Пока я шила обувку, он и в бане, что к сеням пристроена была, печурку переложил, там она совсем завалилась.

— Ты, хозяйка, с малиной-то хороша, — после работы Антелей пил у меня в комнате за столом травяной взвар с ягодами и довольно щурился. — Да только зимы у нас суровые, несурьезно это все. Скотину тебе надобно, перво-наперво. Эвона ртов-то, — Он степенно выдохнул и подставил кружку под новую порцию взвара, что я ему налила. — Я тебе вот что скажу. Баба ты справная, хотя и барыня, ну да с кем не бывает, как святой круг рассудит, так и р'oдисся. Корову ты не купишь, перво-наперво потому, что денег у тебя нету, а второе — не сдюжишь с такой заботой. А молоко, оно для детей и вообще в хозяйстве — первое дело. Ты послушай совета доброго. У Мачеихи из Забрахольных две девки-погодки одновременно на сеновале в весну погуляли, дык осени ждать некогда — будут со свадьбой тянуть, пузо на нос налезет. Батюшка у нас строгий, не одобряет. Велел разом окрутить, а то в храм не пустит ни их, ни родителей ихних, значит. Дык ить без приличной-то свадьбы перед людьми стыдно, а когда ее сготовишь, коли самая страда?! Вот и изверчиваются. Потому дорога ложка к обеду: сошьешь девкам платья по господским фасонам, как ни у кого в округе не было, и забыстро, ты ж умеешь, — Мачеиха спасибо скажет. А ты у нее за то спасибо проси козу молочную, да с двумя козлятами. Аккурат к зиме откормятся.

Я улыбалась и кивала, выслушивая его советы, и думала: даст бог, не пригодится. Но с каждым днем волновалась все больше, и все больше надо было прикладывать сил, чтобы сосредоточиться на повседневном. Еще и дети нет-нет да заведут разговор про город и скорый переезд.

А мне чем дальше, тем страшнее становилось. Неизвестный купец, охотник за моими эспадрильями, уехал из села, как не было. И от Вежеслава ни весточки…

И под сердцем росла и росла ледяная игла — неладно что-то. Что-то случится. Не выйдет сказки, не приедет мой витязь…

Но платья Мачеихиным невестам я сшила, не привыкла еще по той жизни шанс упускать. И плату свою рогатую-молочную получила, устроив ей загон в дальнем углу двора, к восторгу и ужасу детей. Только радости от этого не почувствовала.

Последние из десяти оговоренных дней прошли как во сне. А в настоящих снах были кошмары, которые я утром не могла вспомнить, но просыпалась вся зареванная и разбитая.

Вежеслав не приехал.

Вместо него на одиннадцатый день из лесу карьером выметнулся поручик Шилов на взмыленном жеребце, понесся через поляну к дому. А ледяная игла, что поселилась под сердцем, рывком вошла в него и затопила мир болью предчувствия.

— Леди Аддерли, — поручик соскочил с седла и пошел ко мне, а я чувствовала, как линяет окружающий лес, выцветают свет и звуки, и на меня стремительно надвинулись серые камни осеннего Петербурга, в лицо пахнуло стылым запахом воды и гранита с набережной Фонтанки. Я даже ощутила в пальцах то самое письмо, в котором было написано, что моего Сашу…

— Бераника… простите. Я вынужден вам сообщить… что князь Агренев убит. Застрелен в спину по пути из города на гарнизонную заставу.

Серые камни с грохотом обрушились мне на голову, и показалось, что я теряю сознание. Но нет. Нет. Просто мир качнулся и вернулся на место — все тот же убогий плетень, хвойный лес неровной кромкой, сорочье стрекотание за оврагом.

А его нет. Опять. Опять я осталась, а он ушел.

— Я могу его увидеть? — губы онемевшие и голос чужой, как со стороны доносится. Но нет. Это я. Я все еще жива.

— Простите, Беран, — Шилов смотрел на меня с болью, и его хитроватое, насмешливо-заостренное, как у хорька, лицо сейчас было предельно серьезным и… настоящим. — Простите, но нет. Дело в том, что Вежеслава не сразу хватились. Только когда он не вернулся в срок. Когда поехали искать, нашли только раненого коня с разрезанными седельными сумками и по следам определили, что стреляли в спину, а потом бросили истекать кровью. Понимаете, дорога через лес, место глухое. Напали на него, скорее всего, вечером, а нашли только под утро. Ночь, следов звериных там полно, и… почти ничего не осталось, только… вам не надо этого видеть, поверьте.

Я мучительно сглотнула пересохшим горлом. А Шилов, словно добивая, продолжил:

— Похоже, кто-то навел грабителей. Увидели, что Вежеслав взял в банке крупную сумму наличными и повез один. Места у нас сами знаете какие. Лихих людей долго искать не надо. Грабители, каторжники.

Грабители?! Грабители?!!!

Я вскинула глаза на поручика, и он невольно отступил на шаг, но я уже справилась с собой. Грабители… те же самые, что когда-то убили брата Вежеслава, сожгли мать Бераники и теперь добрались до самого князя.

Как же так, Веж? Почему… ты же обещал быть осторожным… ты обещал вернуться!

Как и Сашенька когда-то…

— Леди Аддерли… вот, — Шилов вдруг полез во внутренний карман и достал платок, в который что-то было завернуто. На мою дрожащую ладонь выкатилось два тонких колечка из белого золота, простых и гладких, но на внутренней поверхности каждого что-то было выгравировано.

Когда в глазах слезы, а плакать нельзя, изредка случается, что зрение обретает небывалую остроту. Вот и сейчас одного взгляда на мелкую неглубокую вязь оказалось достаточно, чтобы понять… глупый мальчишеский жест, но такой… от сердца и в самое сердце, как удар ножом.

«Бераника». «Вежеслав».

Обручальные. Обручальные кольца.

— Родовой перстень, как и золотой круг с именем князей Агреневых, мы должны отдать его родителям, — виноватым голосом сказал поручик. — А это, я думаю, Веж хотел бы оставить вам.

Мне стало не хватать воздуха, а может, я просто не могла его вдохнуть. Всего несколько секунд, а потом я резко выпрямилась и… заставила себя дышать. Просто. Заставила.

Шилов смотрел на меня внимательным, испытующим взглядом. Кажется, его слегка шокировало то, что я не плачу. Но когда я посмотрела ему в глаза, он что-то такое во мне увидел, что сразу словно устыдился своих мыслей и забормотал торопливо: