Табита слегка улыбается.

— Да, когда стая снимается с реки. Будто гром.

— Вот как? Ясно. — Повисает молчание. Амира никогда не видела реки. — Нет, когда они летят над тобой, всё по-другому. Это… скрип, как у дверцы духовки, но не резкий, будто гуси — механизмы, облечённые в плоть и перья. Красивый звук… курлыканье, а за ним низкий гул, но если стая летит молча, это как… шорох одежды, что ли, словно, если слушать правильно, можно обрести крылья.

Пока рассказывала о гусях, Амира безотчётно закрыла глаза. Теперь она их открывает и, видя, как на неё с любопытством смотрит Табита, на мгновение теряется под пристальным взглядом. Амира не привыкла к слушателям.

— Если повезёт, — тихо продолжает она, беспрестанно крутя золотое яблоко, — сегодня их услышим. Время года подходящее.

Табита раскрывает рот, но тут же так резко его захлопывает, что клацают зубы. Она не спрашивает: «Сколько же ты тут сидишь, если знаешь, когда ожидать гусей?» Не спрашивает: «Откуда взялось золотое яблоко? Разве я его не съела?» Она понимает, что делает Амира и ей благодарна: Табита не хочет разговаривать о башмаках.

— Я ещё никогда не слышала этот звук, — протяжно говорит она, стараясь не смотреть на золотое яблоко. — Но видела гусей на озёрах и реках. Собираются сотнями, галдят, как бабы у колодца, но если спугнуть, взмывают в воздух, и тогда кажется, словно бьют в барабаны или грохочет гром, или буря свистит в кронах деревьев. Чудовищный, почти оглушающий звук… к такому лучше близко не подходить.

— Как бы я хотела его услышать, — шепчет Амира, устремляя взор в сторону леса. — Увидеть саму стаю. Какая она?

— Плотная, тёмная… — Табита подыскивает слова, — будто сама река поднимается, подбирает юбки и срывается с места.

На губах Амиры мелькает улыбка, и Табита при мысли, что сделала ей приятное, чувствует странное тепло в груди.

— Хочешь ещё яблоко? — предлагает Амира и замечает насторожённый взгляд Табиты. — Они всё время откуда-то появляются. Сама их порой ем. Раньше побаивалась… считала яблоко — награда тому, кто заберётся на гору, но, похоже, они не иссякнут, пока я не отдам их мужчине.

Табита хмурится, но берёт угощение и начинает жевать, не спуская глаз с пустых ладоней Амиры. Та силится спрятать улыбку — первую полусотню раз она, ища в заклинании бреши, тоже пыталась подловить миг, когда появляется яблоко. Однако, следить за тем, как за ним следит кто-то другой, — это ново.

Когда яблока остаётся на один укус, на лице Табиты мелькают озадаченность и рассеянность, как будто ей на язык попал волосок или она учуяла незнакомый запах — и вдруг яблоко снова у Амиры в руке, словно никогда и не покидало её ладонь.

— Конечно, мы не увидим как оно исчезает. Заклинание не даст, — словно извиняясь перед явно разочарованной Табитой, поясняет Амира. — Как бы то ни было, сколько тут сижу, у меня всегда есть яблоко.

— Я не прочь попытаться ещё, — откликается Табита, и Амира отвечает улыбкой.

Поначалу Табита выжидает. Подсчитывая секунды, смотрит на пустые руки Амиры. Через семьсот секунд в них возникает яблоко. Потрясённо посмотрев на него, Амира переводит взгляд на Табиту.

— Невиданно… это невиданно. Надо же, у каждой из нас по яблоку.

Табита берёт у неё второе яблоко и принимается есть, неторопливо подсчитывая укусы и всё время наблюдая за руками Амиры. После седьмого они снова полны. Амира молча протягивает ей третье яблоко.

Табита подсчитывает — секунды, укусы, число яблок — пока на её коленях не набирается семь. Когда она берёт у Амиры восьмое, первые семь рассыпаются в песок.

— Похоже, все дело в наложенных на меня чарах. — Табита задумчиво стряхивает песок с мехового плаща. — Я заколдована семёркой, а ты — единицей. Забавно, да?

Улыбка у Амиры напряжённо-рассеянная. Табита лишь через мгновение понимает, что та следит за тем, как ветер, подхватив песок, гонит его вниз по склону.

Поздняя осень похрустывает зимним льдом, гору из стекла одевает алмазный иней. Днём Амира смотрит, как редеющие ухажёры соскальзывают по склону, а Табита сидит рядом, кутаясь в свой мех. Ночами Табита неспешно ходит кругами, и они говорят обо всём на свете, кроме стекла и железа. Табита ходит, а Амира разглядывает её закованные ноги, но всегда отводит взгляд прежде, чем это становится невежливым. Ремешки перекрещиваются, как у сандалий, до самых щиколоток, и между ними проглядывает почерневшая кожа, искореженные пальцы, корки и шрамы.

Однажды утром Амира, проснувшись, удивляется теплу и видит, что накрыта меховым плащом Табиты. Испугавшись, она чуть не вскакивает на её поиски — неужели ушла? неужели бросила? — но Табита быстро возвращается, растирая худенькие руки, дуя теплом на пальцы, и Амира не успевает сделать ничего непоправимого.

— Зачем ты отдала плащ? Забери его! — в ужасе восклицает она.

— У тебя во сне посинели губы, а двигаться тебе нельзя…

— Ничего страшного, не волнуйся… — Услышав отчаяние в голосе Амиры, Табита прекращает наматывать круги и останавливается, как вкопанная. Неохотно она забирает мех и снова набрасывает его на себя. — Мне помогают не замерзнуть яблоки… или сама гора, не знаю.