– Ты дружишь со священником?

– Поверь, я шокирован больше, чем кто-либо другой.

– Он ее трахает? Священник?

– Что?
– переспросил Кингсли. Диксон уже знал что-то о Сорене?

– Об этом пишут во всех газетах, - ответил Диксон.
– Каждый чертов день появляется новая история о католическом священнике, трахающим какого-то ребенка. Бостон гудит. Филли, Детройт, Чикаго... Меня могут уличить в помощи священнику с несовершеннолетней девочкой, которую он трахает, и...

– Он ее не трахает.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что ее трахаю я, - ответил Кингсли, придумав самое быстрое прикрытие.

– Ты ее трахаешь?

– Я был в его церкви. Увидел ее. Трахнул ее. Думал, ей восемнадцать.

– Ты думал ей восемнадцать, - повторил Диксон.

– Упс, - Кингсли пожал плечами.

– Теперь все приобретает смысл. Не представляю тебя делающим одолжение другу по доброте душевной. Но представляю, как ты трахаешься с пятнадцатилетней девочкой.

– Виновен по всем пунктам.
– Кингсли поднял руки, изображая поражение.
– У нее сейчас трудные времена. Мы можем выбить для нее общественные работы?

– Ты хочешь спасти ее от колонии, чтобы и дальше продолжать трахать?

– Через железную решетку не так просто трахаться. Возможно, но такие извращения не по мне.

Диксон замолчал. Кингсли ждал. Еще тридцать секунд рядом с этим человеком он не вынесет. Диксон постоянно оказывал услуги мафии, но каждое чертово воскресенье ходил в церковь с женой и детьми.

– Это не мое дело, но я могу кое-что сделать, - наконец произнес Диксон.
– Есть судья, который снисходителен к девочкам-подросткам. В большинстве дел назначает общественные работы, даже в жестких случаях. Если я смажу колеса правосудия, мы можем сделать это дело одним из таких.

– Сколько смазки надо?

– Пятьдесят тысяч.

– Договорились, - ответил Кингсли, даже не потрудившись поторговаться. Он не торговался, когда дело касалось Сорена.

– Это было просто, - заметил Диксон.
– Должно быть, эта девушка очень тебе нравится.

– Le coeur a ses raisons que la raison ne conna^it point, - ответил Кингсли.

– И что это было?

– Я сказал: «Да, мне очень нравится эта девушка». Называй это судьбой.

– Будем надеяться, что моя жена не узнает о тебе и твоей маленькой судьбе. Ты ей нравишься.

– Будем надеяться, что твоя жена о многих вещах не узнает, - с грустной улыбкой ответил Кингсли.
– Позже я пришлю кого-нибудь к тебе домой. Или, может быть, заеду сам, когда в следующий раз буду там.

– Сукин сын.

– Моя мать была святой, - ответил Кингсли. – Я - единственная сука в семье.

Он похлопал Диксона по плечу и прошел мимо него. Как только он оказался за дверью, то остановился, прислонился спиной к кирпичной стене и закрыл глаза. Он дышал целых десять секунд, пока напряжение покидало его тело. Эти соревнования «у кого больше причиндалы» никогда не станут проще. Диксон был глупым и властным, и эта комбинация была пугающей для врага. И почему у Кинга до сих пор есть враги? Разве он не должен был уйти на пенсию? Не поэтому ли он уехал из Франции, ушел с работы, взял деньги и сбежал?

Но опять же, ему всего двадцать восемь. Кто уходит на пенсию в двадцать восемь? И если он не создавал никому проблемы, тогда в чем смысл просыпаться по утрам?

Кингсли потер лоб, ощутил усталость в костях. Ему нужна более веская причина просыпаться по утрам.

Кингсли прошел четыре квартала и нашел таксофон.

– Это я, - сказал Кингсли, когда Сорен ответил. Он говорил на французском. Необходимости в именах не было.

– Каков вердикт?
– спросил Сорен.

– Она получит общественные работы. Достаточно?

Он услышал паузу на другом конце, и Кинг умер и воскрес за эту паузу. Как в старые добрые времена.

– Спасибо, - ответил Сорен.
– Это больше, чем я смел надеяться.

– Позволь кое-что спросить. Если бы я был не способен помочь крошке, что бы ты сделал? Каков был план Б?

– Думаю, она бы хорошо поладила с мамой.

Кингсли покачал головой и рассмеялся.

– Я рад, что спас тебя от необходимости похищения несовершеннолетней и перевозки через международные границы.