– Могли, да не заметили, – резонно возразил домовой. – Как тебе здесь?

– Плохо, – призналась Лина. – Директриса на меня злится, все кажется, что я мужа заворожила. Сплетни про меня распускает…

– А ты стрижамент возьми, – предложил Седик. – Настойку на четырех водах сделай, вообще молчаливая станет. Я помню, бабка твоя…

– Седик! – строго сказала Лина и даже шлепнула домового несильно. – Ты же знаешь, что это неправильно! Нельзя людей воле своей подчинять, лечить – да, а заставлять что-то в свою пользу нельзя. Чего ребенка глупостям учишь?

– Скажешь тоже, ребенок! – тихонько засмеялся домовой. – Замуж скоро. – И вздохнул. – А волосы ты зря обрезала. Пока спала, пытался их в косу сплести. Куда там, разве заплетешь!

Лина показала Седику язык.

– Ничего ты не понимаешь, сейчас мода такая.

Успокоил домовой ее своим появлением. Днем он отсиживался в темном углу котельной, где железные листы углом к стене стояли, а вечерами вместе с Линой лазил на крышу и смотрел, как она обретает уверенность в полете.

– Чистая бабка, – сказал Седик. – Та тоже по молодости порхать любила.

И полететь с Линой не побоялся, только во время полета вцепился в нее лапками с острыми коготками и ухал тревожно, когда страшно становилось.

– Больше я тебя не возьму, – возмущенно сказала Лина. – Всю исщипал!

– Так высоко же, – смущенно оправдывался домовой. – Мы в подполе жить привыкли, с птицами, кроме кур да домашних гусаков, никогда не знались, страшно же!

Когда шли уроки, он у вентиляционной решетки сидел, слушал, как Лина и другие учителям отвечают, и страшно расстраивался, если кто-то отвечал лучше Лины.

– Учиться надо, – вздыхал он. – Ну разве можно было так отвечать? Это простой человек так отвечать может, а ты – ведьма!

– Тоже мне Ленин нашелся, – несмешливо отвечала Лина, а потом вдруг скучнела и сидела на крыше с печально опущенными плечами и смотрела вниз, где бугрилась темными кустами ночная земля.

– Слушай, – догадался домовой. – Да ты что – влюбилась? А он?

– Седик, отвали, – печально вздохнула Лина. – И так слухи ходят, ни пройти, ни проехать. Какому нормальному парню ведьма нужна?

– Это они со страху, – не соглашался Седик. – Нормальная жена уйти может, а такие, как ты, – улететь. Когда уходят – иногда возвращаются, а вот когда улетают…

– Седик, помолчи, – приказала Лина. – Никуда я не улетала, это он меня бросил. Сказал, что я ведьма.

– Так присуши, – блеснул глазками домовой.

– А мне клеёная любовь не нужна, – сказала Лина. – Мне настоящая нужна. Чтобы одна была и на всю жизнь.

Пока Седика никто не видел и все было хорошо, только Янка о чем-то догадывалась.

– Слушай, Линка, – сказала она. – Ты с кем там по ночам шепчешься?

– Только никому ни слова, – предупредила Лина. – Понимаешь, ко мне домовой из деревни приехал. Соскучился без меня. Вот и болтаем.

– Да ну тебя, – обиделась Янка. – Я серьезно спрашиваю, а ты пургу разную несешь!

Не поверила она Лине. Может, и правильно. Домовые не должны каждому показываться. Не в сказке живем.

Незаметно пришла зима, высыпала у порога интерната кучи снега, замела двор, повисла сосульками под жестяной крышей дома; по ночам зима тихонечко задувала у щели, морозя углы комнат, даже пузатая печь в углу комнаты не спасала. Рядом с ней было тепло, а чуть шагнешь в сторону – босые ноги холодом обдавало. Кольку Быстрова Лина вспоминала все реже, образ его из души девушки словно зимние холода выморозили. Если и виделся он иногда, то каким-то нечетким, неясным, словно выплаканные раньше слезы его размыли.

– И правильно, – сказала Янка. – Было бы кого вспоминать! За тобой еще такие мальчики бегать будут!

– Никто мне не нужен, – сказала Лина. – Никто.

Когда тянутся зимние дни, становится не до чудес.

Директриса постепенно успокоилась, перестала кричать на Лину в своем кабинете, даже как-то повеселела, словно к новому образу мужа приспособилась. Подумаешь, дома ничего не делает. Многие мужики дома палец о палец не ударят, валяются на диване, глядя детективы по телевизору или с газетой «Советский спорт», словно и в самом деле полагают, что спортом лучше всего интересоваться, лежа на диване. И ничего, жены их терпят, понимают, что это их образ жизни, а другого просто не дано. Вот и Вера Ивановна приспособилась. И на Лину она теперь смотрела, как на пустое место.

И биологичка Татьяна Сергеевна тоже привыкла. Правда, она иногда поглядывала на Лину с плохо скрываемой грустью и печалью, но даже вопросов не задавала. Сказала однажды:

– Я тебя понимаю, ты как лучше хотела…

А чего особенного? Многие хотят, чтобы было лучше, стараются, только получается у них как всегда, если точнее говорить, ничего не получается.

И голос по ночам потихоньку плохому учил:

«Если взять кокон бабочки-однодневки, да добавить ложку меда весеннего, цвет ромашки полевой, настоять на трехдневной воде, и дать того настоя выпить человеку, да сказать при том: «Живи пустоцвет, пока не облетит цвет», то и получится так, как загадано – проживет свою жизнь человек бестолково, ни пользы от него, ни вреда особого».