— У меня есть дарственная грамота, — негромко перебила его излияния Хлоя, неспешно разворачивая у Мишеля перед лицом документ, — написанная твоей рукой. Я хорошенько ее изучила. Я перечитывала ее множество раз, стараясь понять, как ты мог это сделать, — в ее грозном голосе, сорвавшемся на крик, прорезались безумные, яростные ноты, зазвучал такой металл, что оба — и бывший муж перед грозной Хлоей, и спрятавшийся в кустах Робер, — невольно поежились.

— Любимая, — вкрадчиво произнес Мишель, пробежав строчки глазами. К чести его нужно отметить, что он даже в лице не изменился. — Но это не моя рука. Любой почерк можно подделать, как и печати, и бумагу…

По губам Хлои, слушающей эти оправдания, скользнула поистине адская усмешка, чудовищная настолько, что Мишель, увидев ее, осекся и замолчал, и Робер поглубже спрятался в свои кусты.

— И привычку большим пальцем смазывать чернила, — медленно произнесла она, переворачивая грамоту и демонстрируя побелевшему от страха Мишелю упомянутое грязное пятно, — тоже?

С минуту тот молча изучал неоспоримое доказательство своей вины, глотая слова оправданий. Хлоя по-прежнему спокойно и холодно смотрела на него, не делая попыток ни вцепиться ему в волосы, ни надавать больных пощечин, ни исцарапать с криками и слезами лицо.

— Ты обесчестил меня, сын экономки, — рыкнула она, наконец, презрительно изогнув губу. Солнце искрилось в ее гневно прищуренных глазах. — Я возвысила тебя, я дала тебе место рядом с собой, а ты унизил меня, бросив в ту грязь, откуда вылез сам.

От этих неожиданно жестких слов Роберу, таящемуся рядом с местом разворачивающейся трагедии, стало не по себе. Хлоя, милая Хлоя, юная Хлоя, испуганная девчонка, которая еще вчера, казалось, смирилась со своей ролью жертвы, сегодня вдруг обрела голос Дракона. А драконы немногословны, как правило — кому, как не Роберу, это знать?..

Не вступая более в полемику с Мишелем, который, казалось, был обескуражен такой разительной переменой, произошедшей с его юной наивной женой, Хлоя чуть обернулась назад и щелкнула пальцами, словно подзывая собак. Из-за высоких кустов, покрытых яркими большими цветами, выступили двое мечников — личная охрана Хлои, — и Мишель побледнел и затрясся.

— Любимая! — взвизгнул он. Паника накрыла его с головой, от страха он даже не посмел сопротивляться, когда эти двое ухватили его под руки. — Это все ошибка! Неправда! Ложь! Ты думаешь, зачем я проделал весь этот путь?!

Хлоя молчала, все так же неподвижно стоя, сложив руки на животе.

«Береги мою честь…»

«Как поступил бы Дракон, — вдруг промелькнуло в голове у Робера, — узнай он, что на его женщину покусился другой?..»

Упирающегося Мишеля вытащили из беседки и вытащили на дорожку, и Робер, чуть сместившийся, чтобы лучше видеть, с содроганием заметил то, что раньше было закрыто от его взора зелеными побегами и густыми листьями — стул.

Стул с живым камнем.

— Меня в этом доме, — четко произнесла Хлоя, яростно глядя в лицо обомлевшего Мишеля, — поприветствовали этим. Я тоже с тобой так поздороваюсь.

В ее тихом голосе, почти перешедшем в шепот, послышалась такая кровожадность, что и Дракон позавидовал бы, и Мишель завопил и забился в руках удерживающих его телохранителей Хлои.

— Нет, нет, нет! — орал он, но Хлоя лишь мотнула головой, глаза ее решительно сверкнули.

— Усадить, — жестко велела она, и на Мишеле были с треском порваны штаны.

Громкий вопль прокатился по саду, оглушая своим нечеловеческим ужасом похолодевшего Робера, упавшего ничком в рыхлую землю. Он уткнулся лицом в мягкие комья и, сам того не замечая, грыз, жевал их, покуда этот вопль, полный боли, страдания, то срывающийся на визг, то разваливающийся на громкие рыдания, терзал его слух.

Хлоя по-прежнему молчала, слушая, как корчится и вопит ее бывший муж. Из-под него, на мягкую землю, текли тонкими ручейками струйки крови, оголенные ноги напрягшиеся до каменной твердости, тряслись. Лицо страдальца, налитое темной кровь, тряслось, и Хлоя злорадно усмехнулась, глядя, как Мишель разевает рот.

— Закопать, — велела она кратко. — По шею. Пусть тешит мой слух своими песнями.

Дракон вернулся поздно вечером, когда солнце уже скрылось за Сахарной горой, и ее светлая вершина была похожа на раскалённый в горниле металл.

Мишель к тому времени затих; его голос уже не разносился по саду, лишь тяжёлый, затихающий хрип изредка доносил вечерний ветер. Господин Робер, который все ещё валялся в кустах без сил, с невероятным облегчением подумал о том, что сейчас ему не нужно будет присутствовать на ужине. Его несколько раз отвратительно и тяжело вырвало, и он чувствовал себя так, словно мясник вспорол ему живот и вывернул его наизнанку.

Робер никогда не был трусом; ему случалось и убивать на дуэлях, и смерти он повидал достаточно, но в этот раз все пошло не так.