– Ну, он же у нас красавчик. Слушай, Шалый, а ты как в холодильное угодил?

– Недосчитал я что-то. Кто-то меня с двух стволов АКМ-ов изрешетил в капусту. Помню, на операции, зависаю я, значит над столом, возле лампы, эти рукосуи как вскрыли брюшную полость, так сначала матюгами по мою душу, потом стрелков этих помянули за излишнее расходование боекомплекта, а потом уже Калашникова – с уважением. Вот машина, со ста метров, через мотор, через багажник, через спинку кресла – поразительная кучность! Кстати, Кедр, а ты почему здесь?

– Третьего дня отмучился. Посидел на спинке коечки, посмотрел на сестричку Настеньку, ребятушки уже мое тело отвезли, коечку промыли, аппарат на стерилизацию поставили… Нет, я без обид, все было с уважением… Посидел, покружил, не могу никуда двигаться. Стар я уже, душой состарился! А вот Олежек действительно тут уже давно лежит, я к нему. Он ведь стабилизировался, вот и подключичку убрали, инфузий практически нет, так, антибиотики да гепарин.

– Кедр, а у тебя семья есть?

– Нет, я же с тридцать седьмого репрессированный. Вот я дурак. Дернул меня черт так выбрать тему для диссертации. Позволил себе покритиковать академика Конрада, а его точка зрения была уже одобрена самим товарищем Сталиным. Вот и получилось, что я как бы с самим вождем не соглашался… Отмыкался я только в шестидесятых, ни кола, не двора, сдуру полез в правозащитное движение. Какой я был идиот! Двадцать лет жизни, вместо научной работы, вместо, извините, создания семьи! Возился с какими-то списками, подписывал в защиту, подписывал в знак протеста, апеллировал к мировому сообществу… И вот печальный итог. После месяца проморозки – септический шок. Отвратительный, мерзкий, дурно пахнущий конец. Трудно даже вообразить себе жизнь более неудачную.

– Послушай, Кедр, а ты веришь в перерождения?

Голос, откликавшийся на обращение «Кедр» на некоторое время затих, потом решился:

– Научно выражаясь, мы не имеем возможности совмещать объективную реальность и субъективное восприятие. Поскольку наши ощущения не могут быть зафиксированы приборами, восприняты другими личностями, живущими в своих телах, то вряд ли имеется малейшая возможность научно подтвердить даже факт нашего собственного существования.

Кстати, в свое время, когда я работал в архиве института Народов Востока, мне попался один средневековый тибетский манускрипт. Там умершему давались рекомендации по поведению в загробном мире. Полная ахинея! Ну где там было сказано, например, что можно будет прочитать собственную историю болезни, и даже проследить, как врач вписывает в нее последнюю строку! А там – все божества, демоны – мура всякая! Опиум для народа, мороченье головы!

Шалый задумался, на некоторое время вышел из тела Олега, поплавал в коридорах второго реанимационного отделения, вернулся в «холодильное».

– А знаешь, Кедр, холодильник-то скоро расформируют. Рэкетира либо отключат, либо выведут в сознание, и он все равно умрет. Так что вопрос не снимается. Что с нами дальше-то будет?

Кедр полетал над телом Олега, прислушался к ритму работы аппарата, шлепанью шагов санитарок, шарканью Сапсанова, смешкам медсестричек в процедурном кабинете.

– А если он не умрет?

2000 год

Москва, 103 больница.

Весна прокралась на территорию больницы номер 103 со стороны прудов, через задние дворы, в тех местах, где вокруг старого забора стояли заросли вербы. Пушистые почки частично скрыли трещины и грязь забора, по газону над теплотрассой поднялась изумрудная трава. Спешащие на работу сотрудники не замечали прихода весны, они проходили через парадный вход, где асфальт, бетон, грязь из-под колес «скорых», успешно скрадывали все признаки перемен сезонов. Триста первая в этом году гордо смотрела на город синими стеклами новых хирургических корпусов, здание администрации блестело огромными окнами тонированного золотом стекла.

Сотрудники спешили на работу мимо поста охраны, разбредаясь по коридорам и катакомбам подвала, поднимаясь по воздушным соединениям между корпусами на уровне третьего этажа. Для них весна в этом году ознаменовалась двумя важными реорганизациями. Во-первых, открывался новый корпус – коммерческий лечебно-диагностический центр с отделениями пластической хирургии, стоматологии, и гинекологии.

Во-вторых, наконец-то закрывалось отделение экспериментальной гипотермии, в связи с выходом на пенсию старшего научного сотрудника Сапсанова. Врачи второго реанимационного отделения переводили к себе оставшихся пациентов, и писали переводные эпикризы в их истории болезни.

Оставшихся от Сапсанова пациентов было всего трое.

Бытие.

На этот раз боль пришла раньше, чем вернулась способность думать и осознавать происходящее. Это была противная, диффузная боль во всем теле, боль в промороженных костях, в окоченевших мышцах, одеревеневших суставах и связках. Он бы, без сомнения, умер, но над ним склонились двое, пытавшихся помочь ему.

– Так, рэкетир, сейчас не пытайся дышать, лежи, говорю тебе, бревном, а то они тебя снова загрузят! В морг захотел? Тогда лежи, терпи!

– Да-да, Олег, пожалуйста, слушайтесь, он сейчас говорит правильно! Вы не должны расходовать свою энергию на обогрев. Мышечная дрожь вызовет закисление в крови, и вам прибавят объем вентиляции, тогда дыхательный центр не сможет включиться. Вам лучше расслабиться, и постарайтесь подумать о чем-либо приятном!

– О Настеньке, например! Рэкетир, а рэкетир! Ты знаешь, сколько я по твоей милости без баб? Попробуй глаза открыть, здесь такие телки!

Второй, который за правым плечом, стал горячо нашептывать в ответ: