– Махоркину?
– закричал Федя, вставая.

– Сядь, Федя, - тихо, но очень весомо сказал Бог.
– Дочку любишь?

– Люблю...
– так же тихо ответил ему Федя, опускаясь обратно в кресло.
– Курить бы ей не надо. Ведь маленькая легкими болела. Кашляла так: кх... кх... как чахоточная. Мы с женой ночами сидели, будили друг друга - а никак помрет во сне? Потом брат старший из Казани травок всяких привез - тогда мы ее травками поили.

– Кстати, и братьев надо простить, - посоветовал Бог.
– Спьяну они, по глупости. Сами себя казнят.

– Да ну... не верю... казнят!

– Казнят, - засвидетельствовал Аллах.
– Прощать не призываю, но убивать их не следует.

– Убивать вообще не следует, - сказал Бог.

– В общем, конечно, - уклончиво ответил Аллах.
– По крайней мере, не из-за литра водки.

– Я не буду их убивать, - сурово пообещал Федя.

– Но вот пить дурманящие напитки, - неожиданно зло добавил Аллах, нельзя ни в коем случае!

– Чего там...
– махнул рукой Федя.
– Мне жить осталось с гулькин нос. Рак мозга у меня.

– Не знаю, сколько тебе жить, - возразил Бог, - то есть знаю, но это не важно... но никакого рака мозга у тебя, Федор, нет в помине. А что касается водки, то в этом вопросе Аллах совершенно прав.
– И помолчав, Бог добавил: Можно выпить на праздник.

– И на праздник нельзя, - заспорил Аллах.

– Погодите! Погодите!
– крикнул Федя.
– Вы тут опять поругаетесь, а я главного-то еще не спросил! Что же выходит по вашему, хорошую я жизнь прожил? Не зряшную совсем? А? Как оно выходит-то?

Заскрипели кресла, Бог и Аллах встали.

– На ужин, Федя, - сказал Бог голосом Петровича.

– Как же выходит-то?
– кричал Федя, но Бог отвечал одно:

– На ужин... на ужин...

– На ужин!
– бубнил Петрович.
– А то без нас, понимаешь, все столы займут. Пятнадцатая палата, подъем, вашу маму!

– Я огурцов лучше поем, - сказал Федя.
– И луку.

– Как же без каши?
– Петрович даже расстроился.
– Без горячего жить нельзя.

Справа от меня пронзительно скрипела пружинами кровать: вставал Славка.

– Без горячего можно!
– веселился он.
– Это без горючего нельзя.

И выскочил из палаты: побежал ложку мыть.

– Один про баб, а другой про водку, - начал было Петрович, но замолк, глянул на меня, потом на Федю, и спросил:

– Значит, кашу кушать не будете? Зря!

И вышел, пошел кушать кашу.

– Салат огурцовый уважаешь?
– предложил мне Федя.

– Уважаю, - ответил я.

Мы поставили на тумбочку белую миску, порезали зеленый лук и огурцы, полили подсолнечным маслом, стали хрустеть.

– Федя, а Федя!
– прохрустел я.

– А?

– Тебе девочка под колеса бросалась?

– Курва, - задумчиво сказал Федя.
– На саночках каталась, ну и на дорогу. В темноте-то. А ведь задавишь - разбираться не станут, гады... И я в стенку - хрясь! А если бы разрешили, так я бы всех их давил, кто нарушает. Я и в больницу ее не повез - не будет под колеса лезть.

– Врешь.

Федя отложил ложку и посмотрел на меня недоуменно.

– Я?!

– Ты.

– Да за такие слова... Почему это я вру?

– Потому, - торжественно сказал я, - что ты - очень хороший человек.

Федя внезапно засмеялся.

– С ума ты навернулся, - сказал он беззлобно.

– С дочкой помирись.

– Нет!
– рубанул Федя, жуя.
– Я и жене сказал: пусть эта скотина не вздумает в больницу заявиться - с лестницы спущу под зад коленкой! Скотина. Вот убил бы ее. Я ей говорил: что такое сделаешь - убью. Она меня знает.

– Пошел ты к черту, - посоветовал я, лег, отвернулся.

– Нет, я такой, я пополам не делюсь, - с удовлетворением в голосе продолжал Федя.
– Или люблю, или ненавижу. А если ненавижу - ты хучь режь меня!

Я не откликался.

– Тут интересного зверя показали из мира животных, - начал было Федя.

Но продолжать не стал. Пошелестел газетой "Красная звезда". Доел салат.

– А почему это я хороший человек?
– спросил он наконец.
– И про Олю эту... из-под колес... откуда знаешь?

– Был у меня, Федя, сон, - отозвался я, лежа на боку, спиной к Феде. Будто сидишь ты с Богом и с Аллахом, и они всю твою жизнь перебирают. И выясняется, что ты все-таки человек-то хороший.