Кингсли сел и обернулся. Он посмотрел на Сорена, все еще лежащего на полу.

– Это присяга Британскому монарху.

– Я американец, - ответил Сорен.
– И могу присягать кому захочу. Я присягнул тебе. И поскольку цари древности всегда были помазаны первосвященником...

Сорен сел и взял со столика штопор. И не моргнув или поморщившись, прижал конец к ладони, пронзил собственную кожу так же легко, как и открыл бутылку. Несколько капель крови упали в его бокал. Кингсли протянул руку, ладонью вверх.

– Ты сегодня в настроении поиграть с огнем, не так ли?
– спросил Сорен.

– Фелиция не играет с кровью. Я скучаю по этому. Как и ты, - сказал Кингсли.

Сорен уставился на него, но промолчал. Он взял Кингсли за запястье, притянул ладонь поближе и воткнул острый кончик штопора ему в кожу. Учитывая, насколько он был пьян, Кингсли почти ничего не почувствовал. Но Сорен явно что-то ощутил. Его зрачки расширились, а дыхание участилось. Но он отложил штопор в сторону, перевернул руку Кингсли и позволил нескольким каплям крови смешаться с его кровью в бокале. Затем Сорен окунул два пальца в кровь и вино. Двумя влажными красными пальцами он помазал лоб Кингсли вином, затем прикоснулся к его губам и к центру каждой ладони.

Кингсли почувствовал что-то странное, когда Сорен коснулся его своими винно-красными пальцами. Даже пьяный, даже опустошенный, он чувствовал силу. Власть и груз ответственности.

– У меня все еще нет королевства.

– Будет, - пообещал Сорен.
– Однажды будет. Я верю в тебя. А ты?

Кингсли посмотрел на свои руки, на красные пятна в центре ладоней.

– Если ты веришь, то и я верю.

Сорен обхватил лицо Кингсли ладонями и прикоснулся губами к его лбу. Это был не поцелуй, а, скорее, благословение. Быть поцелованным Сореном – значит, быть благословленным. Сорен поднялся на твердых ногах.

– Ты куда?
– спросил Кинг.

– В постель.

– Могу я пойти с тобой?

– Да.

– Все будет как в старые добрые времена?

– Да.

Это действительно было похоже на старые времена. Сорен занял кровать и приказал Кингсли лечь на полу. Но лучше одна ночь на полу у Сорена, чем тысяча ночей в другом месте.

– Можно мне хотя бы...

На лицо Кингсли упала подушка.

– Merci, - поблагодарил Кингсли из-под подушки.

– Velkommen.

– Никакого датского, - проворчал Кингсли.
– Пока не скажешь, что ты сказал.

– Я сказал «пожалуйста».

– Не сейчас. Тогда, в машине.

– Кажется, ты еще больше пьянеешь, а не трезвеешь. В какой машине?

– В том самом «Роллс-Ройсе», на котором мы ездили к твоей сестре в школу. Ты помнишь?

– Да, думаю, я бы запомнил тот день, когда впервые увидел Клэр.

– Помнишь, что ты сказал мне в машине, когда мы ехали...

– Помню, - сказал Сорен так тихо, что его голос был едва слышен. Но Кингсли услышал.

– Что ты мне сказал?

– Я сказал «Jeg vil vaere din family. Jeg er din familie».

– Что это значит?

– Это значит, - начал Сорен и устало выдохнул.
– Я хочу быть твоей семьей. Я буду твоей семьей.

– Через три недели ты женился на моей сестре.

– Интересно, почему?

– Сорен...

– Это давняя история, - ответил Сорен.
– Отпусти.

– Но...

– Засыпай, Кингсли. Пожалуйста.

Если бы Сорен не добавил «пожалуйста» в конце, Кингсли бы не уснул. Но что-то в том, как Сорен сказал «пожалуйста», как другой бы сказал «пощади», заставило Кингсли замолчать. Давняя история. Пусть мертвые хоронят мертвых. Вместо того чтобы копаться в прошлом, Кингсли уснул.

***

Когда Кингсли проснулся, было пять утра. У него все болело, все тело. Теперь он вспомнил, почему решил прекратить пить. В следующий раз, когда он решит вырубиться у Сорена, он сделает это на диване, а не на полу.

Он вызвал машину, плеснул себе в лицо водой и вызвал рвоту ради принципа. Какой хороший кутеж и без небольшой чистки в довершение. После спровоцированной рвоты и выпитого галлона воды он чувствовал себя человеком, более или менее.

Кингсли нашел Сорена все еще спящим, лежащим на боку, натянув белую простынь на живот. За свою жизнь Кингсли переспал с тысячью людей, и он еще не встречал никого — мужчину или женщину — кто бы превзошел Сорена в чисто физической красоте. Не в состоянии остановить себя, Кингсли заполз на кровать и прижался лицом к шее Сорена. Он вдохнул и в один миг ощутил запах свежего снега в полуночном воздухе, лед на сосновых ветках, застывший и затаившийся мир.

Сорен ущипнул Кинга за нос.

– Я думал, ты спишь, - сказал Кингсли страдальческим гнусавым голосом.

– Я спал, пока какой-то француз не начал обнюхивать мои волосы.
– Сорен отпустил его нос.

– От тебя пахнет снегом.

– У снега нет запаха.

– Словно по всей твоей коже зима.

– Я не доверяю чувственному восприятию человека, который всего пять часов назад думал, что он на лодке.

– Тебе никто никогда не говорил, что ты так пахнешь?

– Элизабет упоминала что-то об этом давным-давно. И кто-то еще. Недавно.