Время пять утра. Спать уже не хотелось, в голове у него плескалось раздражение. Стук в дверь, и в ординаторскую вошли полицейские, приехашие допросить врача и изъять одежду больного для экспертизы. Вместе с полицией вошла дама из прокуратуры, молодая и ретивая. Перебивая полицейского, прокурорская стала требовать оформить протокол допроса свидетеля. Раздражение, подкрепляемое разными статьям УК и Конституции РФ, подтолкнуло Либермана к открытым торгам с представителями власти. Сошлись на письменном объяснении.

Либерман налил себе кофе, закурил сигаретку и вялыми пальцами начал стучать по клавиатуре, оформляя протокол первичного осмотра, протокол операции, посмертный эпикриз. Опять телефонная трель бьет по башке. От неожиданности в полной тишине сердце рвануло из груди.

– Алло…

– Это приемник. А куда пойдет больной из операционной?

– В морг.

– Как? Умер что ли?

– Умер.

– Тут его родственники пришли, я их к вам направила на этаж в ординаторскую.

Вот же дура, хотя ладно.

Через пару минут дверь в ординаторскую робко приоткрылась. На пороге нерешительно возникли двое: весьма потрепанная крашенная перекисью блондинка с черными корнями волос и признаками гидроцефалии на лице, в спортивном костюме, и второй персонаж – мужчина в возрасте от 30 до 50 лет, нос свернут на бок, очень худой, в затрапезном костюме и аляпистой рубахе, расстегнутой почти до пупа. Третьим был больничный охранник. Вопрос у родственников один: «Как там Вова?». С третьего раза Либерману удалось объяснить им, что Вовы больше нет, что он умер на операционном столе от кровопотери и ранения сердца. Ночные визитеры посмотрели на него с легким ужасом и недоверием и, не попрощавшись, исчезли во мраке коридора.

К шести утра Либерман дописал протокол осмотра Вовы, протокол операции, списал операцию в журнал, оформил историю болезни на судебно-медицинское вскрытие и прикорнул на диване. Еще можно поспать примерно час.

Опять этот гребаный телефон! На этот раз он снял трубку абсолютно равнодушно, без каких бы то ни было эмоций.

Голос в телефоне поведал: «У нас тут инородное тело пищевода привезли. ЛОРы уже посмотрели, приходите».

Сил на истерику у Лёвы уже не было. Можно было отправить своих коллег, но Либерман все равно уже на спал и ложиться смысла не было, поэтому он покорно спустился в приемное отделение и вошел в смотровую. А там сидит бабища, необъятных размеров, с усиками, в очках с мощными диоптриями и источает на весь приемник запах пота, кошек и какой-то сырости. Ела рыбу (в 3 часа ночи! сволочь) и проглотила косточку. «Два часа боролась с костью самостоятельно: корки хлеба ела, пила водичку, пыталась вызвать рвоту и т.д., потом решила, что вместо рвоты нужно вызвать скорую».

Скрипя зубами, Либерман оформил историю болезни и начал объяснять пациентке, что сейчас ей через рот, до самых до кишок, введут аппарат – фиброгастроскоп и с его помощью будут доставать косточку. Бабища трактовала услышанное по-своему: «Ох…ли совсем, я, б…дь, косточкой подавилась, а они мне шланги в желудок пихать!». С этими словами она собрала пожитки и исчезла в недрах приемного отделения по направлению к выходу, на ходу проклиная отечественное здравоохранение во главе с Либерманом.

В семь тридцать утра спящего поперек дивана Либермана растолкал Поляков: «Лёва, через сорок минут планерка».

Большая жирная муха ползала по потолку больничного конференц-зала. За перемещениями насекомого отрешенно наблюдал Либерман, который обмяк в кресле на последнем ряду в ожидании начала утренней планерки. Ровно сутки он на ногах, ввиду этого обстоятельства Либерман находился в состоянии тяжелой «после суточной» энцефалопатии – это, когда мозг работает процентов на тридцать, в голову приходят всякие бредовые идеи и побуждения к перфомансу. Ему жутко хотелось спать, есть и чтобы его никто не трогал. Но распорядок работы больницы требовал, чтобы дежурный врач отчитался на утренней планерке за дежурство. Сил соображать у Либермана уже не было, а если мысли и появлялись, то исключительно «сверхценные». Глядя на муху, он решал крайне важные вопросы: почему, муха не падает с потолка и какие травмы она получит, если все-таки упадет, учитывая рост и вес мухи, высоту потолка и наличие бетонного пола. Из бредовых раздумий о последствиях падения мухи с большой высоты для ее здоровья, Либермана выдернул Миша Таранчук – заведующий отделением травматологии, здоровенный детина, мастер спорта по гиревому спорту, весельчак и балагур. «Здорово, Лёва! Ты чё такой вялый?» Либерман молча протянул руку для приветствия Таранчуку. Тот схватил начал трясти вместе с обмякшим либермановским телом, забрасывая Лёву вопросами: «Как дела? Какие новости? Когда отпуск?». Не то что бы они были друзьями, просто Таранчук был всегда свеж, приветлив, общителен и на позитиве. А Либермана в данный момент это все раздражало. Не получив внятных ответов, Таранчук плюхнулся в кресло рядом и начал транслировать на весь зал анекдоты и приколы из WatsApp.

Зал постепенно наполнялся дежурными врачами и заведующими отделениями. Те, кто пришел на работу из дома, были в приподнятом настроении, охотно переговаривались друг с другом, шутили. Те, кто был после дежурства, сидели молча, с закрытыми глазами, в обнимку с пачками историй болезни поступивших пациентов.

Старый доцент Каменев притащил с собой пяток студентов 4 курса. Подрастающие бюджетники уселись рядом с Таранчуком и Либерманом, уткнувшись в телефоны.

За минуту до начала планерки явилась администрация больницы. Администрация была представлена начмедом по хирургии Шерстюком И.И. и начмедом по терапии Собакарь А.А..

Шерстюк И.И. был грозен и могуч, с каменным лицом и пронизывающими синими глазами. Собакарь А.А. была дамой маленькой, худенькой, чрезмерно активной и разговаривала визгливым голосом, часто моргая или вообще с закрытыми глазами. Начмеды уселись, как и положено в президиуме, потому как им предстояло принимать отчеты дежурных врачей, потом направлять и руководить. Еще через минуту появился в президиуме профессор Фастаковский. Он был заведующим кафедрой факультетской хирургии и всегда сидел в президиуме рядом с начмедами.