Вопрос поставлен прямо и откровенно. И взгляд священнослужителя, обращенный на Бутина, требовал открытости и прямоты.

— Положение мое, ваше преосвященство, в свете взглядов господина Вагина, совершенно безотрадное! Я же и есть, по его суждению, эксплуататор, заядлый кулак, монополист. И миллионы мои, по-вагински, произошли за счет разграбления природных сокровищниц края! Как могу я с этим согласиться! Вся наша деятельность — моя и брата — направлена к благосостоянию населения, на развитие промыслов, на содействие просвещению! Или больницы и аптеки на приисках и заводах, воскресные школы, устройство общих школ, стипендии для способных рабочих, справедливый по возможности заработок для работников, — все это господину Вагину не по нраву? Даже мой друг и давний помощник Иван Васильевич Багашев, чей литературный и критический талант я весьма ценю, и тот перешел в стан моих врагов!

— Оглянись во гневе! — сурово сказал Мелетий и обвел взором свою свиту, словно обращаясь и к молодым священникам. — Вспомните тропарь о ненавидящих и обидящих нас. Зло — в непонимании поступков и намерений. Господин Багашев человек правдивый и неподкупный. Он — не против Бутина. Он за Бутина, каким он его понимает и любит. Не только в случаях на приисках суть его писаний. Что значит — Бог в душе. Это — стремление творить добро, сеять семена братства, оказывать милость, поднимать падших. Но предотвращению зла должны споспешествовать гражданские уложения. И наипервейшее из них — гласность! Бог в душе и гласность в мире! И тогда конец злу, бесчинствам, преступлениям! Гласность, гласность и гласность! Разве не произносим мы в восторге: глас Божий! Голос разума, голос совести, голос истины, как глас Божий. Глас — гласность! Вот и голос Багашева — за гласность!

— Ваше преосвященство! — воскликнул Бутин. — Разве не внял я гласу Божьему и голосам несчастных! Я перевез из своих благовещенских складов сюда, в голодающий край, тысячи пудов муки, круп, сала, картофеля, печенья, сухарей и прочих припасов, дабы смягчить нынешнее бедствие.

— И вы ждете, чтобы господин Багашев писал о благодеянии вашем, когда достаточно для души вознесения тихой молитвы Господу — благодарения, что просветил вас! Разве свет в глазах жен наших, улыбки детей наших, благодарность паствы нашей — не лучшее утешение для души! Вспомните молитву святого Макария Великого, обращенную к Богу Отцу: «И избави мя, Господи, от помышлений суетных, оскверняющих мя...» — И вдруг неожиданно: — Михаил Дмитриевич, нынче хлеб-то как стал в цене?

Бутин, озадаченный поворотом в беседе, помедлил.

— Рубль с четвертаком, отец Мелетий. А в Урлукском и Бичур-ском селениях дошел до двух рублей!

— Вот где зло коренится! Можно ли винить Багашева, когда он рисует мерзопакостный портрет кабатчика Голдобина, скупающего хлеб для винокуренных заводов — не ваших ли, господин Бутин? — и доводящего цену за хлеб до непотребности! Вот кто выхватывает кусок хлеба изо рта страждущих, обрекая детей на голод! Здесь гласность нужна, чтобы Божий гнев на головы нечестивцев обратился!

Мелетий прав. В голосе и словах его сила и вера. И все же — церковник и служитель Бога борются в нем с гражданином и политиком. Как соединяются в нем проповедь смирения и послушания с проповедью борьбы со злом, властолюбцами, слугами Золотого Тельца!

Трапеза подходила к концу. Ел и пил Мелетий мало. Он насыщался беседой. Молодые священники, однако, выказали здоровый аппетит.

— Благодарю вас, ваше преосвященство, — сказал Бутин. — За прямоту, за то, что мыслить заставляете. — И, улыбнувшись, досказал: — Теперь мне понятно, почему толкуют, что от проповедей отца Мелетия социализмом веет! И что эти речи противны сану вашему. За пределы религии в политику выходите! 

— И не то говорят, — отвечал Мелетий. — И вольнодумцем, и бунтовщиком, подрывателем власти именуют. Молитвы бы к Богу возносил, молебны бы служил, к послушанию взывал. Нет, я молодых служителей веры иному учу. — Он с суровой нежностью окинул взором молча свершавших трапезу и слушавших разговор священников. — Прошу вникнуть: сильнее веры для человека ничего не найдено. От веры религия, от религии церковь. Вера превыше всего, в ней — надежда, утешение, смысл жизни, спасение. Сколько всяких взглядов, течений, увлечений прошло мимо церкви: консерватизм, либерализм, реформизм, утопизм. И все от религии отщипывали, прибирали, присваивали себе в своих воззваниях и речениях — то это, то иное. А социализм больше всех. Церковь же, верой твердая, — как столп: модные течения проходят, а она стоит, и она вечна, пока люди на земле. Разве спаситель наш Иисус не шел к народу? Разве он не поил водой и не кормил хлебом страждущих? Разве не обличал и не бичевал корыстолюбие, алчность, жестокость, угнетение, равнодушие, леность? Иисус страдалец и мученик, он и есть первый «социалист» на земле, проповедник и глашатай социальной справедливости! Его смерть была актом возрождения и воскрешения человечества, она создала христианство, глубоко народное учение, и каждый истинный христианин живет с Богом в душе и с мыслью о равенстве, братстве и свободе людей!

Да, в цельности преосвященному Мелетию отказать нельзя...

— Теперь уж появился даже христианский социализм! — продолжал Мелетий. — От Христа, к Христу, с Христом! Выше церкви не прыгнешь! Ах, Библия, Библия, единственная книга на земле, в которой Господь Бог говорит с нами, грешными! Если бы при возникновении новых идей поспешали заглянуть в Библию, то нашли бы, что эти идеи лишь новый сколок от христианства, от учения Христа, в котором и демократия, и равенство, и мир в человецех, и хлеба народам, и любовь к ближнему, и сострадание несчастным. Да, я социалист, господин Бутин, я верую и борюсь! Я не отвергаю ни Оуэна, ни Гегеля, ни Фейербаха, ни Маркса — они ведь все ищущие дети Христа! Даже в отрицании божества! Единственно, что противно Богу и религии, — это насилие, идет ли оно снизу или сверху, и тут мы, пастыри, должны идти с подъятым крестом против крови, убийств, войн, революций, несущих людям разорение и гибель!

Он говорил негромко, не повышая голоса, но в глазах, в глубине их горел огонек бесноватого Аввакума, тоже когда-то сосланного в Сибирь...

На другой день преосвященный Мелетий покинул Нерчинск и отправился дальше — убеждать, проповедовать, бороться...

Не старший брат сегодня поднялся к младшему на мезонин, но младший спустился на второй этаж, прошел через голубую гостиную в мавританскую комнату, откуда вели две двери: одна в будуар невестки, другая в кабинет Николая Дмитриевича.