И пустую бросил – вниз – в овраг – на дно.

На усах блестело красное вино.

Бригадмильцы стали разгонять толпу.

Бедную супругу увели в избу.

Кто перекрестился, кто махнул рукой…

А стрижи летали низко над землей.

До ночи в округе слышно было их.

Словно знали птицы: он навек затих.

Но не знали птицы, и никто не знал.

Почему с обрыва рухнул самосвал.

А товарищ верный плакал и икал.

Плакал и смеялся:

– Тоже мне, Икар!

Напрасно Иуда печальный

Свой взгляд погружает прощальный

В осинник, продутый насквозь,

В осинник, почти нереальный,

Туманный и мокрый от слёз.

Пустынно вокруг, одиноко.

Безлистых осин решето.

А звёзды высоко-высоко.

А люди далёко-далёко.

И Богу не внемлет никто.

Людьми, а не Богом проклятый,

Тяжелою думой объятый,

Он тихо вздыхает во мгле.

теперь-то он знает: всё свято,

Всё, кроме предательства, свято,

Был прав тот Безумец распятый:

Всё свято на грешной земле.

Не думай обо мне.

Не думай никогда.

Не мучайся во сне

От горя и стыда.

Забудь меня всерьез.

Навек меня забудь.

От радости до слез

Недолог был твой путь.

Всё кончено. И вновь

Уже не свяжешь нить.

И нужно за любовь

Отчаяньем платить.

Платить вдвойне, втройне.

Безумствуя. Кляня.

Так прокляни меня.

Возненавидь меня.

Не думай обо мне.

Молитва

Господи, есть женщина земная –

Глупая, неверная и злая,

И, конечно, недостойна рая…

Но как хороша полунагая!

В миг, когда шуршит, с плеча спадая…

Помню-помню это забытьё!

Как светло, легко она смеётся!

Как отважно страсти предаётся!

Как упруги груди у неё!

Может, с ней я слишком был небрежен.

Может, с ней я слишком был несдержан,

От любви и ревности помешан.

Но я понял вдруг – и был утешен:

Только тот воистину безгрешен,

Кто постиг все таинства любви.

Это ведь она дала мне крылья,

Чтоб вот так свободно, без усилья,

Боже, в выси воспарить Твои!

Мне идти теперь своей дорогой,

Мучаясь над рифмою убогой.

Пусть мой крест пожизненный – тревога.

Господи, прошу Тебя, как Бога –

Ты её, пожалуйста, не трогай,

От суда людского охрани.

И пускай она другого любит.

И пускай забудет, как отрубит,

И меня, и наши с нею дни.

Старик

Я шел со стариком

Однажды по Неглинной.

На лбу его крутом

В узлы сплелись морщины.

Седая голова,

Поставленная гордо.

Шагал он крупно, твердо.

Прихрамывал едва.

Как будто два крыла,

Расправленные плечи…

Толпа навстречу шла,

Шла девушка навстречу, –

Юна, нежна, легка…

Я в этот миг случайно

Взглянул на старика:

Он губы сжал печально.

Забыв свои дела,

Ссутулился смущенно…

– Вот так и жизнь прошла! –

Сказал он отрешённо.

Наплывают тучи. В каждой луже – дрожь.

Каплет с голых сучьев первобытный дождь.

Чёрных листьев груда мокнет у ворот.

Может быть, простуда от тоски спасет?

Холодно, тревожно в грязных небесах.

И весь мир безбожный плесенью пропах.

Тишина окрест. Улица пуста.

Я один, как перст, у перил моста.

Если брошусь вдруг в бездну тёмных вод,

Ничего вокруг не произойдёт.

Лишь сверкнут круги, по воде скользя.

Будут спать враги. Будут спать друзья.

Мой последний крик, мой предсмертный стон