Вот так: упаковать контору в короб и перевезти, как детскую игрушку.

— Нет, — твердо сказал Бутин. — На это, господа, я пойти не могу. Это равносильно разрушению фирмы!

— Помилуйте, Михаил Дмитриевич, — сказал Михельсон. — Откиньте эти подозрения! Это же только на период существования администрации. Впрочем, мы еще посоветуемся с коллегами в Иркутске. Не так ли, Павел Иванович?

Звонников промолчал. Бутин понял, что между членами администрации все сговорено в Иркутске. До него дошло со всей ясностью, что перед ним опаснейшие враги в обличье и с полномочиями друзей. Это не последнее разногласие с новой администрацией. Настоящая борьба впереди.

Наконец-то представилась возможность поговорить по душам с невесткой.

— Надолго ли вы, друг мой? — обняв деверя и усаживая его рядом с собой на софе, воскликнула Капитолина Александровна. — Вы заставляете скучать и беспокоиться за вас!

— Не знаю и не ведаю, — отвечал Бутин. — Судьба послала нам тяжелое испытание, и я главный ответчик перед людьми, сопричастными нашему делу, перед своими близкими, перед собственной совестью.

— На вас лица нет. Вы совсем почернели. И кажется, что вы составлены из одних костей, так вы худы!

— Я чувствую себя здоровее и крепче, чем обычно. Злость, гнев, чувство опасности придают мне силы. Я не сдамся. Тридцать лет строить здание, чтобы затем взирать, как его растаскивают по кирпичику. Это не в моем нраве!

— Ваш брат страшится, что вы израсходуете себя в бесплодной борьбе. Слишком мало друзей, слишком много врагов.

— Что вы скажете о тех, которых вы видели? Что уехали сегодня, взяв в залог нашего Стрекаловского?!

— Нельзя сказать, что они вели себя непристойно, совершили что-либо неприличное. Они были любезны, учтиво раскланивались, рассыпались в благодарности. Но было что-то на грани — навязчивое, хозяйское в том, как они вели себя в доме, обращались с прислугой. Не явно, нет, не прямо, но исподволь! «Agur sous main» — как говорят французы! Исподтишка!

— Отдаю должное вашей проницательности. Такой верный глаз, как ваш, просто спасение для ваших гимназических девочек.

— Ничего магического! Стоило раз увидеть этого молодого, долговязого, кудрявого, с его лисьей повадкой, разглядывающего картины в гостиной. Приткнется к Рокотову, прищурится: «Этот пятьсот». Остановится у Ватто, что мы с вашим братом привезли из Лилля: «Ну, этот, вероятно, с тысчонку!» А молодой да лысый однажды прикинул в руке статуэтку, копию давидовскую, будто в ней внутри золото упрятано.

— Они прикидывают, приценивают не токмо дом, все наше имущество! Как же так вышло, что Морозовы, умнейшие люди, столь ошиблись в этих людях?!

— Вы убеждены, что Морозовы — друзья?

— Они настоящие и деятельные друзья. Но они не всесильны. И они далеко. Их доверенные ищут выгоды для себя. Я могу полагаться лишь на свои силы.

— Господь да поможет нам, что я могу еще сказать!

Они помолчали.

— Ну теперь порадуйте меня, сестра, хотя бы нерчинскими известиями!

— Я еле дождалась, что вы меня спросите, — призналась она. — Как же я рада, Михаил Дмитриевич, что вы доверились мне. Что я сумела вам чем-то помочь. Это одна радость. А другая, что удалось помочь этой самоотверженной душе — Серафиме. И третья радость: я подружилась со своими племянниками.

Он взял ее руку и поцеловал.

— Сначала о свадьбе. События до свадьбы, в момент свадьбы и после свадьбы. Ведь вас не было целых два месяца.

Итак, перед свадьбой невестка успела снова побывать на Хиле. Была со Стрекаловским, как с шафером невесты, и с Яринским, как с шафером жениха. Стрекаловский был сама деликатность. Яринский — исполнителен и усерден, а она, его доверенная, ближе сошлась с Серафимой и наконец познакомилась с милой Зорей, больше похожей на юную девушку, чем на мать двоих прелестных детей. В общем, перевезли приданое и вещи Серафимы в Нерчинск, на дом к Ермолаю Ошуркову, и Миша с Филой поняли, что Серафима собирается их оставить, кинулись к ней со слезами, что не пустят. Однако наш Иван Симонович, пленивший их, догадался сказать, что они тоже поедут в город, и в самом деле накануне свадьбы их соединили со смиренной четверкой вдовца-жениха, и, разыгравшись и освоившись, они все оказались весьма подходящей и премилой компанией. Старуха, мать Ермолая, прослезилась, глядя на них. «Не строй семь церквей, пристрой семь детей. Детки — благодать Божья». Серафима совершенно преобразилась: очаровательная, в свадебном наряде, походила на царевну! И жених, хотя чуть пониже ростом, но молодцеватый, приоделся. Стрекаловский очень помог советом, он фрак раздобыл, и цилиндр, и галстук. Дома у молодых за столом выявилось, что муж Серафимы и добр, и умен, и весел, и на гитаре сложные вальсы с большим чувством исполняет! Серафима не танцевала, а Зоря наша разошлась, оказалась прекрасной танцоршей, легкой, воздушной, да с таким опытным партнером, как Стрекаловский. На другой день мы с Иваном Симоновичем проводили Зорю с детьми до самой Хилы.

— Капитолина Александровна, — не сдержал досады Бутин, — можно подумать, что не Ермолай, а Стрекаловский был героем свадьбы!

Капитолина Александровна в изумлении широко раскрыла глаза:

— Что с вами, Михаил Дмитриевич? Не вы ли сами доверили ему, вместе со мной, это щепетильное дело. Мы выполняли вашу волю, освобождая вас от лишних забот. Ведь вы сейчас послали его с московскими законниками, ему доверили, больше никому! А мы подумали и о том, как вашей молодой, неопытной Зоре помочь, поскольку сестра ей уже не помощница. И тут Стрекаловский нашелся, посоветовал взять почтенную женщину в годах, согласившуюся быть и экономкой, и кухаркой, и нянькой при женщине с двумя детьми. Мне непонятна ваша вспышка. Впрочем, вы так устали, так взбудоражены.

К ее удивлению, гнев Бутина не утих, а возрос.

— А мне кажется, Капитолина Александровна, что Стрекаловский превзошел данные ему полномочия. Я вовсе не поручал ему вторгаться во внутреннюю жизнь своих близких! Одно дело — помочь Серафиме Викуловой со свадьбой, другое дело...

— Успокойтесь, друг мой, еще раз прошу, — сказала, вставая с софы, Капитолина Александровна. — Будьте тем разумным и владеющим собой мужчиной, каким я вас знаю. Вы, повторяю, устали от этих Хаминовых, Базановых, Милиневских, действительно творящих зло, и вам теперь мерещится бог знает что! До свидания, друг. Отдохните от всех дел.