Блекловолосые и блеклоглазые, Уотерстоуны сразу вызвали во мне неприятное тягостное чувство… тогда я не созналась себе, но позже, в одиночестве своей комнаты, вынуждена была признать, что это отвращение. Мне не хотелось начинать свою жизнь в доме с отвращения к кому-либо… но это было отвращение. Насчет Марии я только равнодушно отметила, что она довольно-таки красива, с темными волосами и глазами, пухлыми яркими губами, если не учитывать общую апатичность лица, портящую ее. На ней было алое платье с глубоким вырезом, чересчур глубоким для нашей моды. Сама Мария едва ли заметила меня. Ее блестящие глаза с широкими бездонными зрачками казались стеклянными и постоянно застывали, устремившись в одну точку. В течение завтрака она не произнесла ни слова и сонно ковыряла свой омлет, так и не проглотив ни кусочка. Только раз к ней обратился Леонард. Мария не отреагировала, и потому что Леонард воспринял отсутствие реакции как само собой разумеющееся, я заключила, что это обычно для нее.

– Что-то вы совсем сникли, Анна, – заметил Леонард, – Ну-ка, взбодритесь.

Я вымученно улыбнулась. Он растянул в ответ уголки рта, и я прочла в его насмешливом взгляде: «Ну, это слишком уж неестественно».

О Леонарде я не сумела составить мнения. В нем присутствовала… незавершенность. За каждой его фразой следовала звенящая тишина, словно он должен был сказать еще что-то и не сказал; его голос звучал с теплотой, но она не согревала и не успокаивала. Мне вспомнились плоский камин и плоское желто-красное пламя с картины, висящей на стене кабинета моего отца. Картина была безобразно нарисована и никому не нравилась, но отец так и не снял ее со стены.

Зачем вообще я думаю об этом? Это важно? Нет.

Леонард положил вилку, аккуратно провел салфеткой по тонким губам и замер в ожидании.

– Полагаю, вы хотите скорее познакомиться со своим подопечным, Анна?

– Да, – ответила я, чувствуя, как в животе все сжимается от страха. Мне совсем не хотелось, совсем. Не сейчас.

Леонард вышел из-за стола, захватив одну из ламп. Спокойно, приказала я себе, и положила вилку. Как только я поднялась, скатерть вздулась пузырем, поднялась, открывая путь скрывавшемуся под ней, и моему потрясенному взору предстало нечто ужасающее. И все время это было там, под столом! Собака, собака… да неужели бывают такие собаки! Пес походил на исчадие Ада, лоснящийся, черный, невероятно огромный – не меньше лошади, показалось мне с перепугу; до того свирепый с виду, что у меня замерло сердце. Жуткое создание двигалось прямо на меня, роняя капли вязкой слюны из раскрытой зубастой пасти (в которую запросто поместится моя голова, неуместно отметила я).

– Спокойно, – медленно проговорил Леонард, обращаясь то ли ко мне, то ли к псу, – Стоять, Бист.

Пес замер, как вкопанный.

– Бист сопровождает меня всюду, – объяснил Леонард, – Он мой страж.

Бист смотрел на хозяина с тупой преданностью. Свет лампы отражался в его выпуклых недобрых глазах красноватым огнем.

– Не бойтесь его, Анна. Бист не нападает, пока я не прикажу ему.

«А вы приказываете ему нападать, Леонард?» – подумала я и смутилась своей мысли.

– Идите за мной. Бист, ждать, – приказал Леонард с одинаковой интонацией и мне, и собаке, и вышел.

Бист тяжело улегся на пол и водрузил большую морду на лапы. Я снова глянула на собаку: без отраженного света собачьи глаза стали пустыми и тусклыми. Я решила впредь не обращать внимания на это страшное животное. Бист же не набросится, пока Леонард не прикажет.

– Миссис Пибоди рассказала вам о ваших обязанностях?

– В общих чертах.

Леонард ступал впереди совершенно бесшумно. На фоне света лампы, которую он держал перед собой, он почему-то казался очень высоким, едва не задевающим головой потолок. Все вокруг него тонуло в кромешном мраке.

– Возможно, поначалу вы столкнетесь со сложностями. Колин – не совсем обычный ребенок. Но, я думаю, вы справитесь.

– Я очень постараюсь.

Поскольку выбора между справляться и не справляться у меня нет, что мне еще остается, как ни справиться? Мы достигли двери в конце коридора, Леонард толкнул ее и, поморщившись, закрыл ладонью лицо. Холл наполнял яркий свет.

– Проделки Натали, – с гримасой на лице пробормотал он и вышел на лестницу.

Я шагнула вслед за ним в просторный холл, на одну из двух дугообразных лестниц. Некоторые занавеси на больших окнах были раздвинуты, некоторые сорваны совсем и лежали на полу грудой пыльных бархатных тряпок. Леонард положил ладонь на перила, взглянул вниз, где хлопнула дверь, и начал медленно спускаться по ступеням. Лампа в его руке, чей желтый слабый свет не мог сравниться с чистым сильным светом дня, смотрелась нелепо.

– Доброе утро, Натали, – спокойно произнес он, – Как это типично для тебя: растворять все окна не потому, что ты так любишь свет, а потому, что я так его ненавижу.

Натали остановилась у подножия лестницы и взглянула на него глазами, горящими испепеляющей ненавистью, и одновременно холодными, как лед. Я не задумалась в тот момент о причинах такого их выражения. Натали… Когда я увидела ее, даже ее имя приобрело волшебное, серебристо звенящее звучание. Натали. Она была как вспышка ослепительно яркого света. Несколько секунд я смотрела на нее, неподвижную, как статуя, забывшую обо всем, кроме своего гнева. Затем Натали ожила, без единого слова взбежала по лестнице, прыгая через три ступеньки. Приблизившись к Леонарду, она оскалила зубы, обнажая розовые десны, и по-кошачьи зашипела ему в лицо. Только секунда, и, едва не сбив меня с ног (я сомневаюсь, что она вообще заметила мое существование), она исчезла в темном проеме.

– День закончится, Натали! – крикнул ей вслед Леонард, – Это Натали, – зачем-то прокомментировал он мне, уже с другой интонацией. Он выглядел невозмутимым, замкнутым, – Поздно. С ее воспитанием ничего нельзя поделать.

– Она самая красивая из всех, кого я видела, – выдохнула я. Конечно, в нормальном состоянии я бы оставила свои мысли при себе, но в тот момент я была совершенно потрясена.

Леонард сжал губы и чуть заметно мотнул головой. Только тогда я догадалась, насколько он раздражен.