презрительно посмотрела на Никиту. – Эх ты! – с горечью сказала она. – Мы тебе верили… А ты? Она безнадежно махнула рукой, бросила багор и скомандовала своим девчонкам: – Ладно, девочки, хватит! Ну их в болото… Весла дружно опустились, и девчонки одна за другой стали сходить на берег с гордо поднятыми головами. И тут Никита увидел, что на пригорке, замерев от изумления, стоят пять женщин с мешками и кошелками, а рядом с ними растерянный Володя. – Боже, что здесь происходит? – с тоской спросила одна из женщин, всплеснув руками. Наподающие и защитники катера увидели их и тоже замерли в растерянности. Так они стояли несколько мгновений и смотрели друг на друга, не произнося ни звука. Первым в этой безнадежной ситуации опомнился Карпа. – Да вы не волнуйтесь, товарищи мамы! – закричал он. – Это у нас, товарищи мамы, игра, военная игра… Тренировка на силу, ловкость и выносливость… Володя смотрел на своих пионеров такими отчаянными глазами, что никто из них не смог выдержать. Все опустили глаза в землю, даже Карпа. – Лизочка! – вдруг закричала одна мама, узнав свое дитя. – Какой у тебя вид? Ты же вся мокрая! Тебя же узнать невозможно! – Костик, Костик! – закричала другая. – Иди скорее сюда! Ты грязный. Дай я тебя почищу… – Стоп! – сказал Володя, опомнившись. – Слушай мою команду! Сейчас первоочередная задача – накормить родителей обедом. А у вас огонь погас. За работу! Через пять минут не осталось и следа жестокой битвы. Гроза прошла так же неожиданно, как и разразилась. Дежурные мальчишки и девчонки дружно варили обед, отвергая настойчивые попытки мам вмешаться. Под котлами гудело веселое пламя. «Серп и молотята» развешивали в стороне от палаток стираные простыни и наволочки. Володя водил матерей по лагерю, показывал его несложное хозяйство и терпеливо отвечал на бесконечные вопросы. Обед получился на славу! Мамы все-таки уговорили дежурных и приготовили из привезенных свежих овощей вкусный винегрет, а после каши угостили всех яблоками и сливами. Ужин они получили разрешение сделать сами. Марфа Гавриловна, мать Сережки и Галинки Тыровых, приготовила треску по-архангельски – с картошкой, луком и молоком – пальчики оближешь! После ужина был устроен костер со стихами, плясками и песнями, которые вместе с пионерами неуверенно выпевали мамы. Осталось так и неясно, поверили ли они заявлению Карпы, что видели репетицию военной игры. Однако, судя по всему, делегаты от коллектива родителей остались довольны. Во всяком случае, прощаясь на пристани, куда их провожали всем отрядом, мамы восхищенно говорили Володе: – Молодцы вы, ребята! Как дружно живете, прямо удивительно. И все сами, сами. Дома-то миску вымыть не допросишься. А тут надо же! Мы уж там, в городе-то, расскажем, чтоб не волновались понапрасну. Все хорошо у вас, все путем… Пока «макарка» не скрылся за поворотом реки, они все стояли на корме и махали платочками. Глава 31 ВОЕННАЯ ИГРА Володя позвал Никиту в штабную палатку. Они уселись на чурбаки, и Володя развернул на столе топографическую карту. – Твои «чайки» закончили изучать дорожные знаки, – сказал он. – Леня и Карпа то же самое мне сказали про своих ребят. Хочу сделать вам проверку. Ты отправишься сейчас по этому маршруту, – он начал показывать карандашом по карте. – Выйдешь незаметно из лагеря к переправе, переправляйся на тот берег и иди вверх по речке. Вот здесь, у старой, разбитой молнией березы, скроешься в лес. Проберешься через чащу и дальше через ельник и овраг выйдешь к лощине, по ней вернешься в лагерь с другой стороны. По дороге будешь ставить путевые знаки. Через четверть часа после твоего ухода я подыму ребят по тревоге и направлю в погоню. Твой путь им неизвестен, его знаешь только ты да я. Победит то звено, которое раньше всех проследит и найдет тебя. Понял? – Конечно! – сказал Никита. – Эта игра нам известна. Только мы играли в городе и стрелки ставили углем или бумажки бросали. «Казаки-разбойники» называется. – Ну а теперь, в полевых условиях, используй ветки, камни, стволы деревьев, а в крайнем случае вот эти бумажки. – Володя протянул Никите холщовый мешочек с мелко нарезанной бумагой. – Вперед, разведчик! Володя отогнул заднюю полу палатки. Никита выглянул наружу, прислушался. Со стороны кухни доносилось постукивание ложек, неясный говор и вдруг грянул дружный хохот. «Карпа резвится», – подумал Никита и исчез между сосен. Он быстро выбрался на опушку, огляделся. Внизу, у переправы, подставив солнцу измазанные речным илом живот и грудь, валялся Тодик. Тодик лежал совершенно неподвижно, и, если бы не песня, которую он напевал, можно было подумать, что он спит. Никита прислушался. – Невыразимо хорошо… Невыразимо хорошо… – монотонно напевал Тодик. – Хорош дежурный, – усмехнулся Никита. – Интересно, что ты запоешь, когда обнаружишь след у самого этого места, где тебе «невыразимо хорошо»? Он достал щепотку бумажек, бросил их на траву и, пробравшись вдоль опушки, спустился к речке. Здесь он заломил ветку ивняка и направил ее конец в сторону сломанной березы. Дойдя до березы, Никита положил поперек тропы сложенные крест-накрест ветки, а на березовом стволе в сторону леса нацарапал тонкую стрелу. В лесу стояла торжественная тишина. Только невидимые лесные птахи пересвистывались, пиликали, попискивали на разные голоса. Оставляя знаки из веток и на стволах, Никита быстро продвигался по лесу. Вид леса постепенно менялся. Среди сосен замелькали разлапистые ели. Между деревьев появились завалы сушняка. По мху на стволах, по густоте ветвей на отдельных деревьях, по солнцу Никита прикинул, что идет он в глубь леса, на юг, соблюдая направление, указанное Володей по карте. Игра начинала увлекать Никиту. Он иногда отклонялся в сторону и возвращался назад, чтобы посмотреть, как выглядят знаки, оставленные им. Впереди показалась сплошная еловая заросль. Никита бросил перед ней щепотку бумаги, раздвинул колючие лапы и выглянул. В нескольких шагах спиной к нему сидел человек, прислонившись к высокому пню, и переобувал рыжие сапоги. Рядом на траве валялась кепка… *** Когда в лагере прозвучал сигнал тревоги, Тодик только успел выйти из речки, где отмывал засохшую грязь. Он быстро натянул на мокрое тело трусы и взбежал по косогору. Вдоль палаток поспешно выстраивались звенья. Володя, стоявший у штабной палатки, окликнул Тодика. – Командуй звеном вместо Никиты! – приказал он. Тодик подтянул трусы и скомандовал: – Равняйсь! Смирно! Стоять вольно. – Он взял от палатки «чаек» посох с треугольным флажком и стал с правого фланга звена. Ленька и Карпа, успевшие раньше построить ребят, с недоумением поглядывали то на Володю, то на мокрого Тодика. Володя вышел перед строем, вынул из кармана часы. – Сейчас вы отправитесь в погоню за Никитой. Вы должны разыскать его по путевым знакам, которые он будет оставлять по дороге. В лагере остается только дежурное звено. – В каком направлении он ушел? – спросил Карпа. Володя засмеялся. – Хитер! В этом-то главная трудность. Свой первый след он оставит вот такими бумажками. – Володя достал щепотку обрезков, показал ребятами. – Приготовились! – Володя поднял руку, сделал паузу. – Пошли! – За мной! – одновременно скомандовали Ленька и Карпа, бросаясь в сторону леса. Тодик замешкался. Он все еще смотрел на бумажки, брошенные Володей, и никак не мог сообразить, где он видел точно такие же совсем недавно. И вдруг вспомнил. – За мной! – заорал он не своим голосом, устремляясь к опушке. «Чайки» помчались за ним. С тех пор как Тодик вступил в пионеры, он очень изменился. Может быть, потому, что перестал бояться Кости. Кроме того, он уже не пищал, что, по его мнению, объясняется переходным возрастом. Поднявшись первым на косогор, Тодик подождал, пока подошли ребята, и показал на рассыпанные бумажки: – Вот первый след! Потом, подождав, пока все убедятся, что это такие же бумажки, какие показывал Володя, крикнул: – Быстро туда, – и показал вдоль речки. – А может быть, туда? – возразил Петька и показал в противоположную сторону. – А может, на тот берег? – сказал маленький Серега. – За мной! – решительно приказал Тодик. Не станет же он рассказывать, что, когда лежал измазанный грязью у переправы, ему виден был весь левый участок косогора и туда Никита незаметно пробежать не мог. Повинуясь приказу, ребята наперегонки пустились по лугу. – Знаки, знаки искать! – крикнул Тодик. – Нашел! – крикнул Петька, показывая на перекрещивающиеся ветки, положенные на тропе. – Сюда не ходить, – расшифровал знак Тодик и увидел стрелу на березе. – Туда побежал! – указал он в сторону леса. На опушке они столкнулись с Ленькиными ребятами. – Нашли? – запыхавшись от бега, спросил Ленька. Тодик кивнул и указал в сторону березы: – Там! – А почему сюда бежите? – Вы сбегайте туда, посмотрите! – крикнул Тодик и, увлекая за собой «чаек», бросился в лес. Ленька рассыпал свое звено цепочкой, и они углубились в лес рядом с «чайками». Между деревьев замелькали красные косынки. Это очень здорово – бродить по лесу, обшаривать каждый куст, деревья, землю. Замечаешь многое, на что в другое время не обратил бы внимания. Вот муравейник. Целый город муравьиный. От него и к нему деловито спешат быстроногие жители. Над муравейником нависла тяжелая еловая лапа. Что это? Еловые иглы пронзает тонкая ветка, направленная острием к скелету засохшей ели. Знак! – Сюда, ребята. Красные косынки сбегаются вместе. Ребята вертят головами. – Рассыпьтесь! Ищите дальше, – командует Ленька, подпрыгивает и шлепает ладонью по голой ноге. – Кусаются, окаянные! – Это про муравьев. А ребята уже устремились вперед. – Есть знак! Снова сбегаются красные косынки. Вперед! Вперед! – Стоп! – кричит Ленька. Он нагибается и рассматривает мох с белеющими на нем бумажками. К нему подбегает Тодик со своими ребятами. – Нашел? – Нашел, – говорит Ленька. – А дальше куда? – Ищите, ребята – кричит Тодик. – Нашел! – отзывается маленький Сережка, показывая пальцем. На стволе отчетливо видна направленная вниз стрела. Вместо оперения на ее верхнем конце нацарапан прямоугольник, перечеркнутый крест-накрест. – Письмо! Здесь письмо. Ищите! Красные косынки окружают ель, и быстрые руки шарят у корней. – Есть! Глава 32 У ЛЕСНОЙ СТОРОЖКИ Никита выпустил из рук ветки и отпрянул назад. Перед лицом качнулись зеленые лапы. Что это? Ведь давно кончилась детская игра в сыщиков. И опять он! Поручик Любкин? Человек на поляне вскинул голову и прислушался. Сквозь еловые иголки Никита видел, как он вскочил на ноги, подхватил кепку и исчез в зарослях по другую сторону поляны. А может, и не он? Откуда здесь быть саратовскому поручику? Но что это тот же человек, который встречался со скаут-мастером на Зеленой Кошке, – факт. Те же рыжие сапоги, зеленая кепка. Вот только не успел заметить, есть ли повязка на глазу. Никита присел на поваленный ствол дерева, чтобы собраться с мыслями, и увидел рассыпанные по мху бумажки. Ага! Придумал. Он достал из кармана бумагу и огрызок карандаша. Прижав бумагу к стволу, написал: «Видел дядьку с Зеленой Кошки. Ленька с Карпой знают. Сообщите Володе. Идите за мной по знакам. Н.». Положив записку у корня дерева, Никита нацарапал на стволе знак, потом продрался сквозь заросли, перебежал прогалину и бросился вслед за незнакомцем. Теперь, стараясь его настигнуть, он быстрее продвигался вперед. Белые хлопья бумажек отмечали его путь. Незнакомец, видимо, не торопился, вскоре между стволов мелькнула его спина. Никита убавил шаг и, стараясь не наступать на сухие ветки, пошел за ним. Неожиданно спина человека исчезла и больше не показывалась. Никита осторожно шагнул вперед. Перед ним виднелся склон оврага, на нем никого не было. Никита испугался. Где же он? Он отскочил назад и замер, почувствовав на плече тяжелую руку. Рванулся, стараясь освободиться, но рука стиснула плечо еще сильнее и не отпустила. Он оглянулся. Из-под надвинутой на лоб кепки на него в упор смотрели два незнакомых глаза. Черной повязки не было, а была черная борода. – Ты что здесь делаешь? – спросил бородатый. – Грибы собираю, – не подумав, ответил Никита. – Грибы? – усмехнулся незнакомец. – Ни туеса, ни корзины. Где они, грибы-то? Не вертись! – прикрикнул он. – Тебя кто послал? «Это не Любкин, – подумал Никита. – Так зачем же я за ним слежу?» Никита сказал на всякий случай: – Павлик, наш скаут-мастер. Бородатый шумно вздохнул, обдав Никиту табачным перегаром. Его рука, сжимавшая плечо, опустилась. – Почему ты, а не тот длинный, Костя, что ли? – А я знаю? Павлик послал, вот и все. «Ага, Костя! Вот за какими грибами он сюда таскался». Бородатый подтолкнул Никиту вперед: – Пошли! – Он шел сзади и молчал. Они перешли овраг и вскоре выбрались на большую поляну, поросшую высокой некошеной травой. На другой стороне поляны виднелась приземистая избушка. – Зачем же он тебя послал? «Вот и засыпался», – подумал Никита. Надо было что-то отвечать. – Ну? – Просил передать, что скоро сам придет… Бородатый остановился, потом подтолкнул Никиту: – Идем поговорим. Шагай. «Смываться надо, – подумал Никита, тоскливо поглядывая по сторонам. – Что-то не так я ляпнул». – К избе шагай, – приказал голос сзади. Никита прикинул расстояние от избушки до леса, и, когда до бревенчатого сруба оставалось несколько шагов, он прыгнул в сторону, думая скрыться за избой. Дядька ударил в спину, и Никита упал лицом в траву. – Куда же ты? – раздался насмешливый голос. – Павлик послал, а ты убегаешь. А ну, садись! «Теперь амба, попался», – подумал Никита. Опираясь руками, он медленно поднялся на колени и сел. Они сидели друг против друга. Никита – на земле, поджав ноги и глядя исподлобья, незнакомец – на чурбаке у двери избушки. – Что ж ты? Испугался? – сказал он добродушно. Никита молчал. Незнакомец не торопясь достал из кармана листок бумаги, быстрым движением загнул краешек, снова сунул руку в карман, насыпал на бумагу махорку и, не спуская колючих глаз с Никиты, свернул цигарку, лизнул, заклеил, подровнял трубочку пальцами и закурил. – Значит, Павлик… Отсюда следует, что ты бойскаут. Прекрасно! – Он выпустил густую струю дыма над головой Никиты и хрипловато пропел: Будь готов, разведчик, к делу честному, трудный путь лежит перед тобой… – А дальше? – Он смотрел на Никиту, чуть прищурив глаз. Глянь же смело в очи неизвестному, бодрый телом, мыслью и душой, – пробормотал Никита. – Ну вот! И слова гимна знаешь. Ты, и верно, бойскаут. Чего же ты врешь? Нехорошо, брат. Ты не бойся меня. «И верно, – подумал Никита, – чего это я испугался? Просто живет человек в лесу…» – Вы охотник? – спросил он. – Лесник. Живу в этой избушке, изучаю местную жизнь. Выбираю деревья для сплава. Зимой придут лесорубы, спилят деревья, весной сплавят по реке в город… Люди дома из них построят. Ну а ты? – У нас тут лагерь недалеко. Возле Глубокого яра, знаете? Я просто ходил по лесу, наблюдал. И вдруг вас увидел. Про военную игру Никита не сказал. – Какой лагерь? – удивился бородатый. – Бойскаутов? – Нет, пионеров. Теперь бойскаутов нет. Пионеры теперь. – Ага, – сказал бородатый. – А Павлик? – Да я не знаю, где он. Я его уже месяц не видел. – Ах, мальчик, – сказал бородатый укоризненно. – Откуда же ты знаешь, что мы знакомы? – Да я вас на Зеленой Кошке видел, как вы на лодке подъехали и с Павликом беседовали… – Вот как! – Бородатый вскочил на ноги. Он вытащил из кармана револьвер и моток веревки. – Ты мальчик любопытный. Иногда это хорошо, иногда нет. Иногда очень нехорошо. Ты вот что, ты не бойся. Будешь сидеть смирно, я ничего не сделаю. Я только привяжу тебя. А мне нужно уходить. Бородатый шагнул к нему. Никита увидел, как дверь избушки медленно открылась и в темном проеме появился человек. Никита узнал Гленарвана. «Ну все, – подумал Никита. – Прощай, папа. Я погибаю за рабочее дело». Гленарван вдруг бросился вперед, прыгнул на спину бородатому, и они упали. За ними из избушки появился еще один, в кожаной куртке. Он поднял револьвер, выпавший из руки бородатого, и подошел к лежащим на земле. Гленарван поднялся. Бородатый остался лежать лицом в траве. Потом он повернулся и посмотрел на них из-под лохматых бровей. – Встаньте, капитан Зыков, – сказал Кожаный. – Не имею чести, – прохрипел бородатый и начал медленно подыматься. Гленарван посмотрел на Никиту. – Напугался? – спросил он. – Как это тебя сюда занесло. Ты нам чуть всю обедню не испортил. Никита все еще не мог понять, что случилось. И не знал, отвечать или нет. – Руки, – сказал Кожаный и показал револьвером, дескать, подними. Бородатый поднял. Гленарван ощупал его одежду. – Больше нет, – сказал он. – А меня вы тоже не узнаете, капитан? – Не имею чести, – глухо пробормотал бородатый, глядя на зубчатый край колеса. В это время за деревьями пронзительно крикнула чайка. Кусты шевельнулись, на поляну выскочил Володя и подбежал к Никите. – Цел? – Цел, – сказал Никита. Володя повернулся к Гленарвану и удивленно сказал: – Кузнецов! Каким это образом? – У меня-то служба такая, а вот как вы сюда забрались? – Военная игра у нас, – сказал Володя. Он поднял руку и крикнул: – Ко мне, ребята! С шумом ломая ветки, выскочили на поляну все три звена: «Чайки», «Красные моряки» и «Серп и молот». Они сомкнулись плотным кольцом и смотрели во все глаза. Карпа и Ленька подбежали к Никите. Карпа молча, открыв рот, уставился на Гленарвана. По выражению его лица было видно, что в голове у него полный кавардак. Почему английский шпион мирно разговаривает с Володей? И кто же это стоит с поднятыми руками? Глава 33 ТАЙНА ЗАРЫТОГО КЛАДА – Погляди-ка еще за сторожкой, – сказал Гленарван Кожаному. Тот ушел. – Лорд Гленарван, – смущенно пробормотал Карпа и показал на бородатого. – Вы, значит, тоже ловите поручика Любкина? Гленарван не успел ответить. Из-за избушки вышел Кожаный, неся круглую блестящую медяшку. – Вот только эта штука, – сказал он. – Во мху прятали. Здесь стрелка. Написано чего-то… Никита увидел, что по красной меди красивыми завитушками вилась надпись: «Святитель Михаил». Гленарван взял предмет в руки, повертел его во все стороны. За круглым стеклом видны были круглые шкалы и линейки. – Да это же корабельный компас со «Святителя Михаила»! – сказал он удивленно. – Да еще и сломанный… Зачем им компас, ума не приложу? – Пора, Глеб, – сказал Кожаный и ткнул револьвером в спину бородатому. – Шевелитесь, капитан. Вперед. – Стойте! – закричал Карпа. – Я знаю!.. Я знаю… Стойте! Здесь еще должно быть… Ящики, такие здоровые! Гленарван и Кожаный уставились на Карпу. – Что такое? – спросил Кожаный. – Какие ящики? – Клад, – торопился Карпа. – Мы с Никитой видели. Ночью на «Святителе». Они ящики в лодку погрузили и повезли… – Как же это вы ночью могли видеть? – подозрительно спросил Кожаный. – Ночью, брат, темно. – А мы… А мы… – Карпа смущенно посмотрел на Володю. – Мы туда плавали, на «Святитель». – Ну и орлы! – сказал Гленарван. – Так! – сказал Кожаный. – Где ящики, капитан? Бородатый стоял, глядя поверх зеленых вершин. – Ищите, – сказал он равнодушно. – Ну что ж, будем искать, – сказал Гленарван решительно. – Вот и пионеры как раз помогут. Поможем, друзья? – Обязательно, – сказал Володя. – Не было ничего, – сказал бородатый угрюмо. – Мальчишка все придумал. В тайны играют… – Будем искать, – повторил Гленарван. – Давай посоветуемся, – сказал он Володе. Они отошли к избушке и стали негромко совещаться. Бородатый кинул на них быстрый взгляд исподлобья и отвернулся. Через минуту Володя подошел к отряду и сказал: – Так, ребята. Будем искать захоронку. Скорее всего это замаскированная яма, прикрытая дерном. Найти будет нелегко. Идем цепью. Дистанция три метра. Слишком далеко вряд ли прятали. Нужно прочесать метров пятьсот во все стороны от сторожки. «Чайки» направо, «Моряк» налево, «Серп и молот» по центру. Рассыпались! Смотреть внимательно, держать дистанцию. Никита шел на левом фланге «чаек», Ленька был крайним справа в своем звене, так что они оказались рядом. С обеих сторон слышался треск веток и возбужденные голоса. Лес был старый, с густыми завалами бурелома. Приходилось часто продираться сквозь колючий кустарник, перелезать через поваленные стволы. В просветы листьев и веток Никита видел сосредоточенное лицо друга. Медленно прошли, осматривая каждый бугорок, пятьсот метров, которые Володя отсчитал по своим шагам, так и не дождавшись возбужденного возгласа: «Есть!» Посовещались в центре цепочки, там, где шел Володя. – Неправильно мы ищем, – сказал Ленька. – Вот что. – Почему это? – удивился Карпа. – Под деревьями яму не выкопать, корни мешают – раз. Там, где густой кустарник, не спрячешь – листья у кустов быстро пожелтеют, и будет видно. Два… Искать нужно только на открытом месте. – А три? – спросил Карпа. – Должна быть какая-то отметка. Ну там, раздвоенная береза… Дерево какое-нибудь особенное. Ведь Гленарван же у этого капитана карты не нашел? – Не нашел, – подтвердил Володя. – Значит, они это место запомнили по приметам каким-то особым. Вот тебе и три. – Молодец, Леня, – сказал Володя. – Точно рассудил. Так и будем теперь искать. Пошли обратно. Медленно добрели до избушки. Капитан сидел на бревне у открытой двери и все так же смотрел поверх деревьев. Кожаный и Гленарван уместились на соседнем чурбаке. Руки у пленного были стянуты той веревкой, которой он час назад собирался вязать Никиту. Володя подошел к ним и отрицательно покачал головой. – Пока ничего, – сказал он огорченно. – Что же, ищите дальше, – сказал Гленарван. – Удрать хотел, гад ползучий! – сказал Кожаный и кивнул на связанного. – Шлепнуть бы его, и вся недолга! – Уймись, – сказал Гленарван. И тут Никита вспомнил, что видел этого Кожаного у отца в столовой в первый свой день в Архангельске. Миновали избушку и снова углубились в заросли. Еще не меньше часа они лазили по лесу, обдирая руки и ноги об острые сучья. Прочесывали окрестность вдоль и поперек. Потом снова вернулись к избушке, повалились кто куда мог – устали. У сторожки все так же неподвижно сидели трое. Капитан скривил губы в презрительной усмешке. – Должен быть знак. Раз карты нет, должна быть какая-то точная примета, – сказал Гленарван и выплюнул травинку, которую грыз в нетерпении. – Должен! – А есть карта, – сказал вдруг Ленька. Он вытащил из кармана свою затрепанную книжку и открыл ее на той странице, где нарисована была карта с Зеленой Кошки. Гленарван внимательно рассмотрел карту и сказал: – Все верно. Мы находимся как раз там, где крестик. Ну и что? И тут Никита вдруг ясно увидел на карте пристань Глубокий яр, безымянную речку, острый нос «Святителя Михаила» и стрелу, протянувшуюся от него к избушке посреди леса. – Вот это да! – выдохнул Карпа. – Как же мы сами-то не догадались? – Откуда это у вас? – спросил Гленарван. – На Зеленой Кошке этот капитан со скаут-мастером встречались. Он ее на песке начертил. А мы срисовали, – объяснил Ленька. Гленарван посмотрел на Кожаного и ничего не сказал. – Хорошая карта, – сказал Кожаный, – нам ее два месяца назад… Гленарван задумчиво смотрел на солнечное пятно компаса с узорчатой надписью «Святитель Михаил», что валялся на траве. Потом он медленно нагнулся и взял его в руки. – Компас, – прошептал вдруг Ленька. – Зюйд-зюйд-ост… – Точно! – Гленарван посмотрел на Леньку и вскочил. – Вот зачем он был им нужен! Он внимательно рассмотрел шкалу. – Норд-ост-ост. Три градуса… Катушка зафиксирована, пеленгатор сломан… Стрелка всегда будет указывать направление от избушки на сокровище. Гленарван посмотрел на свой наручный компас, определил направление и махнул рукой: – Так идти. Ориентир вон та сухая лемина! Ленька, который давно все понял, первым скрылся в кустах. За ним нестройной гурьбой бросились остальные. – А вы, капитан, тоже, я вижу, не прочь поиграть в пиратов и сокровища, – сказал Гленарван арестованному. Капитан с откровенной злобой взглянул вслед убегающим пионерам и молча отвернулся. Через несколько минут на весь лес разнесся ликующий Ленькин крик: – Есть! Когда Никита подбежал, многими быстрыми руками с захоронки уже был снят толстый верхний слой дерна. Под ним угадывались контуры двух длинных ящиков, завернутых в промасленную ветошь. Их быстро извлекли из ямы. Гленарван откинул металлические защелки и открыл крышки. – Вот они, ваши сокровища, – сказал он Карпе. – Дорогие побрякушки! Ну как, нравятся? В первом ящике в ряд лежали английские винтовки. На некоторых стволах видны были не до конца отчищенные следы ржавчины. Во втором оказался пулемет системы «гочкис», патроны и ленты. – Ну, вот и все, – сказал Гленарван довольно. Ленька достал записную книжку и нанес на свою карту обозначения. – На всякий случай, – сказал он, как бы отвечая на вопросительный взгляд Никиты. Глава 34 ДРУЖБА – ВЕРНОСТЬ И ЧЕСТЬ – Мы напрямик к причалу, – сказал Кожаный. – У нас там мотор. – Носильщики, вперед, – скомандовал Володя. – Меняемся через сто метров. Ящики несли по четыре человека. Шли, растянувшись цепочкой по узкой извилистой тропе. Часто останавливались; меняясь у тяжелых ящиков. Кожаный и Гленарван увели капитана вперед. Неожиданно быстро тропинка вывела к опушке, с которой распахнулся двинский простор. Совсем близко виден был знакомый косогор и песчаный спуск к пристани. Когда отряд спустился к причалу, все трое уже сидели в моторке. На длинной веревке к ней привязана была «Эсмеральда-2». Носильщики закатали штаны до колен и втащили ящики на борт. Гленарван и Кожаный пожали руки Володе. – Ну спасибо вам, молодцы, разведчики! – крикнул Гленарван. – Вы нам крепко помогли! Еще встретимся. Гленарван махнул всем рукой и крутанул рукоятку. Мотор затарахтел, выплевывая воду через трубку в борту. Моторка ходко пошла вниз. За ней, высоко задирая нос, послушно подскакивала на мелкой волне пустая «Эсмеральда-2». – Ну а теперь скорее домой! – сказал Володя. – У дежурных небось вся каша пригорела. После обеда общий сбор. – Какая повестка? – весело спросил Тодик. – Обсуждаем личное дело звеньевых Никиты Лепехина и Карпа Шишова, – ответил Володя. – А вы как думали? Тодик ошарашенно уставился на Володю, а у Никиты екнуло сердце. Ленька поднялся на откос первым и подождал Никиту и Карпу. – Поговорить надо, – сказал он хмуро. Все трое уселись у знакомого камня. – Я хотел сказать, – начал Ленька. – Я не буду за вас на этом сборе. Я не могу, ребята… – Это почему? – удивился Карпа. – Помните на нашем гербе? Дружба – это верность и честь… Без верности и чести нет дружбы… Ведь это было нечестно плавать тогда ночью… Мы же все дали слово… Понимаете вы меня? Никита кивнул. – Ладно, чего там, – сказал Карпа, – за одного битого двух небитых дают! *** Общий сбор проходил бурно. Кричали так, что вороны испуганно взлетали с сосен и носились над ними, истошно каркая, боясь усесться обратно. Некоторые предлагали объявить Никите и Карпе благодарность за героизм и проявленную смекалку. Больше всех горячилась Маняша Уткина. – Да они же герои! – кричала она, вскакивая с места. – Им грамоту надо за храбрость, а мы их судим… Думаете, им было не страшно? А они поплыли, не побоялись врага… – Они же слово давали со всеми вместе! – крикнул кто-то сзади. Маняша не слушала. – Да я бы сама… Да позови они, я бы с ними, не задумываясь… Куда скажут… – Тебе нельзя было с ними, – раздался тот же голос. – Они небось голышом плыли-то! Маняша вдруг покраснела так, что у нее на глазах выступили слезы. – Дурак! – крикнула она и села, спрятав лицо за спинами девчонок. Когда все откричались, встал Володя и оглядел притихшие, обращенные к нему лица. – Они, конечно, хорошие ребята, – сказал он. – И судить их нам трудно. Но необходимо. Потому что принятое решение обязательно для всех. А для звеньевых особенно. Предлагаю следующее решение общего собрания лагеря. Пункт первый: за грубое нарушение дисциплины и решения общего собрания, чтобы не купаться в Двине, Никиту Лепехина и Карпа Шишова из лагеря исключить… – Ну это уж слишком! – закричали сзади. – Мы так не согласны! – Пункт второй, – продолжал Володя. – Учитывая добровольное признание нарушителей дисциплины, а также помощь революционному делу, проявленную при нарушении, считать возможным оставить Никиту Лепехина и Карпа Шишова в лагере, лишив их сроком на неделю звания звеньевых и отправив на это время на кухню чистить картошку. Других предложений нет? Голосуем… Кто за? Против подняла руку одна только Маняша Уткина. Ленька при голосовании воздержался. *** А грамоту, про которую говорила Маняша, отряд все-таки получил. Это случилось за два дня до отъезда из лагеря. Когда кончили обедать и дежурные бренчали мисками, складывая их в высокие стопки, неожиданно приехал секретарь губкома Василий Олишев и Николай Демьянович, отец Никиты. Они ушли с Володей в штабную палатку. Через несколько минут Володя выглянул и скомандовал общий сбор. Все пять звеньев выстроились у флага и ждали, что будет дальше. Перед шеренгой стояли трое. Широкоплечий Лепехин-старший в длинной кавалерийской шинели, высокий Олишев в кожаной куртке, перетянутой портупеей, юношески стройный Володя в своей выцветшей на солнце солдатской гимнастерке. Володя скомандовал «смирно!» и отдал рапорт Олишеву: – Первый городской на торжественную линейку построен… Олишев по-военному отдал честь, сделал шаг вперед и сказал: – Решением губкома РКСМ и губчека за помощь при обезвреживании опасной группы врагов революции и проявленные при этом находчивость и смелость наградить Первый городской отряд юных пионеров города Архангельска почетной грамотой. К защите революционного дела будьте готовы! – Всегда готовы! – в лад гаркнули пятьдесят звонких глоток. – Получить грамоту поручается звеньевым Лепехину, Петрову и Шишову, – сказал Володя. – Выйти из строя! Трое чеканным шагом подошли к секретарю горкома. – Наслышан, наслышан про вас, братья-разбойники, – улыбаясь, сказал Олишев и пожал каждому руку. – Получайте, заслужили! И он вручил им твердый лист картона с профилем Маркса и Энгельса на фоне красного знамени. – А вот вам обещанная статья про ваш лагерь, – сказал Николай Демьянович и передал Володе несколько экземпляров газеты «Волна». Когда линейка закончилась, ребята окружили Олишева. Спрашивали, как будет с пионерской работой, когда начнется школа, много ли новых пионеров в городе, поймали ли тех, кто с капитаном Зыковым прятал оружие. – А что школа? – отвечал Олишев. – Днем школа, вечером пионерский клуб. Пионеров много, приедете, удивитесь. А про белогвардейскую банду вы уж сами у Глеба спросите. – Вернемся в город, – сказал Володя, – мы его к нам в клуб приведем обязательно. Последние два дня лагерь сворачивался. Закапывали ямы, чистили посуду, увязывали палатки. И было немножко грустно расставаться с таким родным косогором, с тихой речкой, с «Берегом спокойствия», где как раз спокойствия-то и не было, но была очень интересная жизнь. Глава 35 КТО ЖЕ ВЫ, ЛОРД ГЛЕНАРВАН! Катер ходко шел под острым углом к ветру. Мелкие волны хлюпали под крутым его носом, обдавая брызгами золотые буквы «Будь готов!». Наполненные ветром паруса казались вырезанными из твердого сплава. Красный вымпел на корме торчал на ветру жестким треугольником. Никита сидел за рулем. У него в ногах, прямо на решетках настила, устроились Ленька и Карпа. На банке перед ними сидели Глеб Степанович и отец Никиты, на носу у кливера разместилась Маняша Уткина. Без бакенбардов лицо штурмана казалось длиннее и строже. Около рта обозначились вертикальные морщины, и только глаза не изменились, остались прежними цепкими глазами Гленарвана. Отец и Глеб Степанович оживленно разговаривали… – …И что же дальше? – спросил Николай Демьянович. – Механик Федоров был убит наповал. Я видел, как он рухнул за борт. А я промахнулся, – продолжал свой рассказ Глеб Степанович. Ребята слушали его затаив дыхание. – И буквально через секунду раздался взрыв… – Да, геройское было дело, – сказал Николай Демьянович, – по всему краю до сих пор легенды ходят про этот подвиг. – В том деле был только один герой, – сказал Глеб Степанович грустно. – Тихий человек, механик Федоров… Я всего месяц прослужил на «Святителе» и совершенно его не знал… Тихий был, незаметный, совсем какой-то штатский… Наступила тишина. Ветер тревожно гудел в вантах. – Ну, ну… Рассказывай дальше, – поторопил Николай Демьянович. – А что дальше? Взрывом меня оглушило и швырнуло за борт… Едва очухался в воде, едва добрался до берега. Шесть дней брел лесами. На станции Плесецкой свалился от истощения и горячки… Подобрала меня местная учительница, добрая душа, и уложила на полати рядом с вами… Помнишь, надеюсь? – Это отлично помню. Я к тому времени уже начал кое-что соображать… До этого полный провал в памяти, – сказал отец. – Ну вот. Остальное, стало быть, ты знаешь. В тюрьме я встретил того штабс-капитана. Вот тут-то он и взялся за меня по-настоящему. Помнишь, в каком виде меня приволакивали с допросов? – Отец молча кивнул. – Они все хотели выяснить, с кем у меня в городе связь… Потому и не расстреляли нас тогда у проруби, все надеялись, что заговорю… Вот и все. Фамилия того штабс-капитана, как вы, наверное, уже догадались, была Зыков. – А здесь-то какими судьбами? – спросил отец. – Работа такая, – засмеялся Глеб Степанович. – Хотел, понимаешь, снова в море, а вышел мне берег и последняя встреча с капитаном Зыковым… Оставили в городе поработать в ЧК… – Теперь-то я тебя, конечно, узнал. Кстати, ты не очень изменился с тех пор, – говорил отец. – Потому я отрастил бакенбарды, чтобы меня труднее было узнать, – ответил штурман. – По этой же причине капитан Зыков отрастил бороду и стал носить черную повязку. Хотя, сам понимаешь, узнать его могли немногие. Ведь те, кого он выводил на лед, не возвращались. Оставшись здесь, он почти не рисковал. Не знал он о моем побеге с острова смертников и был уверен, что из тех, кто был на льду, никого в живых не осталось. Да и внешность свою он изменил изрядно. – Однако ты его распознал? – заметил Николай Демьянович. – Плохим бы я был чекистом, если бы не распознал врага, да еще такого, который собирался отправить меня под лед вслед за моими товарищами. Кроме того, помогла случайность. Хотя предвиденная случайность перестает быть случайностью. Ведь в бойскаутской дружине я оказался потому, что мы предполагали возможность связи между скаут-мастером и его прежними дружками. Во время интервенции дружина пользовалась покровительством «союзников», то бишь Антанты. Действительно, капитан Зыков решил воспользоваться старым знакомством и назначил свидание скаут-мастеру. На их встречу на Зеленой Кошке мне удалось попасть. Тогда я узнал капитана. Вот только карту на песке прозевал. Глеб Степанович бросил взгляд на паруса, посмотрел вперед и продолжал: – Понимаешь, увлекся я работой с ребятами. Очень интересное дело. Знаешь, если бы не море, пошел бы я, пожалуй, к этим огольцам. Штурман кивнул в сторону ребят, засмеялся. – Представляешь, оказывается, они в это время тоже меня выследили, но так запутались с Гленарваном и поручиком Любкиным, что ничего не поняли и никому ничего не сказали. А с оружием они здорово нам помогли. Мы бы без них, пожалуй, и не нашли ничего. – Тех, которые ящики со «Святителя» везли, поймали? – спросил Карпа. – А куда они денутся? – засмеялся штурман. – Взяли как миленьких. На явочной квартире в городе. Оружие собирали, ждали, что Антанта вернется… – Гленарвана выдумал Карпа, – сказал Ленька, – а поручика Любкина выдумал Никита. – Нет, – сказал отец. – Он его не выдумал. Действительно был поручик. Любкин остался в окопах с расколотой головой, а мы подняли роту и отправились в Питер, к Смольному, в распоряжение штаба революции. – А потом? – спросил Ленька. – Потом? – Николай Демьянович снял фуражку, провел ладонью по высокому лбу. – Потом было многое: Западный фронт, Царское Село, наступление Юденича. Северный фронт. Плен. Победа. Встреча с Никитой и вот теперь – с тобой, Глеб. – Лепехин положил руку на плечо штурмана. Следя за парусами и слегка нажимая на румпель, Никита поглядывал на отца. Лицо его было задумчивым, словно отец видел перед собой трудную свою жизнь. Штурман тоже молчал. Никита знал теперь, что будет таким, как отец, как Глеб Степанович и Володя. Будет, это точно! Никита чуть не прозевал поворот. Все же успел вовремя крикнуть: – К повороту! Карпа и Ленька, перепрыгивая через банки, бросились к парусам. Маша Уткина ловко освободила шкот, кливера, и ждала команды. – Отдать шкоты! Кливер на правый! Грот на левый! – скомандовал Никита, и катер, похлопав парусами, перешел на другой галс. Отец одобрительно хмыкнул: – Это ты научил их так ловко орудовать? Первый раз вижу работу с парусами. Неплохо получается. – Моей выучки, – не без гордости ответил штурман. Катер, развивая скорость, стремился вперед. Выбирая шкот большого паруса, Карпа уперся ногами в борт и, откинувшись назад, пропел во весь голос: Наш «Будь готов!», вперед лети, в коммуне остановка. Иного нет у нас пути, в руках у нас веревка… Отец и штурман засмеялись. – Это шкот называется, а не веревка, – поправил Ленька. – Для рифмы, – сказал Карпа. – Остановка – веревка. – А что с бывшим скаут-мастером будет, с Павликом? Володя говорил, его арестовали? – спросил Ленька. – Думаю, освободят. Активного участия он не принимал, – сказал Глеб Степанович. – А Костя, Костя каков! – закричал Карпа. – Он теперь в магазине отцовском на углу Поморской тянучками торгует. Отец его нэпман, а Костя в приказчиках ходит. О бойскаутах думать забыл. Деньгу решил зашибать. – А у вас кто теперь начальник отряда? – спросил Глеб Степанович. – Володя-то в ЧК ушел, я слышал. – Первым городским Никита Лепехин командует. Отрядом «Водников» – Карпа, а отрядом «Коммунальников» – я, – сказал Ленька. – А Маняша – командир отряда имени Розы Люксембург. – Уже четыре отряда! – удивился Глеб Степанович. – Когда это вы успели? – Сразу после лагеря. Очень много ребят в пионеры хотят записаться. Вот мы и отдали лучшие звенья вместе со звеньевыми, – объяснил Никита. – А «Чайка» осталась? – Осталась, только из старых ребят там один звеньевой. Остальные все уже другими звеньями командуют. – Ну и кто же звеньевой «Чайки»? Никита засмеялся: – Да Тодик. Помните, ботинки снимать не хотел. – Помню, как же. А вы по-прежнему неразлучная троица? – Теперь-то, конечно, поменьше вместе бывать приходится, – сказал Ленька. – У каждого свой отряд. А вообще-то одна семья – пионерская. – А куда делась Эрна? – спросил Глеб Степанович. – Помните, на сигнальщика сдавала? Способная девочка. Ленька посмотрел на Никиту. – Уехала она, – сказал он. – А то бы мы ее перевоспитали обязательно, – сказал Карпа. Впереди по носу показался стоящий на якоре корабль. Его белый мостик и чуть откинутые назад мачты четко вырисовывались на темном осеннем небе. – Твой? – спросил отец. – Красивая посудина. – Мой. Идем на Новую Землю, менять зимовщиков, – ответил штурман. – Подойти к борту сумеешь? – спросил он Никиту. Никита кивнул и круто развернул катер против ветра. – Эгей! На палубе! – крикнул Ленька, поспешно пробираясь на нос катера. С палубы упал конец и вслед за ним штормтрап. Глеб Степанович простился с ребятами. Крепко пожимая руку отца Никиты, кивнул на них: – Ну что ж, неплохие растут помощники, а? Так и держать, братишки! Он ловко забрался по штормтрапу и махнул рукой с палубы: – Попутного вам ветра, друзья! – Шесть футов под килем! – ответили с катера. Послесловие Эту книгу мы написали вместе с отцом, а послесловие пишу я один, Николай Блинов, младший. Отец умер 27 сентября 1985 года. Большую и прекрасную жизнь прожил мой отец. Он был первым пионером Архангельска, звеньевым, а потом вожатым Первого городского отряда. Закончил там морской техникум, старейшее мореходное заведение России, открытое еще в 1781 году. Плавал по широкому белому свету. Белое, Каспийское, Баренцево моря, Арктика, Атлантика. Потом стал преподавателем Мурманского мореходного училища имени Месяцева, учил плавать других. Потом стал писателем. Писал про моряков, про сильных, смелых людей, про трудные их судьбы… Когда мы с братом были маленькими, отец по вечерам часто рассказывал нам про свое пионерское детство, пел песни, свои комсомольские, веселые, и протяжные песни своего отца, нашего деда Николая Демьяновича, большевика-коммунара, которого мы, его внуки, не помнили – дед погиб в 1939-м. А песни остались. До сих пор у меня звучит в ушах хрипловатый голос отца, и мне кажется, что я вижу, как блестят его глаза в темноте комнаты: «Дзынь-бом! Дзынь-бом! Слышен звон кандальный…» В шестидесятых годах отца разыскали следопыты Архангельска, городского штаба пионеров и школьников имени А. П. Гайдара. Они написали ему, просили рассказать о том, как появились в городе первые пионеры. Он стал аккуратно отвечать им. Переписка продолжалась не один год. Собралась внушительная стопка писем. Ребятам все было интересно – и как жили, и чем занимались, и во что играли первые пионеры. И тогда мы с ним написали повесть «Костер и парус», чтобы рассказать про это всем. Как славно нам работалось в ту пору! Мы часто спорили, обсуждая написанное, порой засиживались до глубокой ночи. С позиций моего пионерского опыта (в послевоенные годы я был председателем совета дружины в 1-й школе г. Мурманска) многое в его рассказах казалось мне неправдоподобным. Нам было хорошо, как редко случается в жизни. Повесть «Костер и парус» печаталась в Северо-Западном книжном издательстве в 1972 и 1982 годах. Мы все собирались ее дописать, рассказать о других приключениях героев, обсуждали, что будем добавлять, что переделывать… А дописывать привелось одному. Отец несколько раз ездил в Архангельск, в город своего детства, по приглашению пионеров, много выступал перед ними. Вот что он писал в послесловии к первому изданию повести «Костер и парус». «Шустрый «газик» мягко катится по гладкой бетонке. Позади остались здание аэровокзала и серебристый воздушный лайнер. Впереди – город моего пионерского детства. Он еще не виден, только в стороне от дороги возникают очертания незнакомых сооружений. – Что это? – Целлюлозно-бумажный комбинат, – хором отвечают юные следопыты, организаторы пионерского музея. Это они пригласили меня в Архангельск и встретили на аэродроме. Дорогу пересекает неширокая речка. Извиваясь среди холмов, она убегает от нас по блеклой равнине. – Юрос! – уверенно отвечаю я. – Сюда мы ходили с ребятами на шлюпках. А вот там, правее, лежал остов деревянной шхуны. Нам говорили, что это остатки легендарного «Святого Фоки». Вот и город. Стройные кварталы современных многоэтажных домов. Архангельские Черемушки. Сбоку мелькнул мост через Кузнечиху. Соломбала и Мосеев остров салютуют нам вскинутыми стрелами подъемных кранов. «Газик» выкатывается на набережную. Перед нами двинский простор. Дух захватывает от необъятной шири. И готов поверить мудрому сказочнику, певцу «Мороженых песен» Писахову, что «река наша Двина в узком месте тридцать пять верст, а в широком – шире моря». Я взволнован. Мне кажется, что сейчас из-за Соломбалы вылетит на простор белокрылый катер с броненосца «Чесма» и блеснут на борту золотые буквы «Будь готов!». Автомобиль поворачивает по улице Свободы на главный проспект. Здесь когда-то наше пионерское знамя впервые приветствовали друзья-красноармейцы. Памятника Ломоносову здесь теперь нет, он перенесен к лесотехническому институту. Вместо него обелиск Севера. И двора того, на котором первое звено юных пионеров города шагнуло вперед, тоже нет. На месте двора строится новое здание. Просторный зал наполнен до отказа. Свободных мест нет. При виде алых галстуков и устремленных на меня любопытных ребячьих глаз я молодею на полвека, как будто переношусь к лагерному костру в далекое прошлое. Рассказываю ребятам о первых пионерах города, о первых отрядах. Зал отвечает мне дружным смехом, когда я говорю про Карпу, сидящего на пробоине нашего катера, и торжественно замирает, когда вспоминаю первого вожатого Володю Петрова. Мост перекинут. Мост между далеким прошлым и настоящим. Мост в светлое наше СЕГОДНЯ! Вот и все, ребята. В этой книге я кое-что выдумал, изменил некоторые имена, но глазное осталось без изменений. Главное – это первый городской отряд, первые пионеры Архангельска. Многих уже нет в живых. Наш вожатый Володя Петров, бывший чоновец, чекист, член Архангельского горкома комсомола, погиб в 1942 году, защищая Москву. О нем я ничего не выдумал. Таким он был, таким и остался в наших сердцах. Никиту, Карпу и Леньку я, конечно, придумал. Правда, может быть, не совсем. Потому что в те давние времена жили в Архангельске в чем-то похожие на них, трое друзей: Фирс Шишигин, Левка Петров и Колька Блинов. Теперь Фирс Ефимович Шишигин – в Ярославле. Он художественный руководитель Ярославского театра имени Волкова, народный артист СССР. Лев Александрович Петров – профессор Иркутского университета. Мы по-прежнему дружим между собой, по-прежнему нашими друзьями остаются теперешние юные пионеры, мальчики и девочки с красными галстуками. Эту книгу я написал вместе с сыном, тоже Николаем Блиновым, поэтому на первой странице – одно имя. До свидания, дорогие друзья, может быть, еще встретимся…» Да, все это было! И тотем «Черного бобра», и катер с броненосца «Чесма», и лагерь на крутом обрыве Черного яра, и журнал «Костер», размноженный на гектографе, и комсомольская коммуна в доме Левки Петрова. А чего и не было, то вполне могло быть в то трудное и прекрасное время! Жизнь далеко разбросала трех первых звеньевых Первого городского. Они встретились только через пятьдесят лет в солнечный майский день 1972 года в городе своей юности. И пришли в школу номер двадцать шесть в дружину имени Володи Петрова. И долго рассказывали пионерам про те далекие годы… Да, есть в двадцать шестой средней школе города Архангельска дружина имени Владимира Петрова. Есть там и отряд имени Николая Блинова. В пионерском музее городского Дворца пионеров и школьников имени В. И. Ленина целая стена занята фотографиями пионеров Первого городского отряда. Многие из них я с детства видел в нашем семейном альбоме. Наши отцы и деды по-прежнему рядом с нашими внуками! Они ведут их, как нас когда-то, по трудным дорогам жизни.