– Да, добрейшей, - засмеялся Аллах.
– А потом, наутро, этим мальчикам головы рубили. Идиот. Идиот, - добавил Аллах, - и ханжа.

– Я не знал про головы, - смутился Бог.
– За что купил, за то и продаю. Но отчего же ханжа? Ханжа, допустим, есть фарисей, прикрывающийся добродетелью. Где же тут, помилуйте, добродетель?

– Добродетель - норма исторического момента, - ответил Аллах.
– Ибо критерии нравственного совершенства меняются. И жизнь Фатиха Исмаиловича мы судим, опираясь на критерии двадцатого века от рождества вашего сына, так сказать, вашей последней трети.

– Вы не разумеете сути триединства, - сурово ответил Бог.
– Но я в присутствии Федора спорить об этом не намерен.

– И я не намерен, - весело откликнулся Аллах.
– Тем более, что любезный Фатих Исмаилович не сможет нас рассудить.

– Не ерзай в кресле, - указал Феде Бог.
– Скажи лучше, зачем возводишь на себя напрасно?

– А что напрасно?
– забеспокоился Федя.
– Я лишнего не говорю. Я, вон, три года у хозяина лес валил - не за добрые ж дела?

– У какого еще хозяина?
– не понял Бог.
– В батраках?

– Да в тюрьме он сидел, - разъяснил Аллах.
– Семнадцати лет от роду сел Фатих Исмаилович в тюрьму. "У хозяина" - это сленг. А сел-то, заметьте, ни за что, за пустяк: за недонесение.

– Недонесение есть проступок спорный, - сказал Бог.
– О чем не донес?

– Сосед у меня был, Колька Калачев, - заторопился рассказывать Федя. Красивый такой парень, брунет. Из себя гвардеец весь. Девки, помню, как мухи на него, а он...

– Ближе к делу, - посоветовал Аллах.

– Воровал, - испуганно ответил Федя и искоса посмотрел на Аллаха, додумывая, достаточно ли короток был ответ. И добавил: - А я не донес.

– У граждан крали или... хэ-э... у государства рабочих и крестьян? спросил Бог.

– У государства, - с готовностью пояснил Федя.

– Простительно, - Аллах мотнул головой, улыбнулся.

– Спорно, - возразил Бог.

– У вас все спорно, - заметил Аллах.
– Но, полагаю, хоть тот случай с маленькой девочкой, которую спас Фатих Исмаилович, мы оценим однозначно?

– Да!
– со спешностью подтвердил Бог и, оборотившись к Феде, попросил: - Федор! Расскажи об этом, ибо всегда радостно мне слышать такие истории.

– Про Олю-то?
– смутился Федя.
– Да вы уж тоже: спас...

Он сидел на самом краешке кресла.

– Вечер уж был...

При этих словах фединого зачина Бог устроился в кресле поудобнее, приготовился слушать.

– Еду я. А темнеет. Помню, дочке еще игрушек накупил - ну, целую коробку.

– Заметьте!.. дочке!.. игрушек!..
– вставил Аллах.

– Ну да, - подтвердил Федя.
– Она еще в садик ходила, дочка-то. Это когда еще было... при Никите. Еду, значит. А там проезд такой - от Каширки к автобусному парку... как его... Аллах его помнит.

– Хлебозаводской проезд, - сказал Аллах.

– Да, во-во! Еду, а темно. Фары включил. И тут - тень впереди какая-то. Дорога-то пустая была, я гнал... Маленькая такая тень. Ребенок. Я на тормоза! А куда ж тормозить - вот уж девочка! Осклизнулась, бедная, упала. Ну, я руль влево!

– А там стена!
– заметил Аллах.

– И справа стена, - мечтательно добавил Бог.

– И меня об стенку ка-ак...
– Федя осекся, аккуратно подумал, и закончил: - Как ударило! И сам грудью об руль!

– Два ребра, - резюмировал Аллах.

– Помню Олю, как же, - не расслышав слов Аллаха, продолжал Федя. Подобрал я ее, в больницу свез: перепугалась ведь, упала... вдруг, думаю, случай травматизма?.. Обошлось. Только меня в больницу положили, не ее.

– Да...
– протянул Бог, и внезапно спросил: - А лес-то, Федор, тяжело было валить?

– У хозяина-то? Тяжело, - охотно подтвердил Федя.
– Мороз под сорок, тайга, звери вокруг...

– Двуногие, - в тон добавил Аллах.

– Зачем?
– не понял Федя.
– Тигры! Киски полосатые по три метра. Сам видел, вот как вас вижу. Меня вертухай в тайгу погнал сучьев нарубить. Доверял, что не подорву. Малолеток ты, говорит, мужик ты. Тебе, мол, подрывать смыслу нету. Я ж на общих был...

– Я запутался!
– перебил Федю Бог.
– Изволь говорить по-русски.

– Могу перевести, - предложил Аллах, но Бог не согласился:

– Пускай совершенствует речь. Без фени, ясно?

– Меня... офицер...
– с запинками заговорил Федя, с грохотом ломая привычные словесные конструкции, - конвоир в лес послал, за сучьями...