Все то, что вынесла Тамара в застенке Шверера, подтверждалось протоколами допросов Банфельди и Менделя, показаниями жителей Алексеевки. Копии этих допросов и показаний Григорий Терентьевич Голинчук тщательно собирал в «Тамариной папке»…

Луч солнца проник в комнату через щелку между двумя тяжелыми портьерами.

Теплый ветер принес в комнату аромат скошенного сена, свежего хлеба, парного молока — запахи только что родившегося деревенского утра. Где-то хрипло пропел петух и, словно откликаясь на его задиристый голос, протяжно и как-то очень по-домашнему замычала корова.

Тамара лежала, не открывая глаз. Звуки и запахи, прилетавшие в открытое окно, рождали в сознании далекие, почти стертые временем образы. Необычайно ясно и отчетливо Тамара увидела отца в черной косоворотке с длинным рядом белых, как на гармошке, пуговичек, в полосатых брюках и сандалиях на босу ногу, идущего по деревенской улице в окружении «детдомовских».

А вот и мама. Она идет по полю и, часто наклоняясь, собирает цветы. На ней новое платье, усыпанное большими ромашками. Тамара идет сзади, и иногда ей кажется, что она здесь одна: мама совсем сливается с полем…

А вот уже совсем другое. Тамбов, весна сорок второго, городской парк. Она сидит с Виктором на скамейке и уже на ней легкое летнее платье в больших белых цветах. Пахнет распускающейся зеленью, мокрой землей, рядом добрый, сильный Виктор…

— Цурюк, думпфкерл!

Тамара открыла глаза. Несколько секунд она не могла понять, где находится, но потом громоздко-пышная обстановка комнаты напомнила ей обо всем.

Она отбросила плед и встала. Острая боль пронзила спину. Переждав, пока боль утихнет, Тамара добралась до окна. Раздвинув портьеры, она увидела огороженный высоким забором двор, кусок улицы, домишки, поле и совсем неподалеку — лес. Во дворе пожилой немец-солдат учил маршировать здорового детину в штатском. Детина никак не мог научиться правильно махать руками, и солдат кричал:

— О, майн гот! Вельхер думпфкерл!

Неожиданно солдат вместе со своим незадачливым учеником ушел. Двор оказался пустым. Дерзкая мысль родилась в голове: «А что, если?..»

Тамара высунулась из окна, оглядывая двор и улицу. Забор слишком высок, да и вряд ли на улице нет часового… Но все равно — попробовать стоит…

— Кхм, хм…

Вздрогнув, Тамара обернулась. За столом сидел Шверер. На губах — презрительная ухмылка.

— Вас, кажется, заинтересовали окрестности этого населенного пункта? Скоро вы получите возможность познакомиться с ними более подробно.

Он жестом пригласил Тамару сесть напротив. Девушка, помедлив, как бы решив что-то про себя, подошла к столу и села сначала на кончик стула, а потом устроилась поудобнее, положила руки на красную бархатную скатерть и в упор взглянула на Шверера.

Подполковник, не ожидавший такого откровенно прямого взгляда, замешкался, но быстро овладел собой.

— Итак, мы возвращаемся к нашему вчерашнему разговору. Судя по вашей любознательности, вы уже немножко успокоились. Не правда ли?

Тамара молчала.

— Главной темой нашей беседы будет ваша дальнейшая судьба. Надеюсь, что вы уже догадываетесь, что нам известно о вас буквально все.

Шверер положил на стол нарисованную от руки карту Курской области.

— Вот здесь вы были выброшены с советского самолета, здесь вот, в этой деревне, вы жили первую неделю после высадки, потом перебрались вот сюда, затем — из Черных Двориков в Роговое, и дальше, стремясь легализоваться в поисках разрешения на прописку, вы пожаловали в Алексеевку.

Тамара следила за карандашом, чертящим извилистую линию их скитаний по курской земле в последние дни. Да, этому подполковнику известно многое.

— Нам достоверно известно, что не без вашей помощи был совершен поджог продовольственного склада и взрыв эшелона с боеприпасами. Таким образом, ваши преступления против германского командования установлены со всей очевидностью. Лучшее, что можно предпринять в вашем положении, дорогая Роза, — продолжал Шверер, — это быстро вспомнить некоторые интересующие нас пробелы в вашей биографии. Тогда будем с вами квиты. А в дальнейшем, я думаю, что вы не откажетесь от сотрудничества с нами.

«Роза… Значит, не Яковлевы, не Солгалова, а действительно Мария… Вот почему она была с Менделем. Продалась. Она раскрыла Николая. Но что она еще знает? Место и время выброски группы ей неизвестны, связи с подпольным райкомом она не имеет. Так вот чем объяснялось ее любопытство…» Мысли лихорадочно сменялись, было трудно сосредоточиться.

— Надеюсь, вы будете благоразумны. Ваша подруга Цыганка-Мария уже работает с нами. Запираться бессмысленно. Что нас конкретно интересует? Первое — дата и место выброски группы разведотдела Брянского фронта, второе — явки и средства связи с подпольным райкомом, третье — контрольная фраза, получив которую, радиоцентр Брянского фронта будет полностью доверять нашему радисту.

«Вера Яковлева… Танюшку они брать не будут — Мария все время была с ней. Что знает Вера? Нет, можно быть спокойной. Вера знает не больше Марии…»