Драконы жили. Этого нельзя отрицать. Но, возможно, в их понимании жизнь — это нечто иное? Существование не есть жизнь?

Те существа, которые стали людьми, были подобны драконам, но лишены Света, то есть разума, и Тьмы, то есть чувств. Они были лишены и смерти — означает ли это, что они не жили, а существовали, подобно драконам?

Душа Древнего Дракона несет в себе то свойство, которым не обладают ни Великие Души, ни Души Повелителей: бессмертие. Люди в дополнение к способности думать и чувствовать приобрели и способность умирать.

Я чувствую, что близок к разгадке.

Алдия. Тогда

Тогда, чтобы оправдать перед Лексом — и перед самим собой — свой, мягко говоря, странный поступок, Алдия составил подробную программу наблюдений за «плодом» и поручил ее выполнение группе младших магов, занимавшей лабораторию на первом этаже цитадели. Маги, кроме того что были слабы в своем ремесле, так еще и совершенно не умели обращаться с детьми, тем более с недоношенными. Среди обитателей замка не было ни одной женщины, и Лекс ехидно предложил архимагу нанять для «объекта» няньку и кормилицу. Алдия угрюмо промолчал, но впоследствии счел это соображение весьма здравым и практичным и в самом деле послал в замок Дранглик за своей старой служанкой, которая в свое время отказалась перебираться вслед за ним в цитадель, заявив, что «кто-то же должен присмотреть за его Величеством, пока вы, милорд, занимаетесь своими уродцами». Древняя, сухая и морщинистая, как кора деревьев в Лесу Павших Гигантов, Петра совершенно не походила на няньку для младенца — и именно поэтому, пожалуй, лучше всех прочих подходила на эту роль.

Лекс, узнав о ее появлении в цитадели, истерически расхохотался и смеялся до тех пор, пока увесистый кулак архимага не прекратил неуместное веселье. Захлебнувшись смехом и кровью, Лекс изумленно воззрился на своего друга… нет, на своего нанимателя и самого могущественного и уж точно самого безумного и жестокого из магов Дранглика. И замолчал. И больше никогда даже не упоминал о «плоде». И больше никогда не забывался в присутствии брата короля, не вел себя с архимагом как с равным.

Он больше не разговаривал с Алдией.

Алдия впоследствии сожалел о своей резкости… самую малость, мимолетно, но все же сожалел. Он уже привык к тому, что на свете существует хотя бы один человек, помимо его брата, который не шарахается от него и способен поддерживать разговор не дрожащим и не срывающимся на подобострастное повизгивание голосом. Он скучал об их с Лексом беседах вечерами за графином вина, в кабинете архимага или в малой гостиной цитадели. Он частенько, забывшись, во время работы бросал какие-то реплики, ожидая, что помощник подхватит его мысль на полуфразе и закончит, как постоянно случалось раньше. Но Лекс работал молча — и после окончания эксперимента, преувеличенно сдержанно и почтительно поклонившись, мгновенно исчезал в полумраке второго этажа, где располагались его комнаты.

Алдия работал до изнеможения, до ряби в глазах, до звона в ушах — то в лаборатории, то в библиотеке, то в кабинете, покрывая бесчисленные страницы тетрадей четкими строчками — описаниями экспериментов, достигнутых результатов и прискорбных неудач; планами будущих серий опытов и гипотезами, требующими проверки. Только так, погружаясь в работу с головой и уставая до полубеспамятства, он мог надеяться на короткие периоды сна без сновидений — тяжелого и душного, как грязная шкура гигантского медведя-людоеда, и такого же беспросветно-черного. Сутки, двое, трое без сна. И пара часов в забытье. Не отдых — полусмерть. Отключение перегретого механизма за мгновение до взрыва.

Ну а потом кошмары обязательно приходили.

И с каждым днем, с каждым годом, с каждой серией экспериментов к ним добавлялись новые. Новые лица… или морды, оскаленные пасти, влажно поблескивающие зубы, налитые кровью белки глаз. Зрачки, круглые и вертикальные. Двойные и тройные. Черные и багровые.

И звуки…

Рычание, стоны. Крики. Шепоты. Слова стоны. Вой, скрежет, хруст.

И поверх всего этого — тихое детское хныканье.

Алдия почти год не видел ее — тот самый «плод», зачем-то оставленный в живых и препорученный заботам старой Петры и наблюдениям троих магов-недоучек. Он регулярно просматривал отчеты «с первого этажа», где, помимо девочки, обитали еще несколько странных существ, которые настолько отличались от всего, что живым или мертвым покидало лаборатории архимага, что сохранялось по большей части как некая диковина с тем, чтобы «смотреть на них и никогда больше так не делать». И вот в очередном отчете промелькнуло: «Шаналотта, день такой-то. Рост… вес… Активность… Применены следующие воздействия: …».

…Что?

Шаналотта?

Алдия скомкал лист в кулаке и с дробным топотом, почти не приглушаемым истершимися коврами на лестнице, помчался на первый этаж, в кабинетик, который делили трое незадачливых недоучившихся студентов, выполнявших самые простые и, чего уж греха таить, зачастую неприятные и даже обидные для всякого истинного мага поручения.

— Рэскин! — заорал архимаг, влетев в крошечную комнатку, заваленную книгами и свитками, и от души грохнув дверью о стену.

— В-ваша… — прохрипел упомянутый бедолага, поднимаясь с жесткого стула в углу. — С-светлость… — он втянул голову в плечи и сделал шаг вперед, но споткнулся о стопку книг и едва не растянулся под ногами у Алдии.

— Что — это — такое?! — архимаг швырнул трясущемуся Рэскину в лицо измятый лист с отчетом. — Что еще за Шаналотта, демона тебе в гипоталамус?!

— Т…Так это… — залепетал маг, захлопав глазами — похоже, он искренне не понимал, чем так недоволен герцог Алдия, и, почти теряя сознание от страха, подобрал слетевший на пол листок. — Д-девчонка. Эксперимент номер… — он судорожно вздохнул. — Восемь тысяч триста девяносто шесть — Д. Ваш и господина Лекса…