— Я не заяц, — отвечает Амира, но Табита уже выпустила её косу и возмущённо расхаживая, продолжает:

— Разве ты виновата, что они неотёсанные мужланы? Уверяю тебя, Амира, даже будь твои волосы грубыми, как солома, и лицо серым, как грязная вода в чане с немытой посудой, мужчины — скверные мужчины — вели бы себя точно так же. Думаешь, ухажёры внизу горы тебя здесь видят?

Амира хранит молчание, не зная, что ответить… откуда эти противоречивые желания: с одной стороны — извиниться, а с другой — защитить себя?

— Ты сказала, что это твой выбор, — со злостью продолжает Табита. — Нашла выбор! Волчье чрево и стеклянная гора: или — или.

— На горе, — одними губами произносит Амира, — я ни в чём не нуждаюсь. Ни в пище, ни в питье, ни в крыше над головой. Никто меня не тронет. Только этого я и хотела: чтобы никто не трогал. Поэтому, пока я здесь сижу и ем яблоки, и не двигаюсь, всё необходимое у меня есть.

Табита на мгновение замолкает, и уже мягче говорит:

— А мне казалось, ты хочешь увидеть реку с гусями.

Амира не отвечает.

Табита продолжает, ещё больше смягчаясь:

— Мои железные башмаки не единственные на свете.

В ответ по-прежнему ни слова. Сердце Амиры так и грохочет, но тут вздох Табиты разрушает напряжённое молчание.

— Давай расскажу про железные башмаки.

Жила-была когда-то женщина, и полюбила она медведя. Это вышло случайно: просто она устала от долгого одиночества, а медведь был одновременно грозным и ласковым, опасным и умным, а ещё мог многое рассказать о том, как ловить рыбу и воровать дикий мёд из ульев. Под его взглядом она чувствовала себя особенной. Какая ещё женщина может похвастать тем, что медведь её не растерзал, а любит? Она любила его за то, что он любит её, как никого на свете.

Они поженились. Ночами медведь оборачивался человеком и в темноте делил с ней постель. Первое время он вёл себя нежно и заботливо, и женщина не могла нарадоваться своему счастью, но со временем изменился — не наружностью, которая стала ей знакома, как собственная, а обращением. Он стал гадким и ревнивым, обвинял её в желании найти медведя, который день и ночь носит человечье обличье. Сказал, что она ужасная жена и ничего не смыслит в том, как угождать медведям. Днём он ранил её словами, ночью причинял боль своим телом. Женщине приходилось нелегко, но разве любовь к медведю возможна совсем без боли? Женщина только больше лезла из кожи вон, чтобы угодить мужу.

На седьмой год супружества она вымолила разрешение повидаться с родными. Он согласился, но поставил условие — не разговаривать с матерью наедине, ибо опасался, что та настроит её против него. Женщина пообещала, что не станет, но, увидев синяки и царапины на теле дочери, мать тут же уволокла её для разговора с глазу на глаз. В минуту слабости женщина вняла нападкам на мужа. Мать называла её супруга демоном и чудовищем, уговаривала его бросить. Но разве женщина могла? Вопреки всему она считала его своим дорогим мужем. Ей просто хотелось, чтобы он стал прежним, как сразу после свадьбы. Что если на нём лежит проклятье, и только ей под силу разрушить чары?

Сожги его медвежью шкуру, посоветовала мать. Небось ей он и заколдован. Поди хочет быть день и ночь человеком, только говорить не велено.

Когда женщина вернулась к мужу, он был с нею ласков и мил, словно соскучился. Ночью, пока тот рядом спал в человечьем обличье, она тихонько взяла шкуру и бросила её в огонь, который развела.

Вместо того чтобы загореться, шкура закричала.

Проснувшись от шума, муж впал в сильнейший гнев и обвинил женщину в том, что нарушила обещание. Та разрыдалась, говоря, что лишь хотела избавить его от проклятья, а он поднял свою шкуру, набросил ей на плечи и, швырнув к её ногам мешок с железными башмаками, объявил: «Единственный способ сделать меня человеком днём и ночью — это носить мою шкуру, пока не истопчешь семь пар железных башмаков, по одной за каждый год нашего брака».

Вот она и отправилась в дорогу.

Широко раскрытые глаза Амиры полны слёз, и Табита, покраснев, выбирает из шкуры репьи.

— Я, конечно, знала, что в браке чудовищно, но даже представить себе не могла…

— Всё не так плохо, — пожимает плечами Табита. — К тому же я нарушила обещание: не будь той встречи с матерью, мне бы и в голову не пришло поджигать его шкуру. Медведям важны обещания. Вот это, — она показывает на стеклянную гору, — это чудовищно. Ты здесь, как в тюрьме, не вправе ни говорить, ни двигаться…

— Твой муж тоже хотел отобрать у тебя право говорить. С матерью!

— И взгляни, чем обернулось моё ослушание, — сдержанно отвечает Табита. — Его запрет был испытанием верности, и я его не прошла. Ты же вообще ничего дурного не сделала.

— Забавно, — без тени улыбки отвечает Амира, — потому что мне каждый день кажется испытанием: уйду ли отсюда, ухвачу ли птицу, швырну ли мужчине яблоко, хотя не должна, заговорю ли слишком громко, дам ли повод причинить мне боль и упаду с горы, и каждый день — ничего такого, я успешно…