На возражение, будто я упускаю то, что под такую характеристику могут действительно подпасть те, кого постмарксистские левые именуют «фашистами», могу ответить только то, что бремя доказательства лежит на обвинителе. И здесь не обойтись навешиванием ярлыков на каждого, кто не отвечает последней авторизованной версии «антифашизма». В экскурсе, посвященном наиболее антинемецкому представителю разрушенного национального сообщества Германии, я пытаюсь разъяснить, что брань со стороны антифашистов начинает принимать причудливые формы. Это дает бывшим нацистам возможность отвлекать внимание от собственного прошлого, обвиняя бывших антинацистов в том, что они недостаточно антинационалистические немцы. Этот немецкий пример иллюстрирует то, сколь далеко «антифашизм» отошел от борьбы с движением, которому он якобы самоотверженно противостоит. Как заметил один мой коллега, было бы неплохо предварять гордое «антифашист» обязательным уточнением «псевдо».

В 1945 году окончилась разрушительная мировая война, результатом которой была гибель более 30 млн европейцев, разрушенные города и продлившаяся до 1947 года нехватка продовольствия. Однако для европейских коммунистов эта разруха была источником оптимизма. Советские армии стояли на берегах Эльбы, а на территориях, занятых советскими войсками в ходе преследования отступающего вермахта, возникали режимы советского типа. Польшу заставили уступить свои восточные области Советскому Союзу, зато дали возможность расшириться в западном направлении, присоединив к себе части Пруссии и Силезию и тем самым утвердив (или навязав полякам) власть коммунистов до рубежа Одер – Нейсе. В 1945 году под советским давлением в попавших в зону советского влияния Венгрии, Болгарии и Румынии было проведено перераспределение сельскохозяйственных земель. Вследствие этой реформы, результаты которой были вскоре отменены принудительной коллективизацией, землевладельцами стали более 2 миллионов безземельных семей [45] . Хотя в этих трех странах за проведение земельной реформы выступали крестьянские и другие партии, заслуга эта была приписана коммунистам и их сторонникам на Западе.

Тем временем уже к 1945 году в Италии и во Франции утвердились пользующиеся массовой поддержкой коммунистические партии. В октябре 1945 года на первых послевоенных выборах французская коммунистическая партия получила 26,1 % голосов, и до 1958 года ее доля на парламентских выборах ни разу не падала ниже 25 %. В Италии численность коммунистической партии взлетела с 10 000 человек в 1944 году (когда партия была подпольной) до более 2 млн человек к 1947 году, когда она стала крупнейшей европейской компартией за пределами советского блока. (Хотя французские коммунисты собирали на выборах больше голосов, чем итальянские, по списочной численности французская компартия уступала итальянской.) Более того, до мая 1947 года коммунисты занимали посты в итальянском и французском правительствах. Их партнерами по правящей коалиции были христианские демократы (известные во Франции как Народно-республиканское движение) и социалисты; к 1948 году эти три партии собирали на выборах более 90 % голосов [46] . По мере обострения «холодной войны» и в связи с неуклонной поддержкой коммунистами советской стороны, антисоветски настроенные итальянские христианские демократы под руководством популярного и энергичного Альчиде де Гаспери разорвали партнерство с крайне левыми.

Неизбежен вопрос: почему коммунисты получили столь значительную поддержку избирателей в Италии и Франции? В Голландии, Бельгии, Люксембурге, в странах Скандинавии и в Англии их успехи были минимальны, а на первых выборах в Бундестаг в 1949 году коммунистические кандидаты получили не более 5 % голосов. В связи с этим часто говорят, что в Северной, преимущественно протестантской Европе бремя политики реформ взяли на себя нереволюционные социалистические партии (вроде английских лейбористов), тогда как в латинских странах эта задача выпала на долю коммунистов. Более того, общества, обладавшие сильной парламентской традицией, могли мирным путем достичь того, к чему трудящиеся Италии, Испании и Франции могли прийти только с помощью революционной партии. Поэтому итальянцы и французы оказали поддержку политикам, выступавшим за марксистскую революцию и восхвалявшим советскую диктатуру, чтобы добиться тех изменений, которые в других странах достигались в ходе обычной ротации партий в парламенте [47] .

Хотя это объяснение, которое было характерно для либералов периода «холодной войны» и приобрело популярность благодаря работам Габриэля Алмонда и Сеймура Мартина Липсета, нельзя назвать полностью ошибочным, оно не учитывает определенные параллели между коммунистическими и некоммунистическими левыми в послевоенной Европе. Послевоенные правительства в Италии, Англии и Франции, отличавшиеся сильным креном влево, осуществляли сходные программы национализации и реформы образования. Более того, в 1947 году французские коммунисты вышли из правящей коалиции из-за несогласия с установлением потолка заработной платы, которого требовало Народно-республиканское движение, и это разногласие не имело никакого отношения к перспективам коммунистической революции. В период своего пребывания в правительстве французские коммунисты воздерживались от критики французского колониализма и даже изобрели оправдание для его сохранения; одновременно они добивались наказания коллаборационистов военного времени (некоммунистов), действительной виной которых во многих случаях было лишь то, что они были известными антикоммунистами. Оказавшись вне правительства, коммунистические боссы устраивали скандалы, организовывали антиколониальные демонстрации, а к концу 1947 года вовлекли Францию в ряд забастовок, сопровождавшихся бунтами [48] .

В послевоенной ситуации просоветские настроения выражали не только коммунисты, но и многие социалисты, а лидер итальянской социалистической партии Пьетро Ненни, не будучи коммунистом, старался удержать коммунистов в составе итальянского правительства. В ходе общенационального опроса, проведенного во Франции в сентябре 1944 года, более 61 % респондентов назвали Советский Союз страной, сыгравшей главную роль в освобождении своей родины, и только 29 % связали это достижение с американцами, на которых легла основная тяжесть операции по высадке в Нормандии [49] .

В послевоенной Европе коммунисты эксплуатировали тенденции, к возникновению которых не имели отношения. Электорат сдвинулся резко влево отчасти в результате реакции на нацистов, которые почитались крайне правыми, а отчасти потому, что с левыми связывалась надежда на реформы, которых желали многие европейцы. Принесенная войной разруха усиливала стремление к немедленной перестройке общества таким образом, чтобы с помощью структурных изменений и перераспределения дохода если не ликвидировать бедность, то хотя бы уменьшить ее. К концу войны Советы воспринимались как сила абсолютного добра: в конце концов, они потеряли многие миллионы своих соотечественников в боях с «германским фашизмом» и пытались «научными» методами решать те же самые материальные проблемы, которые стояли перед западноевропейцами. Таких взглядов придерживались не только левые радикалы, но и такие «демократические социалисты», как Пьетро Ненни и Анайрин Беван, который в годы «холодной войны» постепенно стал сторонником американцев [50] .

Признание этих фактов послевоенной истории не означает их оправдания. Необходимым условием такой снисходительности к коммунистам и их советским хозяевам было забвение того, что в 1945 году было совсем недавним мрачным прошлым. Сторонники Советов с готовностью забывали о том, как итальянские и французские коммунисты служили нацистам с конца 1939 года до весны 1941 года, когда Гитлер и Сталин еще были союзниками, предпочитали не помнить о предательстве Мориса Тореза, впоследствии главы «антифашистской» Коммунистической партии Франции, который, дезертировав из французской армии, предложил свою помощь гитлеровцам после падения Франции 26 июня 1940 года, и старались ничего не знать о массовых казнях «классовых врагов» в Советском Союзе [51] . Сомнительно, что в 1945 году просоветски настроенные европейцы знали о советском ГУЛАГе меньше, чем о нацистских концентрационных лагерях, хотя левая французская пресса, включая Le Monde, набрасывалась (как и в наши дни) на всякого, кто упоминал об этом факте, с обвинениями в нежелании бороться с фашистской угрозой. Если бывший итальянский коммунист Лючио Коллетти прав в том, что «существовала ложь [bugia], именовавшаяся Советским Союзом», то множество его соотечественников, в том числе и не являвшихся членами компартии, охотно ее заглатывали [52] . Почему они так поступали, это другой вопрос, но обращаться к нему стоит лишь после того, как мы признаем, что в Западной Европе и коммунисты и не-коммунисты питали сходные надежды на Советский Союз и что стремление не замечать жестокости и вероломства Советов и коммунистов было присуще не одним лишь членам компартий.