Она и начала наступление.

«Так, во-первых», – вместо «здравствуйте» ее интересовало, «почему дедушку не лечат?». Потом: «Так, во-первых, почему не колят абезбаливающие?». – Потом: «Так, во-первых, почему я должна выносить судно – это функциональная обязанность санитарки». – И последнее: «Так, во-первых, почему дедушке не меняют второй день футболку, которая лежит в спортивной сумке под кроватью».

Либерман очень не любил такой формы обращения. Мысленно он представил, как ломает через колено позвоночник внучки пополам и потом выдавливает ей глаза. Но решил этого не делать, а съязвить в манере внучки, но потом и этого решил не делать. Поэтому, сдвинув брови, ответил: «Пациент получает все необходимые препараты, в том числе обезболивающие. Несмотря на это, перелом ребра – это и в молодом возрасте больно, а в 90- летнем – еще больнее. Судно выносить вы имеете полное право, ибо для вас и по вашей просьбе выписан пропуск по уходу за лежачим больным, но, если вы хотите, мы вам его заменим на обычный: с 17:00 до 19:00. У медперсонала нет привычки рыться в вещах пациентов, потому: принесли футболку – переоденьте дедушку». Дальнейшее продолжение бессмысленного разговора чувство голода Либермана сочло нецелесообразным и побудило его вежливо раскланяться. Недоуменные родственницы остались стоять в коридоре, переваривая услышанное и понимая, что с ходу конфликта с надеванием докторишки на вилы не получилось.

Либерман тем временем поставил банку с едой в микроволновку и устало плюхнулся на диван в ожидании разогрева пищи. В этот момент зазвонил телефон. Голос из телефона изрек: «Лёва, неси быстрее протокол, мне наркоту списывать нужно». Матерясь и чертыхаясь, Либерман решил быстро расправиться с протоколом и потом пожрать. До начала дежурства оставалось меньше часа.

Отнес протокол в реанимацию. На выходе столкнулся с Флягой. Фляга остановила Либермана и громогласно изрекла: «Я долго вас ждать буду? У меня пневмоторакс!».– Либерман, обоюдно недолюбливавший Флягу, произнес: «У вас или у пациента?» – «У пациента», – огрызнулась Фляга. – «Хорошо, пойдемте смотреть».

Как и предрекал Поляков, никакого пневмоторакса у пациента не оказалось. Либерман осмотрел его, посмотрел рентгенограммы, отписал все в истории болезни и собрался выйти из терапии. Навстречу вновь попалась Фляга.

– Ну, что, есть пневмоторакс, так?

– Нет там никакого пневмоторакса.

– Да? А почему он задыхается?

– Вам виднее, Вера Валентиновна. Но пневмоторакса у больного нет!

– Есть! Делайте диагностическую пункцию! Я настаиваю! Он умрет от пневмоторакса!

– Вера Валентиновна! Никаких признаков: ни прямых, ни косвенных, ни клинических, ни рентгенологических, вообще никаких – за пневмоторакс нет. И уж точно нет показаний для плевральной пункции. Я все написал в истории болезни. Так что разбирайтесь с причиной одышки.

– Это ужас какой – то! Вы почему игнорируете мои требования?!

Либерман быстро двинулся на выход из терапии. Еда! Открывая дверь ординаторской, он услышал звонящий телефон. Черт, что опять? Звонили из приемного отделения, что поступает травма груди. Спокойно выслушав, Либерман направил пациента на обследования, а сам дрожащими руками принялся накладывать картошку с мясом в тарелку. Быстро поев и запив чаем, он спустился в приемное отделение.

В приемном было сразу два пациента с направлением от травматолога из поликлиники №27. Травматолог Цыпочкин был широко известен в городе своей манерой всех обратившихся к нему пациентов переправлять в стационары с разными «стационарными диагнозами». Например, пациентам с ушибом груди он выставлял диагноз множественные переломы ребер, осложненные гемопневмотораксом, и направлял в стационар. Результатом такой работы становились бессмысленные обследования в стационаре и потеря времени для врача и для больного. Когда Цыпочкина начинали прессовать за спихивание пациентов, он гордо заявлял, что делает это для блага больного, так как лучше перебдеть, чем недобдеть. В итоге оба пациента, направленные Цыпочкиным, пошли домой, потеряв, как и Либерман, почти час жизни напрасно.

Дежурство шло своим чередом, а на улице стояло лето. В перерыве между пациентами Либерман выходил через приемное отделение на улицу покурить. Жары уже не было. Вечерело. Мимо больницы шли куда-то люди. У них своя жизнь. Кто-то шел домой, кто-то в гости, кто-то по магазинам. Либерман вдруг почувствовал себя аквариумной рыбкой. Он рыбка, а больница большой аквариум, выставленный где-то в людном месте.

Солнце садилось, на город опускался вечер. Скорые продолжали привозить пациентов. Больше всех сегодня доставалось терапевтам и неврологам. К вечеру Либерман порядком устал. Приняв последнего пациента со спонтанным пневмотораксом, он поднялся в отделение около 2 часов ночи, лег на диван, не раздеваясь, и уснул. Это был даже не сон, это была кома.

Из бездны сна, когда проваливаешься куда-то глубоко и далеко, Лёву выдернул треск телефонного звонка. Треск раздался где- то вдалеке, потом через секунду звон стоял у Либермана в голове – он проснулся. В темноте нащупал трубку телефона и прислонил ее к уху. В ухо как из пулемета: «Алло! Это приемник! Везут тяжелое ножевое! Приходите быстрее! Уже позвонили в оперблок и анестезиологам». Либерман тупо посмотрел на часы: 03:15. Схалявить не пройдет, надо идти. Его время до четырех. Спустившись в приемное отделение, сразу вышел на пандус, куда подъезжают скорые. Еще темно. Неподалеку в уличном кафе пьяная толпа орет песню про батарейку. На улице тепло. Где-то далеко, за домами, небо стало сине-красно-мигающим, и яркость мигания становилась все сильнее и ближе. Наконец, из-за поворота появилась скорая помощь – реанимобиль. В салоне горит свет, на передних сиденьях, кроме водителя, никого – значит, все совсем плохо, коль вся бригада в «пассажирском» салоне. Подъезжая к больнице, водитель зачем-то разогнался на пустой дороге и включил сирену, эхо которой обрушилось на головы спящих граждан и подгулявшей компании в кафе. Заехав на пандус, машина замерла, все стихло, мигалки и фары погасли. Тишина. Вдруг распахиваются все двери – и началось…. Салон скорой, каталка и сам больной – все в крови, изо рта больного интубационная трубка, между ног у больного лужа дерьма. Врач скорой коротко докладывает Либерману о случившемся: «Порезал собутыльник, брали с дачного товарищества, давление на месте шестьдесят на ноль, подлили в вену, сейчас 90/50».

Либерман бегло осмотрел локализацию ран, и больного покатили прямиком в операционную. За каталкой бегут санитарки с ведрами и тряпками, чтобы оттереть пациента от дерьма и крови. В операционной беготня и суета, анестезистка чего-то заряжает в систему, анестезиолог крутит ручки у наркозно-дыхательного аппарата, шныряют мелкокалиберные санитарки.

Раз, два, три – рывок, и пациент на операционном столе. Лёва пошел мыться в предоперационную – так называется процесс подготовки рук хирурга к операции. Пришел понурый и заспанный ассистент. Через пять минут началась операция. Либерман разрезал по межреберью грудную клетку слева, фактически между пяти ран, которые были на груди больного. Из плевральной полости на него хлынул поток крови, ассистент принялся собирать ее на реинфузию. Перикард растянут кровью, а на нем рана, уходящая внутрь перикарда, сама рана закрыта свертком крови. Вскрыли перикард – оттуда фонтаном хлынула кровь. Прижав пальцем рану сердца, Либерман наложил три шва, кровотечения не стало. Собранную кровь анестезиолог начал переливать. Через три минуты после зашивания раны сердца оно стало работать с перебоями (аритмия) и в итоге – асистолия (остановка сердца). Начались реанимационные мероприятия: прямой массаж сердца, внутрисердечные инъекции, электродефибрилляция. 10 минут без эффекта, 20 минут без эффекта, 30 минут без эффекта – мероприятия прекращены. Констатирована биологическая смерть. «Все ребята, у нас труп на столе». Неприятно, хотя и ожидаемо. Зашив бледное обескровленное тело, Либерман побрел в ординаторскую, оформлять документы.