Я оборачиваться не стала, полыхая обидой и разочарованием. Все равно он не извиниться, а я тоже не на помойке себя нашла, чтобы прощать ему подобное просто так.

Он потоптался, потоптался и ушел. Вот и катись, противная морда!

Я смотрела на море. Солнце ярко светило, вода блестела, золото и бесконечная синева. Ильке бы понравилось, он всегда умел видеть вот это нечто, что окружает нас. Всю красоту и радость бытия. Он всегда смотрел на мир своим, особенным взором, тем, который был доступен только ему. Где ты, братик мой, родной?

Солнце начало припекать сильно и мне пришлось перейти в каюту, под кондиционер и на мягкую постель. Там я и уснула на час, потом подскочила и, все же, отправилась готовить обед- легкий суп и поджаренный хлеб с нежирным паштетом. В такую жару совершенно не хотелось есть.

Кого я обманываю? Кусок в горло не лез, потому, что на яхте поселилась обида и вражда, настоящая, не та, которая была у нас до этого, другая, черная и густая.

Я пошла к Стиве.

— Господин Голицын, обед готов. Вам понадобятся силы, чтобы осуществить свой план и доставить меня домой. Если не хотите есть, просто киньте все за борт. Через половину часа, жду Вас в каюте для получения инструкций на счет Бонхо, — хотела сказать тем тоном, которым говорит со мною ма, когда не довольна и хочет показать это.

Не вышло, куда мне до нее? Я просто проговорила это, заставляя себя, выдавливая слова, желая поскорее уйти.

— Благодарю, мэм, — вот и весь ответ.

Стива не смотрел на меня, отворачивался и делал вид, что ему по фиг. Хотя, почему делал вид? Ему все по фиг.

Я снова ушла в каюту и принялась ждать Стиву. Если он не съест обед, который я для него приготовила, я никогда и ни за что больше не заговорю с ним. Не буду думать о нем. И, когда придет время расставаться, я буду рада сказать ему- прощай. И забуду его сразу же, после вот этого слова!

Он, тем временем, шуршал в салоне, звеня посудой и приборами. Поел? Стива, прошу, не обижай меня еще больше, не делай этого со мной. С нами!

О чем я думаю? Почему я ТАК думаю? Да что происходит? Господи, миленький, я сама не своя, да и по Стиве видно, что ему неуютно. Объясни, мне дорогой Бог, что с нами?

Я сидела на постели в полном хаосе чувств и мыслей, тупо глядя в окошко, ощущая странное покалывание под левой грудью. За этим немудреным занятием меня застал тот, о ком были мои мысли (не Бог, конечно, а Стива).

— Спасибо за обед, мэм, — проговорил он чужим каким-то голосом и ушел.

Правда, вернулся очень скоро. Я не ждала, и потому, должно быть, испугалась снова его фигуры, массивной и грациозной одновременно. Стива стоял, прислонившись плечом к переборке, и смотрел на меня потемневшими глазами.

— Вы, Голицын, пришли, чтобы рассказать, как вести себя в Бонхо? Я слушаю, — я вовсе не делала вид, что обижена, я и была обижена, огорчена и подавлена.

— Так точно, — он протянул мне коробочку с линзами, — Это нужно будет использовать в обязательном порядке. Глаза у тебя….Вас…слишком приметные. Далее, по моему сигналу, нужно переодеться в местный наряд, укутать лицо и все время держаться позади меня на палубе. Что бы не случилось, все время нужно находиться в поле моего зрения, но позади меня. Есть вопросы?

— Что мне делать, если на пункте контроля появится дан? — я старалась держать деловой тон, но хотела, либо ударить Стиву, либо попросить его уйти!

— Любая внештатная ситуация- моя забота. Все, что нужно делать тебе…Вам…я уже объяснил, — он старался заглянуть мне в глаза, а я отводила взор, лишь бы не видеть его глумливые глаза и не вспоминать его грубые руки, шарившие по моему телу и причинившие боль, не только физическую.

— Сколько у меня времени?

— Два часа. Минимум. Потом нужно переодеться, вставить линзы и четко выполнять мои приказы…распоряжения. От этого зависит успех операции, — он старался не обижать меня сейчас, но и извиняться за утреннее не торопился.

— Я поняла. Благодарю, Голицын.

И он ушел, правда, обернулся у двери, собираясь что-то сказать, но передумал. Ну и катись!

Два часа я металась по каюте, периодически выскакивая на палубу. Там было жарко, и я снова уходила в каюту. Когда в очередной раз я выскочила наверх, увидела вдалеке множество яхт, катеров, лодок и лодочек. Похоже, Бонхо близко, а это те, кто едет на праздник. На палубе оставаться небезопасно.

В каюте я, не дожидаясь приказа Стивы, надела черные тряпки и пошла вставлять линзы. Намучилась, конечно, с непривычки. Из зеркала на меня смотрела я и не я. Впрочем, черные глаза мне были к лицу. Не было очевидного диссонанса. Я смуглая, в отца. Брови и ресницы черные, так что…

Я закрыла лицо платком и направилась к Стиве.

— Голицын, я готова. Вокруг много судов, видимо, мы близко, — я снова отводила от него глаза.

— Все верно. Садись…тесь…рядом со мной, и идем к причалу. Сейчас я не могу бросить штурвал. А ты…Вы должны быть рядом, — он все время сбивался с ТЫ на ВЫ и обратно, стараясь попутно не назвать меня по имени или одной из тех кличек, что придумал мне сам.

Потом началась нервотрепка!

Мы жались к бортам других яхт. Лавировали. Лодки, люди, шум, гвалт, жара и духота, не смотря на приближающийся вечер. И все это попутно с моей паникой. Похоже, Стива, понял мое состояние и сказал.