Однажды старушка совсем не постеснялась моего присутствия и навсегда покинула свое огромное саонгорское тело. После ее смерти мою растерянность трудно было описать, но все же я сбегал за мамой. И уже вместе с ней возле кровати мы нашли документы женщины и теперь становилось трудным описать наше удивление, когда на одной из старых ободранных страниц саонгорского паспорта корявым и размашистым старушечьим почерком было выведено всего три строчки, в которых сообщалось, что на мое имя передается по праву наследования приписанная к этим документам квартира в Саонгоре. Ого-го! Было неприятно целый год отмывать тазик от серовато-коричневых, слегка жидковатых экскрементов и ощущать при этом запахи отжившей старости, но оплата меня и маму вполне удовлетворяла. А от такой награды мы чуть с ума не сошли. Особенно мама, потому как она понимала, что это бог протянул нам свою невидимую руку в эту большую яму, словно вознаградил нас за что-то.

Мне уже исполнилось к тому времени тринадцать, но завещание вступало в силу только по достижении совершеннолетия. Пришлось ждать, ведь форма документа запрещала кому-либо другому владеть имуществом, даже маме. За это время мы усиленно работали не столько на пропитание, сколько на оплату транспорта, ведь стоимость международного перелета была для обывателей просто неподъемна.

Как только я достиг двадцати лет, все нужные бумаги были оформлены, и мы приготовились покинуть наш несчастный край. Но возникла существенная проблема: маму, несмотря на наше абсолютное родство, не пустили в Саонгору. Высокие и толстые чинуши в роскошном саонгорском представительстве на нашей земле, злобно глядя на меня и желчно улыбаясь, говорили шепотом: "Радуйся, что тебе повезло. Мы не позволим тащить к нам весь мир! Довольствуйся тем, что есть, а то и этого не будет". В их словах слышалась угроза. Действительно! Ведь какому-нибудь суду в Саонгоре, где сидят одни патриоты, а если не патриоты, то взяточники, ничего не стоит найти одну глупейшую причину, чтобы отменить действие завещания. В общем, я решил не играть с огнем. В Саонгоре можно было получить неплохое образование, там, как я слышал, платили немаленькое пособие студентам, которое могло бы помочь здесь маме. Взвесив все «за» и «против», я собрал вещи, поцеловал маму, фасадную сторону родной лачужки, песок Арабаксмы и отбыл.

Прилетев в Саонгору и выйдя из транспорта, я очутился в совершенно другой стране, совсем не похожей на мою унылую желтонебесную Арабаксму. Мир, полный счастья, в котором можно осуществить самые смелые проекты, в котором могут сбыться надежды, где жизнь пробежит чудесно и весело и счастье не заставит себя ждать. Я очень долго не переставал удивляться и радоваться здесь всему. Огромные, сверкающие небоскребы, разноцветно-пестрые улицы, множество несущихся машин и разных непонятных, но красивых устройств, свежий и чистый воздух со слабым ветерком, умеренный теплый климат, спокойное голубое море – часть огромного океана. Столько воды я никогда не видел и только несколько раз в жизни слышал слово «море». Правда, поначалу меня страшили местные люди: средний рост взрослого саонгорца превышал мой на пару-тройку голов, а иногда встречались такие великаны и толстяки, что я робел и терялся, если вдруг их огромные фигуры возникали передо мной. Несколько месяцев во снах они гнались за мною, наказывали меня, унижали и хвастали своими размерами, тыча мне, что я "подножный корм" или “царь норы". Но все же я чувствовал себя здесь счастливым, забирался в небольшие лесные парки, редкие островки которых оставляли специально, чтобы поддерживать структуру воздуха, и либо предавался мечтам и единению с чужой природой, либо калякал на белоснежной бумаге грифелем карандаша, стараясь изобразить деревья, либо просто садился и учил предмет, прислонившись к широкому стволу раскидистого дерева.

При этом вся саонгорская цивилизация была сплошной гармонией чуда. Чуда природного, социального и технологического. Первое время я по-хорошему сходил с ума. Саонгорцы, никогда не видавшие городов, обнесенных со всех сторон песчаными пустынями, где не встретишь ни травинки, ни жучка, ни доброго животного, не увидишь красного восхода, вместо которого вечно желтое, занесенное песком небо, где дома похожи на картонные коробки с квадратными дырками, не понимали моего странного состояния. Сначала я много гулял по окрестностям района, где находилась квартира, оставленная мне старушкой, изучал его. Если случалось бывать в центре, то обязательно заходил в магазины, глядел часами на красивые витрины, пробовал или примерял какой-нибудь товар, просто так, чтобы еще раз убедиться, что я еще в Саонгоре, и получить от этого убеждения удовольствие. Немножко сэкономив на обычной местной еде, которая для меня все равно была чем-то неземным после Арабаксмы, я покупал и смаковал что-нибудь новое и еще более необычное и привлекательное на вид. Особенно мне нравились здешние сладости. Я никогда раньше не пробовал сладкого. Однажды мама раздобыла по большому знакомству мутноватую слащеную воду. Я долго не мог понять ее вкус – вкусная она или нет. Мама тогда сказала, что это вкус богов. Мы по чуть-чуть пили ее целый месяц и бутыль оставили на память. А здесь я полностью ощутил этот божественный вкус. И нашел его не только в многоцветной воде, но и в разнообразной пище, и во множестве плодов, которые здесь всюду выращивали на больших деревьях и в траве. И если появлялось несколько лишних шасим, то я отправлялся покупать себе какой-нибудь такой плод, а потом шел в парк и упивался его вкусом и свежестью, совсем не замечая липкого сока, растекающегося по лицу, рукам, одежде. И при этом все мое существо излучало неподдельную радость и какое-то райское наслаждение.

Я часто приходил к спокойному морю и нырял, разглядывая в прозрачной толще жутковатые на первый взгляд формы кораллов и разных тварей, обитавших тут же у берега. Море я полюбил сразу, хоть и боялся зайти в него первый раз. Потом я долго опасался опуститься под воду с головой, но один приятель, с которым мы однажды пошли вместе купаться, убедил меня совершить этот рискованный шаг. И с того дня я стал частым гостем подводного мира. Ощущение полета, которое появляется, когда оказываешься под водой над дном, стало для меня совершенно новым открытием, эмоции от которого были схожи с теми, что я испытывал, ступив впервые на землю Саонгоры.

Преступность в стране оказалась не то чтобы искоренена, а просто жестоко уничтожена. Однажды на пике идеологических дискуссий и полифонии политических взглядов было решено объявить амнистию заключенным. Выпущенный на волю криминальный контингент объединился и выступил против государственных институтов власти. Повстанцы вооружились чем попало и огромной толпой двинулись к правительственному зданию, круша и уничтожая все на своем пути, поджигая дома и убивая мирных граждан. Это было злобное торжество безумия и жестокости толпы, в которой чувство ответственности каждого теряется, а берет верх чувство общей безнаказанности. Бунтарей успели ликвидировать еще до того, как они достигли цели. Это восстание стало единственным в Саонгоре примером гражданского неповиновения, но этот единственный пример всерьез встревожил государственные структуры, заставив образумиться и прекратить ненужные споры, дабы не спровоцировать в народных массах новый повод к неудовольствию. Вместо этого решили ни при каких условиях не выпускать из заключения большое количество людей одновременно, порядок же контролировать жесткими наказаниями, которые и были вскоре разработаны в новом кодексе на нескольких страницах, очень просто и без лишних вопросов. Закон гласил, что теперь за убийство гражданину грозит газовая камера, за причинение телесных повреждений – лишение конечностей поочередно, по степени важности, за каждое подобное последующее преступление. Степень важности определялась так: сначала кисть левой руки, потом правой, затем ноги. После такой расправы, как говорится, рука уже не поднимется. И, наконец, вор будет посажен на срок, определяемый в соответствии с содеянным. Все остальное регулировалось прежними правилами.

Таким вот чудесным образом саонгорским властям в буквальном смысле слова удалось практически уничтожить преступность. Остававшийся в повседневной жизни мелкий преступный элемент, от которого общество никогда не сможет избавиться, каким бы развитым оно не было, занимался больше междоусобными разборками, редко вторгаясь в частную жизнь обывателя. И вот тюрьмы были заполнены ворами, случайные или намеренные убийцы без долгих разбирательств отправлялись в небытие, все казалось чрезвычайно диким, но в общем это работало на благо цивилизации и работало, надо сказать, на отлично. Совершенно откровенно через средства массовой информации, на уличных рекламах и в магазинах, на дорогах и в транспорте, везде рекомендовалось не нарушать закон, иначе "мир безвременно потеряет еще одного хорошего человека". А страна большая, и людей очень много – долго возиться не станут. Бесчисленное количество бумаг, толстые тома, бесконечные разбирательства – отошедшая мода, теперь это уже никому не нужно.

Это единственный маленький недостаток Саонгоры, которому я сначала удивился и даже обрадовался, а теперь… Я совсем не брал во внимание возможность того, что когда-нибудь окажусь главным действующим лицом криминальной истории.

Все же я начал жить на чужой земле совершенно новой, беспечной и наполненной впечатлениями жизнью. У меня появились некоторые знакомые и приятели. Скоро я мог уже хорошо ориентироваться в новом пространстве и привык к нему. Мне очень помог телевизор, которого я никогда не видел до приезда сюда. Я упивался потоком информации, льющимся с экрана, черпал недоступные мне ранее знания, все больше познавал и не скоро загрустил. А загрустил вдруг внезапно. По маме. Начал часто писать письма, не дожидаясь ответа, и все размышлял, как нам оказаться здесь вместе.