Шрифт:
– Его я тоже хорошо знаю, Продолжительное время он руководил всей нашей испытательной работой... Василий Григорьевич, а какое было ваше первое испытание?
– Вы не хуже меня знаете, что советские парашютисты, так же как и советские летчики, испытывают не только отечественные, но и зарубежные конструкции. Первый из испытанных мною парашютов как раз и был заграничный парашют, изготовленный фирмой "Гофман". Задача испытаний заключалась в том, чтобы использовать все лучшее, что имел в себе данный экземпляр. Не помню уже, сколько прыжков я с ним выполнил, но эти первые мои испытания закончились хорошо. Потом я еще и еще испытывал иностранные парашюты...
– Какие ваши впечатления от испытаний заграничных парашютов?
– Заграничных?
– Да...
Отдельные заграничные парашюты, с которыми довелось работать, неудобны в эксплуатации и, по существу дела, не пригодны для прыжков с современных самолетов. Помню, особенно неудачным оказался испытанный мной один зарубежный парашют. Никогда я не прыгал с таким примитивным несовершенным парашютом, как этот. Прыжок с ним "врезался", как говорится, в мою память навсегда. Ну представь себе, я в воздухе. Выдернув вытяжное кольцо, по привычке бросаю вверх свой взгляд, чтобы убедиться в нормальном раскрытии купола. Но... из-за несовершенства конструкции подвесной системы купола мне не суждено было это увидеть! Крепление парашюта было устроено только в одной точке - на спине. На всем пути снижения к земле меня вращало и раскачивало. Попытки управлять парашютом ни к чему не привели.
Закончив испытание, я с чувством облегчения сбросил с себя этот парашют, твердо решив с ним больше никогда не прыгать.
– Вообще-то, пренебрегать...
– Да, - подхватил мою мысль Романюк, - пренебрегать испытанием и самого несовершенного иностранного парашюта не стоит: даже из примитивной конструкции можно извлечь ценную деталь, которая удачно дополнит новейший парашют. Я это знаю. Но уж больно осточертел мне этот парашют... А однажды был к нам доставлен трофейный парашют, который тоже следовало испытать. Его конструкция была своеобразной. Никто из нас еще такой не встречал. Было даже непонятным, как уложить этот парашют. Ведь никакой инструкции о том, как им пользоваться, не было. Тогда на помощь к нам пришел Николай Васильевич Низяев. Он принялся детально изучать парашют, часами не выпуская его из своих рук. И вскоре сумел все же уложить его.
– А кто должен был прыгать?
– Совершить прыжок следовало мне. И вот вместе с Низяевым уходим на аэродром. Там он еще раз проверил, насколько надежно подогнана каждая лямка, и по-отечески сказал: "Ну, что ж... Счастливого пути, товарищ Романюк! Прыжок будет выполнен благополучно!" Странное чувство охватило меня, когда я направился к самолету для выполнения прыжка. "Ведь парашют, которому я доверяю свою жизнь, - думал я, - захвачен у врага..." Но потом, вспомнив, что его уложил Николай Васильевич, я успокоился. А через два десятка минут трофейный парашют благополучно доставил меня на землю.
– И никаких, даже малейших ЧП?
– Никаких...
– Но вообще-то у вас были ЧП в воздухе, и, честно говоря, не раз...
– А почему в воздухе?
– Ну, а где? Не на земле же...
– Бывают и на земле! Обычно принято думать, что примечательные события, сопровождающие жизнь парашютиста, происходят с ним только в воздухе. Это неверно. Например, приземление - это очень ответственный момент парашютного прыжка. За время работы в качестве парашютиста мне приходилось приземляться в самой различной обстановке. Но одно из приземлений при испытании опытного парашюта, пожалуй, навсегда останется у меня в памяти.
– Это интересно... Расскажите...
– Мне предстояло совершить прыжок с высоты семь тысяч метров. Через некоторое время после отделения от самолета я раскрыл парашют. Раскрыл и снижаюсь. Но оказалось, что расчет на сбрасывание был сделан штурманом неточно и меня отнесло в район одной деревни. С высоты шестьсот - семьсот метров я заметил ровную поляну и, решив приземлиться на ней, открыл запасный парашют. Вверху ветерок был небольшой, но, когда мне оставалось снижаться двести - триста метров, он у земли значительно усилился, достигнув десяти двенадцати метров в секунду.
– Это уже не ветерок...
– Да, это уже не ветерок... И меня отнесло дальше поляны. Приземлился я на колхозном огороде. Погасить парашюты не удалось, и сейчас же после приземления они, наполненные воздухом, потащили меня по огороду. На краю огорода запасный парашют запутался в кольях. Однако силой наполненного воздухом главного парашюта сорвало и потянуло часть изгороди. И парашют потащил меня все дальше и дальше. Потащил через ложбину, камни, ухабистую дорогу... Скоростенка, скажу вам, была приличная. А навстречу мне бежала вся деревня: дети, женщины, старики... Как только парашют вынесло за пределы огорода, ветер поднял его кверху и бросил на провода телеграфной и электрической сети. Меня потянуло в воздух. Какое-то мгновение купол парашюта находился по одну сторону проводов, а я висел по другую. Затем произошло то, чего и надо было ожидать: электрические провода соединились с телеграфными и высекли целую молнию. Я инстинктивно закрыл глаза и в этот момент камнем полетел вниз. Раскрыв глаза, увидел порванные провода, сваленные два столба, все еще наполненный воздухом купол парашюта и группу колхозников. Испугавшись, что купол потянет меня дальше, я крикнул: "Держите парашют!" Когда поднялся с земли, то увидел, что добрая половина деревни лежит на нем. Встреча была радостной и восторженной. Убедившись, что парашют дальше меня не потянет, колхозники оставили его и приблизились ко мне...
– Зимой это произошло?
– Нет, летом. Был жаркий полдень, и вид человека, одетого в меховой комбинезон, шлем, меховые собачьи унты, сами понимаете, вызвал у колхозников искреннее недоумение. Помню, седенький старичок подошел ко мне вплотную, пригнулся, погладил рукой ворс унтов и, улыбнувшись, спросил: "И откуда тебя, сынок, принесло к нам? Свалился, как ангел с небес!"
– Сколько же метров вас волокло по земле?
– Вместе с колхозниками я прошел по тем местам, через которые меня проволок парашют. Расстояние от места приземления до телеграфных столбов равнялось примерно пятистам метрам.