– Я бы и пяти минут не выдержала среди этих выскочек, – сказала она. – Люди на этой улице уважают меня. Здесь кого только не встретишь и днем, и ночью, главное – не лезть в чужие дела и никогда не разговаривать с полицией.

Она прокручивала в голове этот разговор, когда открыла входную дверь перед рыжим Фанатом, как она его называла. Имени его она не знала.

– Тебя кто-нибудь видел?

– Никто из тех, кого следовало бы опасаться, – сказал он.

Энид не боялась никого, но рядом с ним ей было не по себе. На вид ему было лет тридцать – высокий, широкоплечий, накачанный мужчина. Рыжие волосы длиной в пару дюймов и необычные черты лица. Точно в чрево матери кто-то сыпанул пищевой соды. Кожа у него была гладкая, но из-за огромных, похожих на кусок резины губ, набрякших век и носа картошкой его лицо казалось одутловатым. Он был некрасив, но одет хорошо: кожаные ботинки, стильные классические джинсы, рубашка и куртка – и от него всегда пахло так, словно он только что вышел из душа.

Они прошли на кухню – современную, сверкающую стеклом и нержавейкой, с кучей дорогой техники.

– Фотографии там, – сказала Энид, указывая на конверт на столешнице. – Хочешь чаю?

– Нет.

Он не снял куртку и не стал садиться. Энид, закурив сигарету, наблюдала, как он достал из конверта четыре маленькие – как на паспорт – фотографии. Там были две ее фотографии, она сделала их чуть раньше в тот же день в автомате на станции. И две фотографии Питера.

– Это что, шутка? – спросил он, держа фотографии в руках.

– Это самые свежие, что у меня есть. Их сделали за неделю до того, как его арестовали. Люди стареют, правда? – Она заметила, что Питер не очень сильно изменился, разве что теперь у него были длинные седеющие волосы и больше морщин.

– До конца срока действия паспортов должно быть шесть-восемь лет. Эти. Не. Пойдут, – сказал он, швырнув фотографии обратно на стойку.

– Он заключенный. У них там нет фотобудки в гребаной столовой!

Мужчина повернулся к Энид, подошел ближе и направил палец ей в лицо:

– Не разговаривай со мной так, поняла?

Она закрыла глаза, затем снова открыла и потрясла головой.

– Что мне надо сделать?

Он подошел к холодильнику, достал пакет молока, открыл и начал пить. Молоко затекало в складки его влажных резиновых губ, и несколько капель потекло по подбородку. Он сделал последний глоток и поставил пакет обратно. Затем он оторвал от рулона бумажное полотенце и аккуратно сложил его пополам, перед тем как промокнуть губы. Он звучно рыгнул.

– Какой у тебя телефон? – спросил он.

Энид подошла к столешнице, на которой лежала ее сумочка от «Шанель». От кислого запаха отрыжки ее замутило. Она достала свою «Нокию» и протянула ему. Он покачал головой.

– Не пойдет. Тебе надо купить самый последний «Айфон». У него камера пять мегапикселей.

– И что это значит? – спросила Энид.

– Это значит, что он делает фотографии высокого разрешения. Они дадут тебе сфотографировать Питера в следующий раз?

– Да. Я фотографировала его на телефон в прошлом году. Они заставили меня показать им фотографию…

– Хорошо. Я ее скачаю у тебя в следующий раз, – сказал он. Он вытащил из кармана два небольших коричневых конверта, тонкий и потолще. Он убрал ее фотографии в конверт потоньше, а тот, что потолще, положил на столешницу. – Где туалет?

Он никогда раньше не спрашивал, где туалет.

– Первая дверь от лестницы.

Когда он поднялся наверх, Энид заглянула в тонкий конверт. Там лежали ее фотографии и одна – его. Она прислушалась, в ванной наверху скрипнули половицы. Энид включила телефон, еле дождалась, пока он загрузится, и сняла его паспортную фотографию. Качество было не очень хорошее, но ей нужна была страховка. На случай, если что-нибудь пойдет не так. На фотографии он смотрел прямо. Взгляд холодный. Непропорциональные губы влажно блестят.

Услышав шум воды в бачке и скрип половиц, Энид положила фотографию на место. Она услышала, как он вышел из ванной и пошел по коридору, но вниз не спустился. Он прошел в старую комнату Питера. Энид поспешила из кухни наверх.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Он лежал в темноте на односпальной кровати Питера, застеленной шерстяным пледом в сине-зеленую полоску. Энид включила свет в маленькой люстре. На стене висел постер с Дэвидом Боуи в образе Зигги Стардаста, а над кроватью – небольшая полочка со спортивными трофеями. На столе стояла фотография, на которой Питер и Энид были сняты после выпускного парада в полицейской академии Хендона. Питер в своей форме, Энид – в синем платье и шляпке. Рядом был коллаж из фотографий, сделанных в годы его жизни в Манчестере: Питер сидит в своей первой патрульной машине, «Фиате Панда», Питер и Энид на траве перед домом, где он снимал квартиру, и еще три фотографии Питера с его тогдашними друзьями.

– Это была комната Питера? – спросил мужчина, глядя на нее с кровати.

– Да.

– Он тут спал?

– Да.

– Почему на окнах решетки? У него в детстве были проблемы с поведением?

– Нет. Решетки от тех, кто снаружи.

– Для многих людей эта комната – святилище, – сказал он. Сев на кровати, он вытянул руку. – Иди сюда.

– Зачем? – резко спросила она.

– Почему бы тебе не отблагодарить человека, который платит деньги за то, чтобы освободить твоего сына?